Миша вошел в полосу деревьев. Ему оставалось сделать шаг из нее – в квадрат двора, замкнутый домами, окна которых лили желтый свет на палисадники и просвечивали щели в скамейках. Еще не зажженные фонари прореживали стальными столбами деревья, под которые ступил Миша, и смотрели им в кроны плоскими тупыми головами.
– Миш-ша, – зашелестело в голых ветвях.
Миша сразу остановился. Он не вздрогнул, как не вздрагивают люди, ожидающие чего-то вот-вот. Не двигаясь, Миша ждал. От дерева отделилась фигура.
– О, Миша, ты в очках, – сказал Олег, обойдя его и остановившись в шаге напротив.
– В очках, – подтвердил Миша.
– А че так? – спросил Олег.
– Солнце было.
– Солнце нам, вампирам, – не луна, – засмеялся Олег.
Уголки Мишиного рта расслабились и опустились, открывая бледную мякоть нижней губы.
– Ты прятался от меня, что ли, Миша? – спросил Олег.
– Я не прятался, – тихо ответил Миша, прилепляя губу назад к зубам.
– А че я тогда тебя найти не мог? – вкрадчиво спросил Олег.
– Не знаю. Я у Вадика был, у Салеевой был. Че меня искать?
– Что в карманах, Миш-ша? – Олег расставил ноги.
– Че? – переспросил Миша, как будто не расслышал.
– В карманах че? – переспросил Олег, как глухого.
– Таблетки, че, – почти безголосо ответил Миша.
– Доставай.
– Это – Вадика.
– Мне похуй чье.
Миша не шевелился, уставившись в расплывшееся от ухмылки лицо Олега. Вдруг зажглись фонари, и в черных кругляшках на лице Миши отразились два Олега. Тупая голова фонаря, бросая сноп света вниз, выхватила из темноты обоих мужчин, хорошо прорисовывая их черные силуэты. Свет зароился на груди Олега золотой пыльцой, как будто притянутый лимонным цветом его футболки в мелкую сетку.
Миша сунул руку в карман, вынул несколько пластинок таблеток, перетянутых красной резинкой. Олег взял их и положил в карман расстегнутой темной ветровки.
– Ну, я пошел, – сказал Миша, не трогаясь с места.
– Куда пошел? – по-собачьи огрызнулся Олег. – Стоять на месте. Тебе кто разрешил дергаться? Че за люди, блядь, охуевшие вконец.
Миша не шевелился. Олег пожевал губами, как будто собираясь рыгнуть. Губы его напряглись, открылись, показав сжатые передние зубы.
– Светку видел? – спросил он.
– Один раз на прошлой неделе у них на хате варился, – ответил Миша и подтянул плечи до ушей.
– Че, вставлялась?
– Не видел.
– Не видел или не знаешь?
– Не видел и не знаю.
– Че я тебе сделаю, Миш-ша, если узнаю, что ты ее вставлял? – вкрадчиво спросил Олег.
– Не знаю. Я не вставлял.
– Че я тебе сделаю, ты слышал вопрос?
– Не знаю, че.
– Тогда узнаешь, че.
– Я не вставлял. Ягу вставлял.
– Увидишь Светку на квадрате, сразу мне скажешь. Понял?
– Понял. Я пойду?
– Сто-я-я-а-ать. Еще ч-че… – Олег сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда бумагу, сложенную вчетверо. – Письмо я этой ов-ц-це написал. Передашь, короче, как увидишь. В руки, понял?
– Эсэмэс ей напиши, – сказал Миша.
– Я письмо, блядь, написал. В руки, понял?
– Понял.
– Смотри, не забудь.
– Я пойду.
– Иди на хуй отсюда.
Двое мужчин вышли из полосы деревьев и двинулись в разных направлениях. Мишины плечи расслабились, отпустили шею, и он сделался выше.
– Вадику привет передавай! – хохотнул уже с расстояния Олег.Половицы скрипнули. Яга обернулась на коляску. Постояла так, навалившись на одну ногу. Из дырки на гольфе торчал большой палец. Нитки черного капрона впивались в него. Яга оторвала от пола вторую ногу, зашаталась, состроила коляске рожу, опустила стопу на пол, присела. Половица скрипнула тише.
В коридоре Яга, держась за стену, подняла ногу, освободила большой палец из капроновой петли, влезла в резиновые шлепанцы. Взялась за ручку. Обернулась. Подождала. В квартире было тихо. Яга открыла дверь, вышла за порог, нажала на ручку, медленно повела дверь вперед. Когда дверь закрылась, Яга, скорчившись, отпустила ручку и начала спускаться по лестнице.
Выйдя из подъезда, она сощурилась – солнечный свет сверху косо набросился на ее лицо, моментально проник в глаза, выедая из них комнатную темноту. Яга метнула взгляд вверх, тоже по косой. Ее глаза блеснули белесо-голубым. Яга быстро поднесла к лицу руку и навесила над глазами ладонь козырьком. Она огляделась и принюхалась. Возле подъезда росли невысокие кусты. От них пахло – чем-то желтым и сыпучим. Еле заметные шишечки набухли под тонкой глянцевой корой. Чувствовалось, что кусты уже проснулись. Она потерла грудь, словно там не помещался ни запах кустов, ни с порога набросившаяся на Ягу весна. Яга шмыгнула носом.– Жизнь мимо проходит, блядь, – проговорила она.
Яга нырнула под шерстяное одеяло. Замахала руками, отдирая его от лица. Перед ней, воткнув руки в бока, стояла Салеева.
– Дверь вообще не закрываем? – спросила Яга.
– Это Ваджик, урод, уходил, за собой не закрыл.
Яга разулась. Палец снова торчал из дырки. Яга наклонилась, потянула за концы дырки, гольф съехал вниз, она смотала его в жгут и подложила валиком под пальцы. Загребая по полу одной ногой, пошла в комнату. Медаль на стене поймала из окна свет и метнула в глаза Яги, как только та показалась на пороге.
– Бля-а-а… – Яга отвернулась к дивану.
Свет, входящий с балконной двери, выедал на диванной обивке темные пятна, и, казалось, желтый поролон из прорех выдавливал тоже он. Свет шел через спину ребенка, сидевшего на балконном полу. Он играл с маленькой красной машинкой, которую возил по урне, лежащей на полу боком.
На диване сидел Миша. На его бледной щеке под глазом голубело пятно. Анюта, сидевшая с другого края, закинув длинный хвост за плечо, обрывала с волос посеченные кончики.
– Привет, – быстро поздоровалась она.
– Еще кто-то придет? – спросила Яга, обводя глазами посветлевшую от весны комнату.
– Вроде нет, – сказал Миша.
Яга обернулась. В кресле, в самом темном углу, куда свет, кажется, боялся заглядывать, сидела Жаба. Запрокинув жирный подбородок и полуприкрыв глаза, она разглядывала Ягу.
– Светка тебя искала, – сказала Анюта.
– А-а-а, – протянула Яга, аккуратно присела на край дивана, закинула ногу на ногу и сцепила руки на колене.
Жаба продолжала давить на нее глазами. Вошла Салеева. Солнечный свет высвечивал пятна и на ней, как на диване. Казалось, что за несколько дней пигментные пятна на ее носу погустели, разрослись и расплескались по подбородку, груди и открытым плечам.
Жаба перевела взгляд на Салееву и смотрела на нее, пока та не повернулась к ней. Тогда Жаба подняла бровь и кивнула на Ягу.
– Яга… – сказала Салеева, расставляя ноги. – Ты Ваню не видела?
– Не видела, – буркнула Яга.
– А когда ты его видела?
– Ты очень низкого мнения обо мне, Салеева, – пробасила Яга. – От него другие будут рожать, а я за ним бегать буду?
Салеева перевела выразительный взгляд на Жабу. Та растянула поджатые губы, от чего ее щеки надулись буграми.
– А че тогда Анюта говорит, он прибегал к ней за тобой, и вы вместе ушли? – спросила Салеева.
Яга полуобернулась на Анюту. Анюта резко оборвала кончик волоса.
– А-а-а, это… – другим голосом протянула Яга. – Я уже и забыла. Это когда было – три дня назад, да, Анюта? – со сладкой улыбкой спросила Яга.
– Да, – тонко поддакнула Анюта.
– Приходил он, хотел меня на точку послать. Я сказала, прошли те времена.
– А че, он сам на точку сходить не мог? – Салеева переступила с ноги на ногу. Солнце золотило тонкие короткие волоски на ее крепких икрах.
– Я не поняла, че за допрос? – мрачно произнесла Яга, фыркнув. – Если б я хотела с Ваняткой видеться, – миролюбивей произнесла Яга, – я б ни у кого разрешения просить не стала. Только нахуй он мне после своего предательства нужен? Когда я на заправке работала, по восемь тысяч делала, он, короче, такой приходил, типа любил меня, – монотонно забубнила Яга. – А когда меня Фадик, гнида, заложил, Ваня такой сразу в кусты. Сразу трахаться со всеми. А я че, совсем себя не уважаю? – Яга еще раз фыркнула и отвернулась к балкону, где ребенок гудел и жужжал машинкой по урне. Урна скрипела на плиточном полу.
Салеева снова переглянулась с Жабой.
– А где ребенок его, ты не знаешь?
– Ты охуела, Салеева? – Яга полоснула ее взглядом. – Мне, может, еще с цветами и погремушками к его бляди прийти? Мне, блядь, какое дело до его ребенка? Ты че мне такие вопросы задаешь? Вообще… Не видела я евонного ребенка и видеть не хочу. Сходи к нему сама, блядь, если так интересуешься.
Салеева развернулась и вышла из комнаты. Жаба встала и пошла за ней. Из кухни донесся их шепот.
– Че этой жирной твари от меня надо? – спросила Яга, расцепляя колено. – Че она тут всех против меня настраивает?
Анюта пожала плечами.
– Яга-а-а, – потянулся из кухни голос Салеевой. Он становился ближе и, наконец, она сама вернулась в комнату. – Ты капли принесла?
– А надо было? – вспыхнула Яга.
Салеева развернулась и вышла из комнаты. Жаба встала и пошла за ней. Из кухни донесся их шепот.
– Че этой жирной твари от меня надо? – спросила Яга, расцепляя колено. – Че она тут всех против меня настраивает?
Анюта пожала плечами.
– Яга-а-а, – потянулся из кухни голос Салеевой. Он становился ближе и, наконец, она сама вернулась в комнату. – Ты капли принесла?
– А надо было? – вспыхнула Яга.
– Нет, блядь, не надо! – Салеева уперла руки в бока.
– Завтра принесу, – сказала Яга.
– Сегодня Жаба на закуп давала. Она не хочет тебя на халяву вставлять. Короче, если б мой закуп был, я б ниче не сказала, ты меня знаешь.
– Анюта, а ты че принесла? – Яга повернулась к Анюте.
– А мне же никто ничего не говорит, – Анюта вжалась в угол дивана узким плечом.
– Понятно, – усмехнулась Яга. – Че, блядь, я никогда таких разговоров не веду? Скажи, Миша? – она повернулась к Мише. Миша промолчал. – Короче, с этого дня как мне, так и я вам.
– Я же ни при чем, – сказала Анюта.
– А че я могу? – спросила Салеева. – Закуп не мой.
Яга встала, вышла на середину комнаты, перегородив собой свет. Фыркая и усмехаясь, она расстегнула молнию на боковом кормане куртки, сунула в него пальцы. Желтые зубья молнии скребнули по ее коже. Пошевелив в кармане рукой, она вынула из него пластмассовый флакон, в котором мутилась прозрачная жидкость.
– На, блядь, – протянула она Салеевой.
Салеева цапнула капли из ее скрюченных пальцев.
– И скажи этой… – Яга запнулась, – мне чужого не надо. Я сама, блядь, деньги делать умею, у меня по городу все схвачено. Я не на вокзале пиздой торгую.
– Тс-с-с! – цыкнула на нее Салеева. – Услышит, обидится.
– На правду не обижаются, – Яга шумно села на середину дивана и, закинув руку на спинку, развалилась. – Че сидим, Миша? – сварливо спросила она.
– Тогда я пойду вариться? – спросил Миша, вставая.
– Ниче-ниче… – процедила Яга так тихо, чтоб ее слышала только Анюта.Яга открыла глаза. Она сидела на полу, привалившись спиной к стене. Дверь на балкон была по-прежнему открыта. Солнце садилось с той стороны и, кажется, хотело дотянуть желтый полуденный глаз до Салеевского окна, чтобы подглядеть за людьми, которые, наверное, и сами не знали, что с ними было, где они были и кем стали с того самого момента, как по их венам пополз крокодил. Яга огляделась по сторонам так, словно не узнавала эти стены. И только увидев урну, лежащую на боку посреди балкона, кивнула и с виду успокоилась.
Над урной золотой пыльцой роились пылинки. Они поднимались от старого коврика, на котором сидел ребенок. Красная машинка в его руке с вжиканьем описывала дугу в воздухе, опускалась на коврик, проносилась по нему металлическими колесами, цокала об урну и громыхала по ней, как по чересчур выгнутому, залитому бетоном мосту.
Подрагивая веками, Яга следила за рукой ребенка. Казалось, она вышибает из урны золотой прах, и тот поднимается вверх за ней, описывая дугу. Лицо Яги расплылось в тупой ухмылке.
– Анюта, ты хотела кино показать, – послышался голос Салеевой.
Она лежала на диване, растопырив ноги, опершись затылком о подлокотник, над которым торчал пучок ее льняных волос. Подбородок Салеевой втыкался в грудь, и голос выходил натужным и шершавым.
– Сейчас, – Аня выбралась из-за дивана, где сидела на полу, так же, как Яга, привалившись к стене.
Она вытащила из кармана джинсов телефон – прямоугольный, черный и плоский.
– Откуда? – приподнялась на локтях Салеева.
– У сестры Маринки взяла. Сегодня надо отдать.
Анюта села на пол, поджав под себя ноги. Сосредоточенно ткнула пальцем в гладкое стекло. Экран загорелся зеленым. Яга придвинулась к ней.
– Миш-ша! – позвала Салеева, вставая с дивана. – Иди, Анюта кино будет показывать.
Миша бесплотно впорхнул в комнату. Сел рядом с Анютой. Четыре головы склонились над гладким экраном.
– «Мост» называется, – сказала Анюта.
Заиграло пианино – плавно, по-рождественски, но Рождество как будто отмечалось без Деда Мороза, а с Санта-Клаусом, и не здесь, а в другой стране. И от пианино, записанного неизвестно кем, неизвестно когда и где, но точно не здесь, шел неживой металлический отзвук, как будто под молоточки клавиш подложены монетки.
На экране появился бледный человек с ввалившимися щеками, в черной шапочке.
– На тебя, Миша, похож, – сказала Яга, повернувшись к Мише.
– На зэка он похож, – сказала Салеева.
– Тихо! Смотрите, – шыкнула Анюта. – Так ничего не поймете.
На экране на черном фоне под музыку поплыли белые нерусские буквы.
– Это тут, короче, написано, что был один человек, и у него был сын. Дальше там напишут, что этот человек был смотрителем моста, – деловым тоном объяснила Анюта.
– Ты че, по-английски заговорила? – повернулась к ней Яга.
– Нет, нам пастор перевел. Это он в церкви нам показывал… Все, тихо! …Короче, там еще написано будет, не помню где, что он этого сына очень любил.
На экране показался мальчик в шарфе. Он бежал по редкому проселку, махал руками и улыбался. За ним, шатаясь, бежал мужчина.
– Миша, копия ты, – хрипнула Яга.
– Тс-с!
Они добежали до железнодорожного полотна, и мужчина положил мальчику руку на плечо. Показал рукой вдаль. Там лучи восходящего солнца прореживали металлический каркас моста, раскинувшийся над рельсами, как остов гигантской рептилии, умершей миллионы лет назад. Мальчик побежал по блестящим, как лезвие бритвы, рельсам. Он раскинул руки, словно хотел взлететь. За ним летели концы его длинного шарфа, а мужчина, присев на корточки, улыбался, глядя в его удаляющуюся спину.
На экране показался вокзал с блестящим новым поездом.
– Ничего себе у них поезда, – произнесла Яга. – Были б у нас такие поезда…
– Тс-с!
Мужчина взял мальчика на руки и понес, обнимая, мимо вагонов поезда, и мальчик через его плечо смотрел на прощающихся у перрона людей. По экрану поплыли разные лица – надутого мужчины, военного с низко надвинутой на лоб фуражкой, женщины, смотревшейся в маленькую пудреницу.
– Короче, там собрался народ разный. Кто-то из них был одинок, а кто-то – злой, короче, кто-то – эгоист, – сказала Анюта. – А кто-то – даже наркоман.
На экране появилась голая рука и пальцы, стучащие по венам. Ложка над свечой. Лицо девушки с длинными льняными волосами.
– А эта на Салееву похожа, – сказала Яга.
– Че, блядь, как наркоманка, сразу на Салееву! – дернулась Салеева.
– Тихо! Смотрите, что дальше будет.
Музыка вдруг оборвалась, и зажегся красный глаз семафора, который дергался, и будто раскаленная близостью вечера планета заглядывал в склоненные над ним лица. Раздались ритмичные удары, похожие на стук металлического сердца. Пролетела большая птица. Мальчик, играя, открыл люк у моста и провалился в него. Поезд приближался, за ним неслась, длинная, как шарф, полоса клубящегося дыма, валившего из трубы. Мелодия складывалась из стука колес. Анюта подняла голову и торжественно оглядела всех.
– Произошла трагическая ошибка. Ему надо теперь сделать выбор, – в голосе Анюты зазвучали нотки злорадного ожидания.
– Че за выбор? – напряженно спросила Яга.
– Дать умереть своему сыну или всем людям в поезде.
– Бля-а-адь… – протянула Яга. – Всем людям в поезде пусть даст умереть.
– Что он сейчас сделает – это вообще… – сказала Анюта.
Мужчина опустил рычаг. Поезд пронесся по мосту. Мужчина выбежал на станцию, куда прибывал поезд, и пока вагоны проходили мимо него, хватал себя за голову, бил по воздуху руками и кричал. Из вагонных окон на него смотрели люди. Он встретился глазами с наркоманкой. Его рот застыл в беззвучном крике и на лице образовалась черная дыра. Наркоманка выпустила из рук ложку и смотрела на него, пока поезд медленно проезжал мимо. Лицо ее упало следом за ложкой. Она привалилась льняной головой к стеклу, за которым бежал редкий пролесок.
Камера переместилась. Экран снова показал станцию. По ней шла наркоманка в другой одежде, несколько лет спустя. На руках она несла ребенка в голубом комбинезоне. Напротив нее стоял мужчина в той же черной шапочке. Они снова встретились глазами, наркоманка ему улыбнулась. Прошла мимо. Ребенок выглянул из-за ее плеча и улыбнулся. Мужчина сделал вдох. Мужчина хватал что-то губами, но было видно, что выдох застрял у него в груди. Наконец он тоже улыбнулся и поднял руки к небу.
Экран погас, Анюта спрятала телефон в карман, закрыла лицо руками и заплакала. По пигментным пятнам Салеевой тоже текли слезы. Яга, не мигая, смотрела в окно, встречаясь взглядом с солнцем, наконец нагнувшимся до салеевского этажа. В глазах Яги горела ненависть.
– Так-то он мог наплевать на всех и спасти своего сына, – сдавленным голосом произнесла Анюта.
– Так и надо было сделать, – Яга сузила глаза. – Наплевать на всех и спасти своего сына.
Анюта убрала руки от лица. Оно у нее было спокойным и строгим. Она покачала головой.