— Я могу вытянуть шестнадцатиметровый диапазон, — немного погодя сказал Морго. — Этого хватит? По–моему, там приличная нагрузка.
— Но не та, что мне нужна, — возразил Провони.
— А сорокаметровый диапазон?
— Давай, — раздраженно сказал Провони. Он надел наушники и повернул ручку переменного конденсатора на приемном устройстве. Перекрестные помехи то появлялись, то исчезали, а затем он все же поймал обрывок сводки новостей: «… конец лагерям для перемещенных на… и с Луны возвращаются… многие из которых годами… вместе с этим — разрушение подрывной типографии на Шестнадцатой авеню…» — и сигнал пропал.
«Так ли я все расслышал? — спросил себя Провони. — Конец лагерям для перемещенных на Луну и в юго–восточной Юте? Все освобождены? Только Барнс мог решиться на это. Но даже Барнс… в это сложно поверить. Может быть, это причуда Грэма? — задумался он. — Мгновенная паническая реакция на три наших послания в типографию на Шестнадцатой авеню. Но если она была разгромлена, то там могли и не получить этих посланий; возможно, они получили два первых или только одно».
Он надеялся, что и правительство, и кордониты получили третье послание. Оно гласило: «Мы присоединимся к вам через шесть дней и возьмем на себя руководство правительством».
Он спросил у фроликсанина:
— Не мог бы ты увеличить мощность передачи и направлять третье послание снова и снова? Начнем, я могу записать для тебя ротационную петлю или кассету. — Он включил кассетник и произнес сообщение — свирепо, максимально раздельно и с предельным удовлетворением.
— В каком диапазоне частот? — спросил Морго. — На всех частотах, какие тебе только доступны. Если ты можешь запустить это в каналы частотной модуляции, то нам удалось бы представить и видеоизображение. Передать это прямо по их телевидению.
— Ладно. Это будет замечательно. Такое послание довольно загадочно; оно, к примеру, не упоминает, что я здесь один и что мои собратья отстают от нас на половину светового года.
— Пусть Уиллис Грэм догадается об этом, когда мы прибудем на Землю, — проворчал Провони.
— Я размышлял о том предполагаемом воздействии, — сказал Морго, — которое мое присутствие окажет на твоего мистера Грэма и его корешей. Прежде всего они обнаружат, что я не могу умереть, и это напугает их. Они поймут, что при соответствующем питании я могу расти и что вдобавок я способен использовать для питания практически любое вещество. В–третьих…
— Нечто другое, — перебил Провони. — Ты — нечто другое.
— Нечто другое?
— В этом–то вся и суть.
— Ты имеешь в виду психологический эффект?
— Ну да, — мрачно кивнул Провони.
— Думаю, — сказал Морго, — что моя способность заменять отдельные части живых организмов своей собственной онтологической субстанцией напугает их больше всего. Когда я проявлю себя в чем–нибудь незначительном — скажем, в стуле, — поглощая действительный объект как источник энергии… то это событие, правильно ими оцененное, приведет их в панический ужас. Как ты уже видел, я могу замещать собой любой объект; для моего роста, Торс Провони, не существует никаких объективных пределов — разумеется, пока я питаюсь. Я могу стать целым зданием, в котором работает мистер Грэм; я могу стать многоквартирным домом, где проживает пять тысяч людей. Кроме того… — Морго заколебался, — есть и кое–что еще. Но этого я пока не буду обсуждать.
Провони задумался. У фроликсан не было какой–то определенной формы; исторически способ их выживания заключался в имитации предметов или других живых существ. Их сила состояла в том, что они могли «впитывать» эти живые существа, становиться ими, используя их как источник энергии, сбрасывая затем их пустые оболочки. Этот процесс, подобный картине ракового заболевания, невозможно было бы так запросто распознать с помощью следственного аппарата полиции Грэма; даже когда процесс трансформации затрагивал жизненно важные органы, имитированное существо полностью сохраняло жизнедеятельность. Смерть наступала, когда фроликсанин удалялся — прекращал поддерживать функционирование поддельных легких, сердца, почек. Фроликсанская печень, к примеру, работала точно так же, как и замещенная ею подлинная печень, однако, поглотив все мало–мальски значимое, она не была склонна оставаться на своем месте.
Но самым устрашающим было вторжение фроликсанина в мозг. Человек — или любой другой организм, подвергшийся вторжению, — страдал от псевдо–психотических мыслительных процессов, которые он не мог признать своими собственными… и не ошибался — они таковыми и не были. И постепенно, по мере того как его мозг «впитывался» и замещался, все его мыслительные процессы становились фроликсанскими. И тогда фроликсанин отбрасывал его, и он просто прекращал быть, полностью лишенный психического содержания.
— К счастью, — задумчиво произнес Провони, — вы весьма изобретательны в выборе «хозяев», поскольку у вас нет заинтересованности в колонизации Земли и нет намерения положить конец существованию человеческих организмов. Вас занимают только структуры управления. — «И как только все необходимое будет проделано, — размышлял он, — вы удалитесь. Разве не так?»
— Так, — ответил Морго, слушая его мысли.
— А ты не врешь? — спросил Провони. Фроликсанин испустил горестный вопль.
— Ну ладно, — торопливо сказал Провони. — Извини. Но что, если предположить… — Он не закончил — по крайней мере вслух. Но мысли его перескочили сразу к окончательному выводу: «Я наслал на Землю расу убийц, которые уничтожат всех без разбора».
— Торс Провони, — обратился к нему Морго, — ведь именно поэтому с тобой здесь нахожусь я, и только я; мы хотим попробовать уладить дело без какого–либо физического конфликта… что произойдет, когда прибудут мои собратья, — произойдет потому, что мы призовем их только в том случае, если они понадобятся для ведения открытых военных действий. Я проведу переговоры о коренных изменениях в руководящих структурах вашей планеты; ваши правящие круги наверняка согласятся. В пойманном тобой фрагменте сводки новостей упоминалось о том, что концентрационные лагеря были открыты. Ведь это было сделано, чтобы успокоить нас, разве не так? Не от слабости с их стороны, а из их желания избежать открытого боя, предстать единым фронтом. Люди твоей расы — ксенофобы. А я для них абсолютный чужак. Я люблю тебя, Торс Провони; я люблю твоих людей… по крайней мере, такими, какими я увидел их в твоем сознании. Я ни в коем случае не сделаю того, что я могу сделать, но я дам им понять, на что я способен. В отделе памяти твоего мозга содержится дзенская притча о величайшем фехтовальщике Японии. Двое мужчин бросили ему вызов. Они условились отплыть на небольшой остров и сражаться там. Величайший фехтовальщик Японии, изучавший дзен, позаботился о том, чтобы ему выпало выйти из лодки последним. И как только те двое выпрыгнули на берег островка, он отталкивается, гребет назад, оставляя их там вместе с их мечами. Таким образом, он доказывает то, на что претендует: он действительно лучший фехтовальщик Японии. Понимаешь, как это приложимо к моей ситуации? Я могу победить в бою ваши правящие круги, но я сделаю это, не сражаясь… если ты улавливаешь мою мысль. По сути, именно мой отказ воевать — но при этом и демонстрация силы — устрашит их сильнее всего, поскольку они не могут себе представить, как, обладая таким могуществом, можно его не использовать. Обладай такими возможностями ваше правительство, оно непременно бы их использовало, — эти ваши Новые Люди, которые для меня просто жуки на стекле. Если, конечно, я получаю из твоего мозга верную информацию о них, если ты действительно их знаешь.
— Ну, я–то должен их знать, — отозвался Провони. — Ведь я один из них. Я Новый Человек.
Глава 18
— Я знаю, — немного погодя сказал Морго. — Какие–то намеки, да и твоя осведомленность об этом влияли на твое сознание. Особенно во время сна.
— Так что я дважды ренегат, — жестко выговорил Провони.
— Почему ты порвал со своими собратьями?
— На Земле шесть тысяч Новых Людей, — сказал Провони, — правящих с помощью — четырех тысяч Аномалов. Десять тысяч человек в иерархии Государственной гражданской службы, вытесняющие оттуда всех прочих… У пяти миллиардов Старых Людей нет никакой возможности… — Он погрузился в молчание, а затем проделал нечто поразительное: поднял руку, и пластиковая чашка с водой подплыла прямо к нему, опустившись ему на ладонь.
— А ты еще и Аномал, — удивился Морго. — Телекинетик. — И добавил: — Вот об этом я не догадывался.
— Насколько мне известно, — сказал Провони, — я единственный, в ком Новый Человек соединен с Аномалом. Я — урод, выделяющийся из остальных уродов.
— Насколько мне известно, — сказал Провони, — я единственный, в ком Новый Человек соединен с Аномалом. Я — урод, выделяющийся из остальных уродов.
— А насколько высоко ты мог бы подняться в иерархии Государственной гражданской службы? Попробуй прикинуть, как ты наверняка уже делал, какой ранг ты мог бы получить.
— А–а, черт, — у меня был двойной–03. Но не официально, а когда я проходил тестирование, предложенное мне sub rosa. Я мог бы посоперничать с Грэмом. Я мог бы посоперничать с любым из них.
— Торс Провони, — заявил фроликсанин, — я не понимаю, почему у тебя не получилось работать внутри.
— Не мог же я сместить десять тысяч государственных служащих рангами от Джи–1 до двойного–03, с самого низа — и вплоть до Чрезвычайного Комитета Общественной Безопасности и Председателя Совета Грэма. — Но причина была в другом, и он это знал. — Я боялся, — признался он, — что если они пронюхают, то наверняка убьют меня. Мои родители тоже боялись, когда я еще был ребенком. Боялись всех — Новых Людей, Аномалов… и Старых Людей, и Низших Людей. Я мог бы стать предвестником расы сверхсверхлюдей; если это выплыло бы наружу, резонанс был бы ужасен, и я… — он сделал недвусмысленный жест, — … просто исчез бы. А они начали бы выискивать других подобных мне.
— И никому не приходило в голову, что может появиться некто, совмещающий в себе оба типа, — заметил фроликсанин. — Даже теоретически. Пока тебя не протестировали.
— Как я уже сказал, мое тестирование было тайным. У моего отца был ранг Джи–4, и он тайно подготовил тесты после того, как заметил мою ТК–способность и вдобавок узнал, что узлы Роджерса торчат из моего мозга, как огрызки карандашей. Именно отец заставил меня соблюдать осторожность, упокой Господь его душу. Знаешь, когда разражаются эти великие войны планетарного и межпланетарного масштабов, предполагается, что каждый думает о соответствующей идеологии… в то время как большинство людей просто хотят спокойно спать по ночам. — Он добавил: — В какой–то книжке по психологии я прочел интересное утверждение. Там говорится, что в сущности многие из тех, кто имел склонность к самоубийству, просто хотели хорошенько выспаться и думали, что это позволит им смерть. — «Куда это заводят меня мои мысли? — удивился он. — Уже много лет я не думал о самоубийстве. С тех пор, как покинул Землю».
— Тебе нужно поспать, — сказал Морго.
— Мне нужно знать, пробивается ли на Землю мое третье послание, — раздраженно возразил Провони. — Сумеем ли мы в самом деле достичь Земли всего за шесть суток? — Перед ним стали возникать навязчивые картины: поля и пастбища, большие плавучие города в голубых океанах Земли, купола на Луне и Марсе, Нью–Йорк, царство Лос–Анджелеса. И особенно Сан–Франциско, с его удивительной, легендарной, старинной системой «быстрой перевозки», сооруженной аж в 1972 году и все же использовавшейся из сентиментальных соображений.
«Еда, — подумал он. — Ломтики мяса с грибами, эскаргот, лягушачьи лапки… ох, которые становились куда нежнее, если их предварительно заморозить, о чем большинство и не подозревало — даже во многих вполне приличных ресторанах».
— Знаешь, чего мне хочется? — спросил он фроликсанина. — Стакан ледяного молока. И чтобы лед плавал прямо там. Полгаллона такого молока. Я просто хочу сидеть тут и пить молоко.
— Как ты однажды заметил, Торс Провони, — отозвался Морго, — истинный интерес человека заключается в малом и немедленном. Мы совершаем перелет, от которого зависят жизнь и надежда шести миллиардов людей, и все же, когда ты представляешь себя там, в конце, ты видишь себя сидящим за столом, на котором стоит ящик молока.
— Но обрати внимание, — заметил Провони, — они–то ведь такие же. Земле грозит вторжение инопланетян, и все — все! — просто хотят жить дальше. Есть миф о бурлящих бессловесных массах, ищущих трибуна, вождя, каким будет Кордон. А скольких людей на самом деле это волнует? Может быть, даже и Кордона это волнует… не так уж сильно. Знаешь, чего французское дворянство больше всего боялось во время революции? Каждый из них трясся от страха, что кто–нибудь вломится к нему в дом и расколотит его фортепьяно. Узость их кругозора… — Он замолчал. — Которая свойственна даже мне, до некоторой степени.
— У тебя ностальгия. Это проявляется в твоих снах: ночью ты бродишь по тропам земных лесов и поднимаешься в роскошных лифтах на крыши — в рестораны и транкобары.
— Да, транкобары, — вздохнул Провони. У него давно уже истощились запасы всех медикаментов — для развлечения и для иных целей, — включая, разумеется, все психотропные препараты. «Я сяду там, в транкобаре, — сказал он себе, — и стану глотать одну таблетку, пилюлю, капсулу и спансулу за другой. Я заморожу себя до невидимости. Я полечу, как ворон, как лебедь, загогочу и зачирикаю, пролетая над полями зелени, купаясь в солнечном свете и скрываясь в тень. Всего через шесть дней».
— Есть еще один вопрос, который мы не обговорили, Торс Провони, — напомнил ему фроликсанин. — Следует ли нам сопроводить первое публичное появление большой помпой и церемониями — или мы лучше приземлимся в какой–нибудь отдаленной области, где нас никто не заметит? И оттуда потихоньку начать действовать. Если избрать второй вариант, то ты мог бы свободно передвигаться. Ты мог бы наслаждаться канзасскими пшеничными полями, рядами кукурузных плантаций; ты мог бы отдыхать, принимать таблетки, а также, если тебя не коробит, что я об этом говорю, побриться, вымыться, надеть чистое белье — вообще освежиться. Тогда как если мы плюхнемся в центре Таймс–сквер…
— Совершенно неважно, приземлимся мы в центре Таймс–сквер или на каком–нибудь пастбище в Канзасе, — перебил Провони. — Они будут поддерживать постоянное наблюдение дежурным радаром, высматривая нас. Они могут даже атаковать нас — по крайней мере, попытаться атаковать нас, — используя передовые корабли, когда мы еще и до Земли–то не доберемся. Мы просто не можем не привлечь внимания, особенно с твоими девятью десятками тонн. А наши ретроракеты запалят все небо почище «римских свечей».
— Они не могут повредить твоему кораблю. Теперь я обернул его целиком.
— Я–то понимаю, а они — нет; они в любом случае могут попытаться. — «На что я буду похож, когда появлюсь перед ними? — спросил он себя. — Грязный, сальный, зараженный дурными привычками… Но разве они не будут готовы к этому? Разве толпа этого не поймет? Может быть, именно таким я и должен появиться».
— Таймс–сквер, — произнес он вслух.
— В самой середине ночи.
— Нет — она и тогда будет битком забита.
— Мы дадим предупреждающие вспышки ретроракетами. Когда они увидят, что мы приземляемся, они разбегутся.
— И тогда ракета с водородной боеголовкой из орудия Т–40 разнесет нас в мелкую пыль. — Он почувствовал, что настроен язвительно и свирепо.
— Не забывай, Торс Провони, что я представляю собой полуматерию, что я способен поглотить абсолютно все. Я буду там, обернутый вокруг тебя и твоего маленького корабля, столько, сколько понадобится.
— Они, наверное, рехнутся, увидев меня.
— От радости?
— Понятия не имею. Мало ли от чего люди сходят с ума. От страха перед неведомым — может быть, и так. Может быть, они побегут от меня, что только дай Бог ноги. Они могут сбежать куда–нибудь в Денвер, штат Колорадо, и сбиться там в кучу, как испуганные коты. Ты ведь никогда не видел испуганного кота, правда? Я всегда держал котов и не кастрировал, но вечно мой кот оказывался в проигрыше. И возвращался домой весь изодранный. Знаешь, как определить, что твой кот — неудачник? Когда он собирается подраться с другим котом, ты выходишь его выручить — если он победитель, то мигом набросится на своего противника. А если он неудачник, то запросто позволит тебе подобрать его и отнести домой.
— Скоро ты снова увидишь котов, — заметил Морго.
— И ты тоже, — сказал Провони.
— Опиши мне кота, — попросил Морго. — Пусть он предстанет в твоем сознании. И все твои воспоминания, связанные с котами.
Торс Провони подумал о котах. Это было не слишком обременительно — все равно им предстояло ждать еще шесть суток, пока они достигнут Земли.
— Самоуверенный, — наконец сказал Морго.
— Я, что ли? Это почему?
— Нет, я имел в виду кота. И эгоцентричный.
— Кот предан своему хозяину, — гневно заявил Провони. — Но он довольно тонко это показывает. Вся суть в том, что кот ни к кому не привязывался, и так было миллионы лет — а затем тебе удается пробить брешь в его броне, и он трется о твою ногу, садится тебе на колени и мурлычет. Так что от любви к тебе он ломает наследственный генетический стереотип поведения, существовавший два миллиона лет. Вот ведь какая это победа.