В его взгляде сквозило нечто такое, словно он действительно узрел в Вечности что-то недоступное мне. Но, скорей всего, это был отголосок его ночных помешательств.
– Ну хорошо, – сказал я после некоторого колебания. – Давай помечтаем.
– Тогда будем делать это поэтапно. Вопрос номер один: как выбраться из камеры? – сразу перешел к делу Холст. – Принимаются любые версии, даже самые безумные.
– Перепилить решетку на окне.
– Чем?
– Я где-то читал, что один тип перепилил решетку волосом. Для этого он предварительно макал его в пыль.
– Сколько на это ушло?
– Восемь лет.
Холст покачал головой:
– Длительные проекты оставим на крайний случай.
Мы стали внимательно разглядывать решетку.
– Может, расшатать ее в гнездах? – предложил Холст.
– Или попробовать разобрать кладку, – сказал я.
Такое предложение не годилось. Стены покрывал слой штукатурки: если ее снять, это сразу бросится в глаза.
За три месяца мы не придумали ничего подходящего и оставили мысль бежать через окно. Кроме того, нам не хватило бы длины простыней, чтобы спуститься во двор.
Неудача не выбила нас из колеи – мы всего лишь мечтали. Она только заставила перейти к другому варианту – попытаться уйти через дверь. Мы сидели на кроватях и смотрели на нее. Она была железной, с мощным замком.
– Ты когда-нибудь взламывал двери или, может, вскрывал? – спросил Холст.
– Нет.
– Я тоже. А чем ты занимался до того, как стать юристом?
– Я состоял при Саше Железо, был его адъютантом, если можно так сказать.
– А кто это?
– Уже легенда! Один из самых известных гангстеров Москвы.
– Ого! – удивился Холст. – И ты участвовал в его делах?
– Во многих.
– И убивал людей?
– Приходилось, – ответил я и сменил тему: – Эту дверь можно взорвать.
– Слишком шумно.
Мы некоторое время молчали.
– А если нам кто-нибудь ее откроет? – произнес Холст.
– Например, Азиз! – усмехнулся я.
– Нет, конечно, и не Фарш. А вот Мак…
– Чего ради, – перебил я Холста. – Знаешь, как возникла каста неприкасаемых? В них превратили адептов буддизма, когда в Индии верх взял брахманизм. Неприкасаемым не разрешалось утолять жажду из источников или посуды. Они могли лишь слизывать с листьев росу или пить воду из конского следа. И до них никому не было дела. Их словно не существовало. Но мы еще хуже их. Нас нет в мире. Он нас не касается, и мы его тоже. Не стоит питать иллюзий. Кто нам захочет помочь?
– Но если что-то пообещать?
– Мы можем обещать лишь хорошее поведение и ничего больше. За это нас не выпустят даже в тюремный двор.
– Как знать, – задумчиво произнес Холст.
Теперь днем у нас было развлечение. Мы не мечтали. Это, скорей, походило на разгадку головоломки, у которой нет разгадки. А по ночам каждый из нас оставался один на один с самим собой. Со своими мыслями – это касаемо меня. А Холст со своим ночным безумием. И что хуже, было неизвестно. Он как-то сказал, что погружается в другую реальность. Реальность зверя? Лишь инстинкты и рефлексы? Я же все чаще погружался в состояние глухой обиды. Мысль о том, что я ничего больше не увижу до самой смерти, кроме этой камеры, гнала прочь сон. К этой мысли невозможно было привыкнуть. Я ошибался, когда думал по-другому. Время ничего не меняет. Я просидел четыре года, и ничего не изменилось. Стало лишь хуже. Может, это очень индивидуально? Безусловно, если бы я попал сюда в сорок, а еще лучше в пятьдесят, было бы гораздо проще.
Потом мы все-таки засыпали. И я, и Холст.
Шла первая неделя июля. В Москве, наверное, сейчас тоже жарко, думал я. Жарко и суетно. В фонтанах теплая вода. И только поздним вечером на городской асфальт вместе с пылью ляжет прохлада. А ранним утром по пустым проспектам поплывут поливальные машины. Москва отсюда казалась едва ли не родным домом.
Над горизонтом разгорался восход. Я встал и прикрыл окно. Еще час – и в него потечет тягучая жара. Толстые старые стены хранили прохладу и потому в камере было не жарко даже в самое пекло.
Завтрак принес Мак. Он поставил его на лоток кормушки, заглянул в амбразуру и, вытирая пот с лица, произнес:
– У вас хорошо. Прохладно.
– Так заходи в гости, Мак, посидишь с нами в холодке, поболтаем, – произнес я.
Мак вздохнул:
– Я бы с удовольствием.
Когда он ушел, Холст взял стаканчик с кофе и стал расхаживать с ним по камере.
– Вот что, давай перейдем к следующему этапу, а этот, как покинуть камеру, оставим пока в покое, – предложил он. – Мой отец иногда так делал – когда не мог решить проблему, оставлял ее, а со временем решение всплывало в голове само.
– И что мы будем решать теперь? – спросил я.
Холст остановился, отхлебнул кофе и снова зашагал по камере:
– Будем думать о том, как попасть из внутреннего двора во внешний. На первый взгляд, это практически невозможно.
– Да нет, – возразил я. – На первый взгляд, это как раз возможно. По крайней мере теоретически.
– И как же? – Холст остановился возле меня.
– Маслобойка. Ты же сам говорил, что основная ее часть расположена в башне, а конец выходит во внешний двор. Значит, если ее убрать, останется проход.
– Чтобы ее убрать, понадобится трактор.
– А если разобрать?
Холст задумался.
– Хоть бы раз увидеть, что это за штука.
– Можно спросить у Мака. Это безобидный вопрос – заключенные от скуки интересуются разной чепухой.
Мы сделали это в обед.
– Скажи, Мак, а с маслобойки, что под нами, идет масло в рацион заключенных? – спросил я.
– Вряд ли, – покачал головой надзиратель. – Оно очень дорогое. Холодная выжимка.
– Здоровая штука? – поинтересовался я.
– Машина-то? Не очень, но через дверь не пролезет. Я думаю, ее втаскивали сюда по частям и уже на месте собирали.
Мы с Холстом переглянулись.
– Значит, можно разобрать, – сказал он, когда надзиратель ушел.
– Чисто теоретически, – сказал я.
– Для начала достаточно и этого. Мы ведь еще не собираемся бежать. Пока займемся теоретической разработкой проекта.
Тюрьма представляла собой два примыкающих друг к другу прямоугольника. Большой прямоугольник – это сама крепость со стенами трехметровой толщины, зданием в центре, где держали заключенных, и мощными башнями по углам. Кроме угловых башен была еще одна, где содержали нас. Она стояла посредине восточной стены. Малый прямоугольник – это внешний двор, более позднее сооружение, примыкающее к крепости в районе нашей башни. Там находилось два небольших здания, в которых располагалась администрация тюрьмы и пристройка, примыкающая к нашей башне. В пристройку как раз и выходил второй конец маслобойной машины.
– Ты помнишь, что представляет собой внешний двор? – спросил я.
– Не больше чем ты, – ответил Холст. – Метров сто в длину, примерно семьдесят в ширину. Высота забора метра четыре. Сверху проволока, скорей всего под напряжением.
– Там есть охрана?
– Не заметил. Я был там всего два раза. Когда привезли и когда водили к директору тюрьмы. Посты наблюдения находятся, в основном, на сторожевых башнях крепости и обращены лицом во внутренний двор. Потому как если заключенный вдруг соберется бежать, то сначала он попадет именно туда. Но что этот бедолага будет делать дальше, ума не приложу. Плац отлично простреливается и хорошо освещен. А выход во внешний двор заперт. Вокруг стена десятиметровой высоты и трехметровой толщины. Так что пытаться бежать из основного здания просто бессмысленно.
– Итак, у нас есть решение только по промежуточному этапу – как проникнуть из башни во внешний двор, – сказал я. – Как выйти из камеры, мы не знаем, но, по крайней мере, все вводные у нас перед глазами, и мы можем об этом думать. И что-то все-таки придумать. А вот, как из внешнего двора оказаться на свободе, этого мы никогда не решим, даже теоретически, поскольку не располагаем точной информацией.
– Почему же, – возразил Холст. – Теоретически как раз все просто. Но ты забыл про еще один этап – куда мы побежим, когда окажемся за стенами тюрьмы? Это очень важно. Не одно такое предприятие кончалось крахом из-за того, что узники как следует не продумывали вторую часть побега. Они тщательно прорабатывали, как выбраться за стены тюрьмы, но, стоило им оказаться на свободе, бедняг ловили. Через час, два или пять.
– А ты откуда знаешь? – спросил я.
– Я бегал, – сказал Холст.
– Бегал?! – удивился я. – И как?
– Удачно.
– Тогда почему же ты здесь?
– Это уже другая история. Так что надо думать и о втором этапе. Ты же видел – леса вокруг нет, не спрячешься.
– Река?
– У нас нет лодки, – произнес Холст.
– Как ни крути, нам нужен человек на воле.
– Мак! – сказал Холст. – Выбор у нас невелик: либо Мак, либо никто. Вот только как к нему подобраться?
– Он склонен к общению, – сказал я. – Значит, он либо болтун, либо ему нравятся убийцы, что маловероятно. Либо ему просто не с кем больше поговорить. А если так, то он не очень счастлив в этой жизни. И это уже повод.
Итак, все неожиданно уперлось в Мака. Он даже не подозревал, как вырос в наших глазах. Мак был теперь просто гигантом, в руках которого находилась наша судьба. Пропуском в мир, где на рассвете серебрилась вода в озерах, а перед жарким днем стояли над рощами туманы и жили люди. Мир, который мы с Холстом толком не успели познать.
Теперь мы ломали голову, как найти ключик к Маку. Здесь неуместен был треп о футболе, рыбалке или выпивке, потому что нам надо было влезть человеку в душу, а это нечто другое. Нам надо было знать, что гложет Мака. И мы очень наделялись, что не ошиблись, и его действительно что-то гложет. Иначе все летело к черту. Благополучный человек для нас не подходил. Кроме того, мы боялись спугнуть Мака. Это был наш единственный шанс. Если, конечно, мы его не придумали. И потому мы не торопились, каждый день выдвигая и обдумывая по несколько версий. Кое-что из них откладывали в запас, остальное отвергали. А на другой день снова выдвигали новые. Мы искали идеал. Иногда, выжав до предела мозги, мы просто валялись на своих кроватях и молчали.
Проснувшись ранним утром в конце июля, я некоторое время лежал неподвижно, уставившись в потолок, а потом встал, подошел к Холсту и произнес:
– Просыпайся! Я знаю, что сказать Маку. Мы поздравим его с днем рождения и подарим что-нибудь. Это его тронет.
Холст от этих слов проснулся моментально.
– Гениально! – сказал он. – Почему мне такое не пришло в голову? А ты знаешь, когда у него день рождения?
– Нет, – ответил я. – Это надо выяснить.
Холст с сожалением вздохнул, потом надолго задумался. Через некоторое время он произнес:
– Ничего не приходит в голову. Тем не менее твоя идея гениальна. Вряд ли мы сможем придумать что-то более остроумное, – Холст опять надолго задумался.
Я встал и подошел к окну. До восхода солнца оставалось полчаса. Когда оно взойдет, луг за рекой вспыхнет, словно усыпанный драгоценными камнями. Потом роса высохнет и сияние исчезнет.
Да, идея было гениальна. Оставалось узнать дату. Можно было напрямую спросить у Мака, сколько ему лет, и в этом не было ничего страшного. Но таким же образом выяснить дату рождения, а потом поздравить означало свести на нет весь эффект затеи. Кроме того, это здорово попахивало мелким подхалимажем.
После завтрака мы тщательно рассмотрели все за и против и решили, что лучше выяснить день рождения Мака каким-нибудь окольным путем.
– Представляешь, встает утром в свой день рождения одинокий человек, – сказал Холст. – Его даже некому поздравить. На службе тоже никто об этом не помнит. Он работает и чувствует себя забытым и никому не нужным. И вдруг два заключенных, которые и знать-то не могли об этой дате, поздравляют его. Фурор!
– Фурор! – согласился я. – Он наверняка растрогается.
– Надо больше беседовать с ним, задавать косвенные наводящие вопросы. Вдруг обмолвится.
Но время шло, а нам так и не удавалось выяснить день рождения Мака.
– Представляешь, если он у него завтра. Потом ждать целый год, – как-то сказал по этому поводу Холст.
– Надо узнать у Азиза или Фарша, – предложил я.
– Эти скажут, держи карман шире, – возразил Холст. – Ты за все это время много слов от Фарша слышал? А от Азиза только ругань.
– Вот и надо каким-то образом обратить их ненависть себе на пользу. Вынудить сказать. Все равно никого другого у нас нет.
– А если они не знают?
– Значит, надо сделать так, чтобы узнали.
Кажется, Холсту стало интересно. Он присел на кровать и надолго задумался.
На другой день, на прогулке, я сказал Азизу, что он влез в дерьмо, не потрудившись даже узнать, сможет ли потом вылезти из него или так и застрянет там на всю жизнь. Конечно, я сказал это не в форме метафоры, а в более доходчивом виде, поскольку Азиз, деревня, тупой провинциальный хлопец, иначе мало бы что понял. Но, кажется, он и так не во всем разобрался и на всякий случай прервал нашу прогулку.
– Тупая скотина! – улыбаясь, сказал ему в лицо Холст. Разумеется, на русском.
В следующее дежурство Азиза, также во время прогулки, я, как бы продолжая начатую в прошлый раз тему, предложил ему сделать прогноз – станет ли он старшим надзирателем и как скоро, а затем и бригадиром или так и проходит всю жизнь в рядовых. Азиз с каменным лицом смотрел на меня. Этот тупой служака силился понять: его опять оскорбляют или все-таки делают толковое предложение.
– Азиз, – вмешался в разговор Холст. – У этого парня за спиной университет. Там, на свободе, он работал на крупную корпорацию и давал прогнозы по сделкам по методу доктора Рамполло, который был разработан в Массачусетском университете. Он специалист. Его услуги стоили от тысячи евро и выше. А тебе он готов это сделать всего лишь за маленькое одолжение: ты принесешь нам блондинку на обложке журнала, с хорошим бюстом.
– Ну пусть сделает, – наконец произнес Азиз.
– Для этого мне нужна дата твоего рождения, а также и других надзирателей – Фарша и Мака, – сказал я.
– Зачем? – спросил Азиз.
– Дело в том, что они тоже не прочь стать старшими надзирателями. Говоря по-простому, три личности в замкнутом пространстве с интегральным полем. Каждая является фактором, влияющим на ход событий. Так что при прогнозе их тоже надо учитывать.
Азиз кивнул. Хотя наверняка ничего не понял. Впрочем, я тоже.
– В следующее дежурство получите, – сказал он.
– Блондинку не забудь, – напомнил ему Холст.
Так мы узнали день рождения Мака. Азизу сказали, что у него есть все шансы стать старшим надзирателем, но раньше чем через три года это не произойдет. Азиз остался доволен, но блондинки так и не принес.
Ждать дня рождения Мака пришлось полгода. Это было трудное время. Мы иссякли и не могли больше думать на голом энтузиазме. Нам была необходима хоть какая-то маленькая победа. Одна ступень вверх к нашей мечте. Временами мне казалось, что из нашей затеи все-таки что-то выйдет и теория Холста, предложившего вылавливать из Вечности шансы и суммировать их, даст, наконец, результат. Но чаще на ум приходили другие мысли: мы два психа, которые пытаются умножить ноль бесконечности на свои скудные возможности, а точнее, на почти полное их отсутствие.
Наконец день, который мы ждали, настал. У нас не было уверенности, что Мак появится на дежурстве, хотя по графику работать сегодня должен был он. Но Мак мог подмениться, все-таки день рождения. Тогда пришлось бы поздравлять его в другой день. И эффект был бы уже не тот.
Где-то без четверти восемь Холст встал и принялся ходить по камере. Я молча наблюдал за ним.
– Послушай, – сказал Холст. – Мне много раз приходилось поздравлять людей с днем рождения, но я никогда так не волновался. Даже наоборот, делал это с удовольствием. А сейчас…
– Да успокойся ты, – прервал я его. – Обычное дело. Главное, не забудь, что надо сказать.
Мы много раз выверяли и репетировали с Холстом его будущую речь. Он поздравлял меня с днем рождения едва ли не каждое утро. В восемь утра открылась кормушка, и мы увидели лицо Мака.
– Привет! – поздоровался он с нами и протиснул в амбразуру поднос с завтраком.
Когда надзиратель собрался уходить, я остановил его:
– Подождите секунду, Мак.
Речь получилась на удивление трогательной. Говорил Холст:
– Мак, вы нас простите, если что не так, но мы знаем, что у вас сегодня день рождения. И мы поздравляем вас. А еще мы знаем, что вы очень одиноки, и желаем вам встретить настоящую женщину!
– От нас! – Я вручил слегка оторопевшему Маку сверток. – У нас скудные возможности, но зато это от души!
Неделю назад Холст смешал черный хлеб с побелкой и слепил из этой серо-серебристой смеси летящего журавля на подставке. Получилось красиво. Творение засохло и стало твердым, как камень. Принимая сверток, Мак смотрел на нас изумленным взглядом через проем кормушки.
– Спасибо, ребята! – наконец выдавил он.
Когда кормушка закрылась, Холст произнес:
– У меня такое ощущение, что он сейчас разрыдается.
– У меня тоже, – сказал я. – Кажется, нас тоже можно поздравить. Мы гениальные ребята! Мне даже начинает вериться, что дело выгорит. Скажи, что ты собираешься предложить Маку? Это очень важно.
– Деньги! – произнес Холст. – Что еще?
– Но как?
– Как только он пожалуется на жизнь.
– Что ж, – задумчиво произнес я. – Теперь он просто обязан это сделать. Но надо создать доверительные отношения, чтобы это выглядело не как банальный подкуп, а, допустим, как дружеский жест, спонтанный, а вовсе не запланированный. Иначе мы спугнем его.