Побег из лагеря смерти - Харден Блейн 20 стр.

И в Торренсе, и в окружающих городках Шин мог спокойно ходить по ресторанам и магазинам, работать и посещать церкви, не зная никакого языка, кроме корейского. Английский он изучил ровно настолько, чтобы заказывать гамбургеры и мексиканские блюда, а также болтать о бейсболе и погоде с соседями по комнате.

Спал он на многоярусной кровати в одной из четырех комнат предоставленного «Свободой в Северной Корее» дома в сельском стиле. Вместе с ним там жили, постоянно сменяя друг друга, до 16 волонтеров и интернов студенческого возраста. В день моего визита на стоящей в кухне посудомоечной машине висела бумажка с надписью: «Пожалуйста, не открывайте меня. Я поломалась и сильно воняю». Дом был обставлен полуразвалившейся мебелью, на полу лежали вытертые ковры, а широкое крыльцо было завалено кроссовками, сандалиями и шлепанцами. Шин делил тесную комнатушку с тремя волонтерами.

Этот хаос вполне устраивал Шина. Хоть соседи по дому (как правило, родившиеся в Америке) временами вели себя очень шумно, почти не говорили по-корейски и не задерживались в доме надолго, Шин предпочитал этот калейдоскоп энергичных людей одиночеству. Такая обстановка была привычна ему со времен жизни в Лагере 14. Шин лучше спал и получал больше удовольствия от еды в окружении людей, пусть даже и незнакомых. Когда его одолевала бессонница или мешали спать ночные кошмары, он слезал с кровати и ложился спать так, как спал в лагере, т. е. под одеялом на голом полу. На работу Шин ездил на велосипеде. Поездка через постоянно залитый солнцем Торренс занимала всего 20 минут. В расположенном в 50 км к юго-западу от центра Лос-Анджелеса Торренсе был длинный пляж, тянущийся по берегу залива Санта-Моника, куда Шин нередко ходил гулять. Столетние широченные бульвары Торренса были творением архитектора Фредерика Лоу Олмстеда-младшего, одного из авторов Вашингтонского Молла. Исполненный в стиле «средиземноморского возрождения» фасад средней школы Торренса часто появляется в телесериалах «Беверли-Хиллз, 90210» и «Баффи – истребительница вампиров». В Торренсе работает нефтеперерабатывающий завод компании «ExxonMobil», обеспечивающий топливом почти всю Южную Калифорнию. Почти весь первый год в Калифорнии Шин прожил в старой, переполненной людьми трехкомнатной квартире, которую «Свобода в Северной Корее» снимала в районе, граничащем с гигантским нефтехранилищем «ConocoPhillips/Torrance Tank Farm».

К концу второго года жизни Шина в Калифорнии в Торренс приехала Харим Ли. Эта стройная и поразительно привлекательная «кочевница» родилась в Сеуле и в 4-летнем возрасте переселилась с семьей в Штаты.

Впервые она увидела Шина в выложенном на YouTube видеоролике, когда жила в пригородах Сиэтла и училась на втором курсе факультета социологии в Вашингтонском университете. В этом видео Шин выступал перед работниками компании Google в калифорнийском Маунтин-Вью и отвечал на их вопросы о своей жизни. Поcле этого она нашла мою статью о Шине в «Washington Post», в которой я привел его слова о том, что он очень хотел бы познакомиться с девушкой, но не знает, как.

Хорошо говорящая и по-английски, и по-корейски, Харим вернулась в Южную Корею, чтобы поработать переводчицей в негосударственной организации, специализирующейся на Северной Корее. После третьего курса она решила оставить учебу и вплотную заняться северокорейским вопросом. В Интернете она прочитала о «Свободе в Северной Корее» и ее программе «кочевников». Записываясь на курсы «кочевников», она даже не предполагала, что Шин живет в Торренсе, и узнала об этом только за две недели до приезда в Калифорнию. Сидя в самолете, она не могла избавиться от мыслей о Шине. Она считала его публичной персоной и настоящей знаменитостью и всю дорогу мечтала познакомиться с ним поближе. Через несколько дней в Торренсе она увидела его и постаралась найти место и время для знакомства. Они понравились друг другу сразу же. Ему в тот момент было 27, ей – 22.

В организации установлен строгий запрет на амурные связи между северокорейцами и волонтерами, многие из которых едва достигли совершеннолетия и живут в отрыве от родителей. Это правило введено для защиты как интернов, так и перебежчиков, и устранения лишних проблем в управлении программой «кочевников».

Шин с Харим это правило проигнорировали. Когда от них потребовали перестать видеться до тех пор, пока она не закончит курс подготовки, оба сильно разозлились. Харим даже пригрозила покинуть программу.

– Мы из всех сил постарались продемонстрировать, что считаем этот принцип неправильным, – сказала она мне.

Шин воспринял это требование как личное оскорбление. Он пожаловался на двойные стандарты, превращающие его в человека второго сорта, и заметил, что его лучший друг Энди Ким встречается с одной из проходящих обучение девушек.

– Это все потому, что они меня ни в грош не ставили, – сказал мне Шин. – Они думали, что имеют право руководить моей личной жизнью.

После очередной поездки в Южную Корею и нескольких месяцев тяжелых раздумий Шин ушел из «Свободы в Северной Корее». И причиной этого разрыва был не только роман с Харим. Ханну Сон бесило, что Шин время от времени отлынивал, ждал к себе особого отношения и практически не пытался выучить английский, что мешало ему выступать перед публикой и соответственно сильно снижало его полезность для организации. Кроме того, как понял Шин, «Свобода в Северной Корее» больше не собиралась предоставлять ему крышу над головой: Сон предупредила его о том, что в какой-то момент в будущем ему придется самостоятельно найти себе жилье.

Этот разрыв, скорее всего, был неизбежен. И в этом не было ничего необычного. В Южной Корее все давно привыкли, что беженцы с Севера часто бросают работу, жалуясь на придирки и несправедливости. Консультанты по профориентации и карьерному росту из транзитного центра Ханавон говорят, что параноидальные подозрения в отношении сослуживцев, скандальные увольнения и постоянный страх предательства со стороны окружающих – хронические проблемы, прселедующие северокорейцев, пытающихся приспособиться к новой жизни. Многим из них полностью адаптироваться так и не удается.

В США наблюдаются те же самые модели поведения. Клифф Ли, уроженец Кореи, ныне проживающий в Александрии штата Вирждиния, несколько раз давал приют беженцам из Северной Кореи и тоже заметил, что адаптационные сложности укладываются в определенную схему:

– Они знают, что все, что им говорили в Северной Корее – ложь, а потому и в Америке с огромным трудом верят в то, что говорят помогающие им организации.

Сон была чрезвычайно опечалена решением Шина уйти. Она винила себя в том, что не научила его нести ответственность за собственную жизнь и поступки. Но больше всего, по ее словам, ее беспокоило незнание, как Шин собирается жить дальше.

Эпилог. От прошлого не убежишь

В феврале 2011 года, через считаные дни после разрыва со «Свободой в Северной Корее», Шин сел в самолет, направляющийся в штат Вашингтон. Он переехал в дом Харим и ее родителей в Саммамише, пригороде Сиэтла, расположенном у западного подножья Каскадных гор.

Столь внезапное решение меня удивило. Кроме того, я, равно как и все его друзья из Лос-Анджелеса, беспокоился, что он повел себя слишком импульсивно и сжег мосты без достаточной на то причины. С другой стороны, в результате его переезда общаться нам стало много проще. Дело в том, что я тоже живу в штате Вашингтон. Уехав из Токио и уйдя из «Washington Post», я вернулся в Сиэтл, чтобы вплотную засесть за работу над этой книгой. Когда Шин позвонил мне на домашний телефон и на своем ломаном английском сообщил, что мы стали соседями, я пригласил его на чай.

Наша совместная работа была практически закончена, и Шин сдержал свое слово. Он позволил мне забраться даже в самые мрачные уголки своего прошлого. Но мне все-таки не хватало самой малости – понимания, чего он хочет и ждет от будущего. И вот, когда они с Харим сидели на диване у меня в гостиной, я попросил у них разрешения наведаться к ним в гости. Мне хотелось познакомиться с родителями Харим.

Ответить мне твердым отказом Шин с Харим не смогли из вежливости. Вместо этого они сказали, что у них дома большой беспорядок и поэтому нужно выбрать для моего визита подходящее время. Они пообещали перезвонить. Таким образом, не говоря этого напрямую, они дали мне понять, что для меня пришло время перестать мучить Шина своими расспросами… и чем скорее, тем лучше.

Они с Харим организовали пока что состоящую из них двоих негосударственную организацию «North Korea Freedom Plexus». Финансировать ее деятельность они решили за счет пожертвований и публичных выступлений Шина. Их амбициозные планы включают в себя открытие целой сети приютов для перешедших китайскую границу северокорейцев и тайную переправку антиправительственных брошюр в Северную Корею. Шин рассказывал, что ради воплощения задуманного он уже несколько раз побывал в приграничных районах Китая и намеревается не раз побывать там снова. В ответ на мой вопрос, не боится ли он, что в Китае, где, по слухам, постоянно действуют группы агентов северокорейских спецслужб, его схватят, он сказал, что теперь у него есть защита в виде паспорта гражданина Южной Кореи, а кроме того, он всегда действует с предельной осторожностью. Такой ответ, однако, совсем не устраивал друзей Шина, не раз отговаривавших его от поездок в Китай.

Лоуэлл и Линда Дай (семейная пара из Коламбуса, прочитавшая мой первый материал о Шине в 2008 году и заплатившая за его перелет в Штаты) восприняли новость о его уходе из «Свободы в Северной Корее» и переезде в Сиэтл с горьким разочарованием. И Даи, и Кимы из калифорнийского Риверсайда твердили Шину, что затея с новой негосударственной организацией таит в себе много опасностей и что работа в хорошо зарекомендовавшей себя и неплохо финансируемой «Свободе в Северной Корее» приносила бы гораздо больше пользы.

Шин очень сблизился с Даями. Он называет их своими «родителями» и прислушивается к их советам. После переезда в Сиэтл он принял их приглашение прилететь в Коламбус и несколько недель прогостил у них.

Даи тоже посоветовали Шину составить план своей жизни. Лоуэлл, консультант по менеджменту, считает, что Шину необходимо обзавестись собственным агентом, личным финансовым менеджером и юристом. Но, пока Шин был у них в Коламбусе, они даже не успели толком об этом поговорить, в основном потому что Шин жил по сиэтлскому времени. Он ночи напролет разговаривал с Харим в «скайпе», а потом просыпался только ближе к полудню.

– Он сказал нам, – говорит Лоуэлл, – что всем сердцем любит Харим и это помогает ему жить. Она приносит ему счастье.

В Сиэтле я еще раз встретился с Шином и Харим. Приехать к ним домой я опять не смог, потому что, по их словам, там царил все тот же беспорядок, и поэтому мы договорились встретиться кафе. В ответ на мой вопрос о том, как складываются их отношения, Харим зарделась, улыбнулась и стрельнула в Шина влюбленным взглядом. Шин даже не улыбнулся…

Я решил не сдаваться и напомнил ему, как часто он говорил мне, что считает себя неспособным полюбить женщину и уж точно жениться на ней. Неужели он стал думать иначе?

– Прежде всего нам нужно очень много поработать, – сказал он, – но когда мы сделаем все, что планировали, может появиться и какая-то надежда на прогресс в наших отношениях.

Но отношения эти не выдержали испытания временем и работой. Через полгода после переезда к Харим Шин сообщил мне, что они решили расстаться. На следующий же день Шин улетел в Огайо к Даям. Он не знал, что делать дальше, и даже подумывал улететь обратно в Южную Корею.

В последние дни его жизни в Сиэтле Шин пригласил меня на свое выступление в Корейскую Американскую Пятидесятническую церковь на севере города. В тот холодный и дождливый день Шин ждал меня у входа. Он схватил потряс мою руку обеими своими, пристально посмотрел мне в глаза и пригласил в один из первых рядов. Он выглядел невероятно торжественно: на нем был серый деловой костюм, синяя с небрежно расстегнутым воротом сорочка и до блеска начищенные черные ботинки. В церкви было не протолкнуться.

Когда хор отпел псалмы, а пастор прочитал молитву, вышел Шин. Без тени нервозности и не пользуясь никакими заметками и бумажками, он говорил больше часа. В начале выступления он заявил корейским иммигрантам и их взрослым детям, родившимся и выросшим уже в Америке, что Ким Чен Ир гораздо хуже Гитлера. Гитлер, сказал он, воевал со своими врагами, тогда как Ким уничтожает собственный народ в тюрьмах типа Лагеря 14. Шин признался, что в лагере из него целенаправленно сделали хищника, не чувствующего ни малейших угрызений совести. – У меня в голове была единственная мысль: выжить. А для этого я должен был доносить – на всех: на друзей, родных, знакомых и незнакомых… – сказал он.

Он искренне признался, что «почти ничего не почувствовал», когда учитель в лагерной школе насмерть забил его 6-летнюю одноклассницу, найдя у нее в кармане пять кукурузных зернышек.

– Я не знал ни сострадания, ни печали, – продолжал он. – Нас с рождения воспитывали так, чтобы мы не были способны на нормальные человеческие эмоции. Теперь, на свободе, я учусь этим чувствам. Я уже научился плакать. Я чувствую, что становлюсь живым человеком. Но, освободившись физически, психологически я все еще остаюсь в тюрьме.

Ближе к концу своего выступления он рассказал, как полз по дымящемуся телу Пака. Бежать из Лагеря 14, сказал он, его побудили вовсе на какие-то высокие и благородные цели. Он не мечтал о свободе и не задумывался о правах человека. Он просто мечтал поесть мяса.

Речь Шина поразила меня. В нем не осталось ни следа от того робкого, несшего полную непонятицу человека, которого я видел полгода назад. Он взял под контроль чувство ненависти к самому себе и теперь пользовался им, чтобы заклеймить государство, отравившее его душу и уничтожившее его семью.

Как я выяснил позднее, к этому формату выступления-исповеди он пришел в результате долгих размышлений, проб и ошибок. Шин заметил, что когда выступления состоят из ответов на вопросы слушателей, они часто не могут понять его историю и откровенно скучают. Поэтому он решил наконец прислушаться к советам, от которых отмахивался несколько лет. Шин записал общие положения своего выступления, перед каждым выступлением готовил текст специально для ожидаемой публики и запоминал то, что хотел сказать. Перед выступлениями он запирался в комнате и репетировал, оттачивая интонации.

Этот труд принес свои плоды. В тот вечер на лицах беспокойно ерзавших на своих местах слушателей непрерывно мелькали эмоции: стыд, отвращение, ярость, потрясение. Некоторые плакали, не скрывая слез. Когда Шин закончил выступление, сказав, что даже один человек, отказываясь молчать, может помочь освободить десятки тысяч узников трудовых лагерей Северной Кореи, публика устроила ему овацию.

Наконец-то, пусть еще пока не в реальной жизни, а только в этой своей речи, Шин взял под полный контроль собственное прошлое.

Послесловие

В 2011 году Шин понял, что в Соединенных Штатах у него ничего не получится, вернулся в Южную Корею и купил маленькую квартирку в Сеуле. Здесь ему было комфортнее, ведь он мог говорить на своем языке, есть привычную еду и свободно общаться с небольшой группой молодых активистов правозащитного движения. Общими усилиями они основали студию интернет-телевидения и стали приглашать на еженедельные трансляции недавних перебежчиков, чтобы поговорить об их жизни в Северной Корее и о причинах, побудивших их на побег из страны.

Шин стал одним из ведущих программы « InsideNK », эпизоды которой выкладываются на « YouTube » с английскими субтитрами. Он носит стильные очки, которые делают его похожим на какого-то авангардного академика, оказываясь в кадре, он излучает внимание, дружелюбие и искренний интерес к собеседнику. В передачах речь идет не о нем, но он время от времени делает весьма острые политические комментарии. Например, в одной из программ он сказал, что спасти свою жизнь северокорейские диктаторы смогут, только если «склонят головы и покаются перед всем миром за свою жестокость…»

Сразу после выхода « Побега из Лагеря 14 » Шина разыскали журналисты. Они спрашивали его о матери. Почему он предал ее? Почему он так долго лгал об этом? Почему он решил рассказать правду в этой книге?

«Раньше я мыслил, как заключенный трудового лагеря, и совершенно не понимал таких фундаментальных вещей, как дружба и отношения в семье. – Сказал он репортерам « Wall Street Journal » Эвану Рамстаду и Су А Шин. – Мне было очень стыдно вспоминать о содеянном, но перешагнуть через все это можно было единственным способом – не держать в тайне, а открыться и рассказать обо всем случившемся людям. Я начал чувствовать свою ответственность за смерть матери и считать это своим самым большим грехом. Хоть она уже и покинула этот мир, я хотел повиниться перед ней. Я признался в том, что сделал, с мыслью попросить у нее прощения».(1)

Через неделю после выхода книги. Шин отправился в Вашингтон, чтобы выступить на международной конференции по проблемам северокорейских трудовых лагерей.(2) В зале, битком набитом учеными, журналистами и правительственными чиновниками из Соединенных Штатов и Южной Кореи, он назвал еще одну причину своего откровения. Он сказал, что признал себя бессердечным сыном, предавшим собственную мать, чтобы всему миру стало понятно, что Северная Корея продолжает плодить малолетних рабов в лагерях типа Лагеря 14 и промывать им мозги, чтобы эти дети, как некогда он сам, не имели никакого представления о нормальных человеческих эмоциях. Эти слова настолько шокировали слушателей, что зал надолго погрузился в абсолютную тишину.