Золотая всадница - Валерия Вербинина 21 стр.


В самом деле, Амалия после встречи с Мусей почувствовала потребность немного отвлечься и решила, не откладывая в долгий ящик, принять приглашение Верчелли и посмотреть, какие картины имеются в собрании старого ворчуна. Сенатор принял ее очень любезно и повел осматривать галерею. По правде говоря, Амалия не ожидала увидеть ничего особенного, но собрание Верчелли ее приятно удивило. Она сразу же узнала руку Караваджо на некоторых картинах, а Боттичелли был хоть и не первоклассный, но женщины на портретах представали такими же неземными и утонченными, как и на известных его шедеврах. Кроме того, Амалия оценила, что картины были размещены очень продуманно, а это встречается далеко не всегда. У Верчелли соседние холсты всегда гармонировали друг с другом, не создавая резких перепадов настроения. К тому же вся коллекция висела на удачной высоте, так что можно было без помех рассмотреть каждую деталь.

– Как вам Леонардо, госпожа баронесса?

– Вы правы, – согласилась Амалия. – Картина той же эпохи и в близкой манере, но это не он.

– Вот видите! – возликовал Верчелли. – А ведь один американец был согласен купить у меня этот портрет, лишь бы я признал, что картина принадлежит кисти Леонардо.

– И часто вам поступают предложения продать ваши картины?

– Не очень, – довольно хмыкнул хозяин, – потому что эти мошенники прекрасно знают, что я им отвечу. Хотя у меня был Гойя, и вот его я как раз продал. Терпеть не могу испанскую мазню, такое впечатление, что вся их школа не знала никакого цвета, кроме черного.

– Некоторые картины Гойи очень хороши, – возразила Амалия, – да и Веласкес не такой мрачный, как вы говорите.

– Если уж выбирать придворного портретиста, то эти французские негодяи, Клуэ и Натье, ничуть не хуже, чем Веласкес, – сварливо ответил Верчелли. – А вообще, самая лучшая живопись, конечно, итальянская.

«Кто бы сомневался!» – подумала Амалия, едва удержавшись от улыбки. И она подошла поближе к картине Боттичелли, чтобы рассмотреть сложную прическу и украшение на руке женщины.

– По-моему, госпожа баронесса, она похожа на вас, – объявил Верчелли, почему-то насупившись.

– Нет, – просто ответила Амалия. – Но я люблю Боттичелли.

Она отметила, что у женщины на руке кольцо с изумрудом, и, видимо, это должно что-то значить. Однако тут до Амалии неожиданно донесся шум опрокинутого столика. Баронесса резко обернулась и увидела, что Верчелли попытался опуститься на одно колено, да опрокинул столик, на который опирался.

– Господин граф, вам плохо? – забеспокоилась Амалия.

– Вовсе нет, – пропыхтел хозяин, – но по правилам полагается делать так, почему я должен быть исключением?

– Полагается делать что?

Верчелли вздохнул.

– Я намереваюсь просить вашей руки, сударыня, – проворчал он, – как же мне это делать, если не на коленях?

Должна признаться, что моя героиня вообще-то за словом в карман не лезла, но тут она попросту растерялась.

– Господин граф…

– Да, да, я все знаю, – отмахнулся Верчелли. – Я старый, лысый и некрасивый. Вы молоды, очаровательны и вы красавица. По-моему, мы будем прекрасной парой.

И он с надеждой воззрился на нее снизу вверх.

– Господин граф, буду откровенна: это самое странное предложение, которое я получила в жизни.

– Я тоже с вами откровенен, как видите, – вздохнул Верчелли, – потому что не вижу иного способа вас завоевать. Вы любите Боттичелли, значит, полюбите и меня. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

– Сударь!

– Во-первых, вы получите титул графини. Во-вторых, так как я старше вас, вы имеете все шансы стать моей наследницей. Заметьте, я принципиально не делаю долгов, потому что тот, кто живет в долг, проедает свое будущее. Стало быть, все мое состояние отойдет к вам, включая Тиволи, который так вам приглянулся, и коллекцию картин. Взамен вам придется терпеть мое общество – не такая уж большая обуза, потому что я человек с понятием и вовсе не намереваюсь быть навязчивым сверх меры. И, уж конечно, нам будет о чем поговорить.

– Господин граф…

– Когда я вижу недоверие на вашем лице, меня это совершенно убивает. Не думал, что когда-нибудь в жизни скажу это, но все-таки скажу. – Верчелли глубоко вздохнул. – Если хотите, я даже буду защищать интересы России, которая мечтает прибрать к рукам Рагузу… то есть Дубровник. Я готов и в дальнейшем оказывать ей поддержку, а уж верьте, мое слово в сенате кое-что значит!

– Сударь, – серьезно сказала Амалия, – должна вам сказать, я против того, чтобы человек предавал свою родину.

– О, дорогая, – скривился Верчелли, – я-то думал, вы выше предрассудков. С какой стати я должен любить клочок земли, пусть даже самый распрекрасный, только потому, что я там родился? Почему меня не должен устраивать весь остальной земной шар? Потому, что у меня не было возможности выбирать, где появиться на свет? А если бы она была? Если бы бог, ангелы или не знаю кто спросили меня: синьор Лоренцо Верчелли, где вы предпочли бы родиться, какую страну и эпоху назвать своей – вы что, всерьез полагаете, что я выбрал бы эту страну и эту гнусную эпоху торгашей? Если бы у меня была возможность выбирать, будьте уверены – уж я бы выбрал Флоренцию конца XV века, не меньше! Один из моих предков вел дела при Лоренцо Медичи[24]. Он каждый день видел Великолепного, наверняка знал и этого вашего Боттичелли, и Леонардо, и прочую шатию-братию… и что? Дурак дураком, я же читал его письма! Все, о чем он мечтал, – это жить в деревне вместе с любовницей, в то время как на его глазах творились поистине великие дела! – Верчелли с досадой стукнул кулаком по стене. – Ну почему, почему мне так не повезло? А ведь мне завидуют, ха! Глава нашего сената граф Цесар не может обойтись без моей консультации ни по одному вопросу, я уж молчу о его величестве. Одним словом, – добавил Верчелли уже более спокойным тоном, – вы приобретете очень ценного союзника, сударыня. И у вас всегда будет столько денег на расходы, сколько вы пожелаете.

Амалия подошла к нему и протянула руку.

– Встаньте, граф.

– И не подумаю, – пропыхтел поразительный старик. – Так да или нет?

– Мне нужно подумать, – вывернулась Амалия.

– Значит, нет, – вздохнул Верчелли. Он взял ее руку и прижался к ней щекой. – Какая у вас нежная кожа…

– Зачем вам это надо? – не удержалась Амалия. – Вы ведь умный человек, граф!

– Хотите сказать, слишком умный, чтобы жениться? – проворчал тот, не без труда поднимаясь на ноги. – Должен же я хоть когда-нибудь пожить для себя, а не для государства или детей, которые вспоминают обо мне раз в год, или чего-то еще. – Он внимательно посмотрел Амалии в глаза, не отпуская ее руку. – Вы мне нравитесь, сударыня. В вас есть что-то такое… такое! – Верчелли вздохнул. – Но я не принимаю отказа, учтите. Пока вы в Иллирии, у вас есть время на то, чтобы принять мое предложение. Вы же не можете всю жизнь жить интригами Оленина и ему подобных, верно? Потому что государство – это машина, которой постоянно нужны свежие силы, и, когда мы уже не так хороши, как прежде, оно отставляет нас в сторону. Протестовать бесполезно, и мы похожи на оловянных солдатиков, забытых в углу и недоумевающих, почему хозяин больше не приходит с нами играть. И разочарование порой бывает ужасным, госпожа баронесса!

– Знаю, – спокойно ответила Амалия. – Но я уже решила, чем займусь, когда окончательно отойду от дел.

– И чем же?

– Буду жить в одном из своих имений, писать мемуары и смотреть, как каждый вечер за реку садится солнце. Мои дети и внуки будут рядом со мной, и я не буду разочарована, поверьте[25].

– Прекрасный план, – одобрил Верчелли. – Будем сидеть и смотреть на закат вместе. – Он поцеловал своей гостье руку. – Нет-нет, позвольте мне тешить себя этой маленькой иллюзией. Я скажу прислуге, чтобы она пускала вас всякий раз, как вам захочется вновь полюбоваться на картины. Когда вы захотите получить в собственность их – и меня – только дайте знать.

И, к совершенному изумлению Амалии, он ей подмигнул.

«Нет, он вовсе не смеялся надо мной, напротив, он был совершенно серьезен, – размышляла моя героиня, возвращаясь в Тиволи. – Графиня Верчелли! – Она покачала головой. – А что? Нашлось бы немало женщин, и молодых, и красивых, которые сочли бы себя польщенными таким предложением. Это, конечно, ко мне не относится, но… Надо быть с графом осторожной, потому что теперь, когда мой план близится к завершению, любая помеха крайне нежелательна».

На следующий день ее навестил Петр Петрович Оленин.

– Как наше дело? – спросила у него Амалия.

Петр Петрович загадочно улыбнулся и ответил:

– Продвигается, Амалия Константиновна. Та восхитительная диадема, которую вы надевали в театр, вызвала у Лотты жгучую зависть. Хотите знать, за сколько король заказал в Париже украшения для балерины, чтобы ее утешить?

– Хочу.

Петр Петрович достал из кармана какую-то бумагу, развернул ее и протянул к Амалии. Та сначала посмотрела на итоговые цифры, приподняла брови и углубилась в чтение.

– Здесь значатся два заказа, – заметила молодая женщина, возвращая бумагу резиденту. – Один с бриллиантами, второй попроще.

– Который попроще – для королевы, – ответил Петр Петрович небрежно. – Она тоже видела вашу диадему и решила, что нечто подобное ей не помешает. Кроме того, теперь каждый раз, когда супруг ее чем-то раздражает, она требует для себя подарок в качестве, так сказать, моральной компенсации, так что эта парюра – только малая часть заказов, посланных в Париж.

– Как вы считаете, никто не догадался о нашей игре?

Петр Петрович задумчиво посмотрел на Амалию.

– Лично я не вижу никаких признаков, которые заставили бы меня так думать. Наш банкир действует как часы: скупает все долговые обязательства короля, а их становится все больше и больше. Казино, скачки, расходы на Лотту, а теперь еще и на королеву, которая раньше не требовала к себе такого внимания…

Амалия раскрыла веер и стала им обмахиваться.

– Нам нужно, чтобы в итоге получилась такая сумма, которую королю никто и ни при каких обстоятельствах в долг не даст. Иначе, когда я заведу с ним разговор о долгах, а он, к примеру, займет деньги у австрийского императора… вы и сами понимаете, что за этим последует.

– Еще немного, и получится как раз такая сумма, которая нам нужна, – улыбнулся Петр Петрович. – А насчет окружающих не беспокойтесь, Амалия Константиновна. Максимум, что они могут себе вообразить, – что вы надеетесь завлечь короля и таким образом добиться договора о Дубровнике.

Собственно говоря, Амалию беспокоили не столько окружающие, сколько сам король. Судя по всему, он тоже решил, что она не прочь его завлечь, и явно был настроен поддержать это намерение. Стефан уже не раз делал намеки, которые любая другая женщина поторопилась бы истолковать в самом выгодном для себя свете. Однако Амалия ничего не могла с собой поделать: иллирийский монарх ей не нравился, и все тут. Она находила, что у него глуповатый вид, и ей претило, что такие люди, как Лотта Рейнлейн, вертят им как хотят. Надо сказать, что Стефан раньше не встречал отказа, и Амалии приходилось использовать все свое искусство, чтобы держать его на расстоянии и в то же время не восстановить против себя. Другой проблемой стал Милорад Войкевич, с которым король привык делиться всем, что было у него на уме. И так как он не скрывал от адъютанта своих намерений по поводу Амалии, Милорад весь кипел. При Стефане он, конечно, сдерживался, но за порогом дворца сдержанности хватало ненадолго. Он ревновал, терзался и ничего не мог с собой поделать. Однажды он напрямик спросил у Амалии:

– Скажи, если бы он предложил подписать договор за ночь с тобой, ты бы согласилась?

Амалия, расчесывавшая волосы, обернулась. На языке у нее вертелся резкий ответ, но она встретила страдающий взгляд любовника – и смягчилась.

– Если бы это был брачный договор и я имела дело не с королем Стефаном, а с императором Наполеоном, я бы еще подумала, – сказала она с улыбкой.

Милорад с досадой стукнул кулаком по подушке.

– Наполеон! Как будто хоть кто-то его любил! Какие же вы, женщины, странные!

Он явно был взвинчен, и Амалия решила не развивать эту тему.

– Ты идешь завтра к Ивановичу на вечер? – спросил он немного погодя.

– Да, меня пригласили.

– У них отвратительно готовят, – пожаловался Войкевич. – И вообще, у тебя самый лучший дом в Любляне. Может быть, откажешься от приглашения, и останемся завтра здесь? Я скажу королю, что заболел, и попрошу кого-нибудь подменить меня.

– Я не могу. Генерал Иванович наш союзник, ты же знаешь.

– У тебя нет сердца, – вздохнул Милорад. – Думаешь, мне легко видеть, как все они на тебя смотрят?

– Кто это – все?

– Все – значит все! И король, и наследник, и Здравко Новакович, и Оленин… Даже Иванович, которому уже пятьдесят… И этот старый мерзавец Верчелли туда же!

Амалия не выдержала и рассмеялась.

– Смейся, смейся, – проворчал Милорад, – колдунья! Не зря ведь меня предупреждали, а я не поверил…

И он надулся, потому что Амалия расхохоталась еще громче.

– Колдунья – это из стихотворения Бреговича? Кто на нее посмотрит, тот и пропал?

– Нет, просто колдунья. – И он добавил несколько слов на диалекте, который Амалия не знала, но по интонации решила, что сказано что-то ласковое.

– Кстати, я давно хотела спросить… А где похоронен Брегович?

– Похоронен?

– Ну да. Он же ваш великий поэт, верно?

– Верно. Просто он еще не умер, насколько мне известно.

Настал черед Амалии удивляться.

– Как так? Он же 1803 года рождения.

– Значит, ему уже девяносто шесть лет, – подытожил Милорад. – Он живет в Любляне, где-то в Старом городе. Насколько я знаю, он почти ослеп, но из гордости отказывается принимать помощь благотворителей. Королева-мать выплачивает ему маленькую пенсию, на нее он и живет.

– И ты так просто об этом говоришь? – рассердилась Амалия. – Вот что! Я хочу его навестить! Так что узнай его точный адрес, хорошо?

– И что ты ему скажешь? – проворчал Войкевич. – Что он гений? Уверяю тебя, он и без тебя прекрасно это знает. Или ты хочешь ослепить его своей красотой? Он и так почти не видит, а ты лишишь его остатков зрения…

– Милорад! Пусти!

Мы должны смиренно сознаться, что на этом обсуждение поэта Бреговича закончилось, но на следующий вечер Амалия вновь заговорила о нем с королевой-матерью, приехавшей на вечер к генералу Ивановичу. Королева Стефания подтвердила, что Брегович действительно жив и, более того, лет пять назад женился на одной из своих преданных поклонниц. Сейчас ей около 70, и она самоотверженно ухаживает за старым поэтом. Он до сих пор пытается ей что-то диктовать, какие-то стихи, но…

– Вы же понимаете, это уже совсем не то…

Королева замолчала, растерянно глядя на Лотту Рейнлейн, прибывшую в немыслимо роскошном платье, расшитом бриллиантами. Как всегда, с ней рядом был генерал Ракитич, который нес Талисмана.

– Должна признаться, – тихо промолвила королева, – порой я не понимаю моего сына. Не понимаю!

И она демонстративно повернулась к фаворитке спиной. Губы Стефании слегка подергивались, и она раскрыла веер, чтобы хоть немного успокоиться.

– О чем мы говорили? Ах да, Брегович… Я распоряжусь, чтобы вам дали его адрес, госпожа баронесса.

Амалия поблагодарила королеву и отошла к Оленину.

– Его величество и ее величество вот-вот прибудут, – сказала она вполголоса. – Должна заметить, со стороны генерала Ивановича было неосмотрительно приглашать сюда мадемуазель Рейнлейн.

– Это желание короля, – спокойно ответил Петр Петрович. – Всем в Любляне известно, что если король почтит своим присутствием какой-то вечер, там должна быть и Лотта, особенно если королева окажется не в состоянии приехать. А королева сейчас утешает наследника, им не до праздников.

Тут Амалия действительно заметила, что Михаила среди гостей нет.

– В чем дело, Петр Петрович? Что-нибудь случилось?

– Да как вам сказать… – задумчиво отвечал Оленин, поигрывая бокалом. – Дело в том, что сумасшедшая жена князя перерезала себе горло, и очень похоже на то, что его высочество вскоре овдовеет, если уже не овдовел. Двор хранит все в строжайшем секрете, потому что, сами понимаете, кому приятно говорить о подобных вещах… Но, разумеется, в городе уже все всё знают, и герр Кислинг наверняка успел отослать депешу в Вену, чтобы наследнику срочно подыскивали невесту. – Он поймал сердитый взгляд своей собеседницы и спокойно пояснил: – Это политика, Амалия Константиновна. Политика, и ничего более.

Глава 22 Поэт

– Проходите, сударыня, прошу вас…

Комната казалось совсем маленькой, потому что вся была заставлена шкафами с книгами. Старые кресла, большой стол, на нем – пустая клетка. На окне – множество горшков с цветами.

– Почему клетка пустая? – шепотом спросила Амалия.

– Клетка? Ах да! У нас жил попугай, потом заболел и умер… Такое горе… Он не захотел, чтобы клетку убирали. Сказал, что она будет напоминать ему о любимой птице…

Старушка, отворившая Амалии дверь, чем-то походила на мышку. Седые, гладко зачесанные волосы, маленькие ручки, суетливые движения… Но глаза были ясные, светящиеся каким-то особым, внутренним светом. И всякий раз, когда она говорила о нем, ее губы трогала влюбленная улыбка.

– Сюда, сударыня. Сейчас тепло, поэтому он сидит на веранде…

Он – это Брегович, великий иллирийский поэт, автор национального гимна (между прочим), один из крупнейших лириков своей эпохи. По взглядам – убежденный монархист, за что пострадал при республике.

Назад Дальше