Кусая губы, Лотта смотрела, как соперница сделала самый очаровательный, самый изысканный реверанс Стефану, который, судя по его лицу, в это мгновение ничуть уже не жалел, что явился на скучный вечер. А королева Шарлотта едва ли не впервые в жизни испытывала удовлетворение при мысли, что нашелся хоть один человек, сумевший уесть балетную потаскушку, которая залезла в постель ее законного супруга.
– Однако вы становитесь царицей нашего скромного люблянского света, сударыня! – заметил король Амалии. – Я вижу вас всюду, куда ни прихожу.
– Главное для света – чтобы было солнце, сир, – ответила Амалия, улыбаясь, и поглядела на него многозначительным взором, словно он и был этим солнцем.
Стоявший в нескольких шагах Верчелли, который слышал весь разговор, опечалился. Старому ворчуну искренне нравилась Амалия – так же сильно, как не нравилась роль, которую она на себя брала.
Стефан хотел ответить любезностью на любезность, но увы: он не обладал красноречием своего отца и не смог придумать ничего, чтобы затмить смелый каламбур баронессы. Чувствуя, что еще немного, и эта женщина совершенно его загипнотизирует, он очень кстати вспомнил о существовании своей жены и отошел к ней. А Амалия обратилась к Войкевичу:
– Господин полковник!
– К вашим услугам, сударыня?
Амалия поблагодарила его за присланный веер и выразила желание, чтобы в следующий раз он подарил ей веер, который принадлежал, к примеру, императрице Жозефине. Коварный Милорад поклонился и, прижав руку к сердцу, объявил, что ради такой очаровательной дамы он достанет луну с неба, правда, солнце не обещает. Эта маленькая пикировка, полная скрытого подтекста, не ускользнула от внимания австрийского резидента, который блуждал поблизости, как неприкаянная комета, бросая подозрительные взгляды на русскую авантюристку. Он успокоился только тогда, когда гости расселись и королева-мать, волнуясь, произнесла небольшую речь о деятельности королевского благотворительного общества. В Дубровнике создан новый приют для сирот и подкидышей… В Сплите общество помогло семье сапожника, чья хибара сгорела дотла… В Любляне…
Амалия давно размышляла о пользе благотворительности, и, невзирая на доводы некоторых рассудительных, или, возможно, прижимистых людей, которые указывали на то, что излишняя благотворительность поощряет бездельников, развращает и приучает уповать на помощь свыше, а не действовать самим, она давно решила этот вопрос для себя. Лучше делать хоть что-то, чем не делать ничего; а если не хочешь или не можешь ничего делать, то лучше молчать, а не философствовать. В Петербурге она много занималась благотворительностью и являлась членом нескольких обществ – помощи сиротам, калекам, инвалидам войны и так далее. Здесь, в Любляне, ей сразу же бросилось в глаза, что все организовано очень скромно, без размаха и без особой фантазии. В то же время ей понравилось волнение королевы-матери, по-видимому вполне искреннее, и то, как звенел ее голос, когда она рассказывала о бедных и обездоленных. Так как в программе вечера значился аукцион, все средства от которого должны были пойти на благотворительные нужды, Амалия решила, что обязательно что-нибудь купит.
Однако сначала выступила певица люблянского театра, которую баронесса нашла крикливой и манерной, затем дети аристократов представили сценку из трагедии Бреговича «Гибель Клеопатры» – тема, по которой до иллирийского поэта высказалась чуть ли не половина классиков, включая мистера Шекспира, тема, можно сказать, затупившая немало писчих перьев, производившихся во все времена. Певице хлопали, вполголоса обмениваясь замечаниями, что она сегодня не в голосе, детям хлопали еще щедрее, уверяя, что, если бы не их происхождение, они бы прямо сейчас заткнули за пояс Тальма, Муне-Сюлли и прочих корифеев сцены, и Амалия почувствовала себя почти что в России. Наконец начался благотворительный аукцион, и королева-мать подозвала Войкевича, чтобы он помог ей представлять лоты.
Сначала продавали несколько табакерок, которые приобрел наследник, слегка поторговавшийся с генералом Новаковичем. Потом появились картинки, нарисованные принцессами – дочерями Стефана, и не то чтобы картинки были хороши или действительно нужны кому-то, но из уважения к королю гости изобразили вялый торг. Граф Верчелли, выразительно выгнув бровь, следил, как наследник, генерал Ракитич и еще двое человек поднимают ставки, в глубине души мечтая только проиграть. В конце концов, вмешался король и предложил на пять золотых больше, чем остальные. Подхалимы захлопали в ладоши, а королева искренне обрадовалась тому, что рисунки ее девочек останутся в семье. По большому счету, благотворительность наводила на нее скуку, она считала, что бедняки все равно останутся бедными, вшивыми и грязными, сколько для них ни делай, и не понимала стремления своей свекрови непременно приобщить к помощи обществу всю семью. Однако на людях королева Шарлотта остерегалась показывать свои чувства, раз уж филантропия была нынче в моде.
Затем вниманию публики представили несколько народных поделок, которые приобрел Кислинг – исключительно ради того, чтобы повеселить свое начальство в Вене. Под конец явилась вышивка, сделанная собственноручно самой королевой-матерью. На ней было изображено озеро, беседка и два лебедя, плывущие по воде.
Едва увидев вышивку, Амалия поняла, что та сделана чистым, неглупым и, пожалуй, не слишком счастливым человеком. Это нельзя было назвать искусством, это была просто вещь, радующая глаз, и моя героиня решила, что непременно купит ее.
Торг начался с десяти золотых.
– Кто дает десять золотых? – спросил Войкевич.
– Я, – подал голос наследник.
Король собирался пошутить, что Михаилу хватит и табакерок, ни к чему ему еще и шитье тетушки, но тут вмешалась Амалия.
– Двадцать, – объявила она.
И тут все услышали тонкий от волнения голос балерины:
– Тридцать.
Все задвигались, завертели головами, пытаясь вникнуть в суть происходящего. Шарлотта неодобрительно поджала губы. Ей не нравилась сама мысль, что рукоделие члена семьи может оказаться у этой… особы.
– Пятьдесят, – бросила Амалия, даже не глядя на молодую женщину.
– Шестьдесят, – тотчас же парировала Лотта.
– Сто.
По залу прокатился вздох изумления. Будь вышивка выполнена даже золотыми нитями, она бы все равно не могла стоить таких денег.
– Сто десять, – объявила Лотта.
– Сто тридцать.
– Сто пятьдесят.
– Двести, – не моргнув глазом отозвалась Амалия.
– Двести двадцать.
– Двести пятьдесят.
– Двести шестьдесят. – Балерина слегка побледнела, на ее висках выступили бисерины пота.
– Триста.
Лотта приоткрыла рот, но не издала ни звука. Почему-то в это мгновение она с необыкновенной ясностью ощутила, что, сколько она ни будет набавлять, Амалия все равно даст больше и выиграет аукцион. «И потом, к чему мне вышивка? Будь это хотя бы картина…»
– Триста золотых за озеро, беседку и двух лебедей! – объявил Войкевич. – Бесподобное шитье государыни-матери! Кто больше? Кто больше? – Похоже, полковник вошел во вкус. – Господа, вы меня разочаровываете! Ну что ж, – он вздохнул, – похоже, шитье уезжает в Россию. Раз! Два! Три! Продано!
И, поклонившись, он разразился аплодисментами в честь Амалии. Король встал с места и последовал его примеру, вслед за ним захлопал и весь зал.
– Амалия Константиновна! – отчаянно просипел Оленин, в то время как его спутница, поднявшись с места, грациозно раскланялась во все стороны. – Но… но… у нас нет таких денег!
– Успокойтесь, Петр Петрович, – шепотом ответила Амалия. – У меня есть.
Королева Шарлотта поглядела на бледное, расстроенное лицо балерины и решила, что день прожит не зря. На ее глазах любовницу мужа унизили уже второй раз, и королева, обмахиваясь веером, решила, что непременно надо будет сказать баронессе пару любезных слов.
– А вы почему не ставили? – сердито спросила Лотта у Ракитича.
Бравый генерал вытаращил глаза.
– Триста золотых за вышивку! Мадемуазель, вы что? Где вы видели такие цены?
Войкевич подошел к Амалии и объявил, что драгоценный выигрыш доставят к ней на дом, а что касается платы, то она может рассчитаться когда ей угодно. Их величества вовсе не настаивают на немедленной оплате.
Амалия заверила его, что заплатит завтра, просто у нее сейчас нет при себе таких денег. Королева-мать поблагодарила гостью за проявленную щедрость и сказала, что, если госпожа баронесса интересуется благотворительностью, завтра как раз будет заседание их комитета, и она приглашает Амалию посетить его.
– О, – отозвалась баронесса Корф, – разумеется, ваше величество, я приду!
Глава 8 Заговор валетов
Заговор валетов
Глубокой ночью, уже после того как аукцион во дворце королевы-матери завершился и все гости разъехались, в одном из маленьких домиков Старого города собралась престранная компания.
Вообразите себе комнату, погруженную в полумрак, которая слабо освещается единственной свечой, горящей в высоком, закапанном воском подсвечнике, представьте круглый стол, затянутый темным сукном, вокруг которого сидят восемь закутанных в плащи фигур. Лиц не видно, видно только, как блестят глаза, и едва слышны голоса, приглушенные сумраком и таинственностью, которая царит в этом месте.
– Что ж, господа, – начинает высокий человек, взявший на себя, по-видимому, обязанности председателя, – прошу предъявить пароли.
Подавая пример, он вынимает из кармана половину карты – пикового валета – и кладет ее на середину стола, возле подсвечника. Сидящий напротив председателя молча достает вторую половину той же карты и кладет ее к первой.
– Валет треф! – провозглашает председатель.
Две половины крестового валета ложатся на стол.
– Прекрасно… Валет бубен!
И валет бубен, разрезанный на две части, предстает перед присутствующими.
– Валет червей!
Чья-то отягощенная кольцами рука кладет на стол первую половину валета червей. Пауза, последний из сидящих за столом лихорадочно роется в карманах.
– Валет червей, – повторяет председатель, и в его тоне звучит глухая угроза.
– Сейчас, сейчас… – бормочет обладатель второй половинки.
И неожиданно, вскочив с места, бросается к дверям.
– Это шпик! – взвизгивает кто-то.
– Шпион! Держите его!
Но шпион не успевает убежать далеко. Навстречу ему выдвигается седокудрый слуга с тонкими, недобрыми, сжатыми губами. Миг, и в руке слуги зловеще сверкает молния. Потом хрип незваного гостя, напоровшегося на что-то, возня, звук падающего тела.
– Не извольте беспокоиться, господа, – спокойно произносит слуга. Он наклоняется и вытирает о сюртук убитого окровавленное лезвие.
Председатель поднимается из-за стола.
– Дай мне взглянуть на него, – требует он.
Подчиняясь приказу, слуга переворачивает труп, открывает пухлое лицо неизвестного, искаженное ужасом и болью, и голову, совершенно лишенную волос.
– Свет сюда, – командует председатель, и второй валет пик, взяв со стола подсвечник, подходит ближе.
– Надо уходить, – бормочет кто-то из присутствующих. – Ведь он явился вместо червонного валета… Нас раскрыли!
– Еще нет, – спокойно произносит председатель. – Я еще до начала заседания знал, что второй червонный валет погиб. А этот человек мне известен, он работал за награду для королевских властей. Жадность его погубила.
– Но если он привел с собой солдат…
– Успокойтесь, господа. На улице совершенно тихо. Впрочем, если вы настаиваете, я могу попросить слугу сходить и проверить.
– Да-да, пошлите!
– Прошу вас, выполните их требование, – говорит председатель слуге. – Наши друзья волнуются.
– Мне вообще не нравятся убийства, – подает голос один из бубновых валетов, судя по сложению, флегматичный толстяк средних лет.
– А что делать с телом, господин? – почтительно осведомляется убийца.
– Пусть пока лежит здесь. Потом ты выбросишь его в Любляницу[12].
Слуга уходит, а председатель берет подсвечник и возвращается за стол. Шесть пар глаз следят за ним с настороженностью и любопытством.
– Должен признаться, начало встречи не слишком удалось, – говорит председатель с легкой улыбкой. – Что ж, теперь я объявляю очередное заседание валетов открытым. Долой королевскую власть!
– Долой Стефана!
– Предлагаю обсудить план дальнейших действий, – продолжает председатель. – Вопрос в том, пришла ли пора избавиться от монархии раз и навсегда.
– Как сказал Дантон, – замечает пиковый валет, – для того чтобы избавиться от короля, хорошо любое время.
– И ничего он такого не говорил, – возражает единственный оставшийся в живых червовый валет.
– Уверены? Ну, не говорил, но мог бы сказать…
– Мы опять утонем в словопрениях, – вмешивается трефовый валет, до сих пор молчавший. – Почему бы нам просто не прикончить эту мразь?
– Действительно! – поддерживает его валет-близнец. Впрочем, если верить голосу, то это и не валет вовсе, а дама.
– А вам не приходило в голову, – внезапно говорит бубновый толстяк, – что убийство Стефана равносильно коронации Михаила, только и всего? Да еще простой народ будет почитать Стефана как мученика.
– Хорош мученик, да он просто мерзавец!
– Это мы знаем, что он мерзавец, а народ так не считает. На его фигуру пока еще падает отблеск личности отца, а покойный Владислав, что ни говори, был образцовый правитель.
– Да, особенно это проявилось во время мятежа. Помните, что король сказал Розену: «Мне проще молиться за убитых, чем видеть живых на плахе».
– Это всего лишь слухи, господа. О том, что именно король сказал, знает только старый Розен, а он не из болтливых.
– Да, особенно теперь, когда его хватил удар в имении возле Сплита и он лишился языка…
– Господа, можно сколько угодно рассуждать о том, каким Владислав был королем и насколько он лучше или хуже, чем его сын. Ясно одно: институт королевской власти отжил свое… и недалеко то время, когда это поймут все!
Начавшийся спор прервало возвращение слуги, который доложил, что на улице все спокойно и поблизости нет ни единого солдата.
– Прекрасно, – сказал председатель. – Можешь идти. Хотя… постой. – Он указал взглядом на тело, лежавшее на полу. – Убери его отсюда куда-нибудь. Неприятно беседовать, когда в комнате лишний.
Притихшие заговорщики молча проводили взглядом слугу, который взял труп за ноги и выволок за порог. Кажется, когда дверь наконец затворилась, не было такого валета, который не вздохнул бы с облегчением.
– Предлагаю обсудить план цареубийства, – говорит трефовый валет, он же дама.
– А не рано ли? – спокойно спрашивает председатель. – Король еще недостаточно дискредитировал себя. После его насильственной смерти могут возникнуть осложнения.
– Например?
– Например, Верчелли возглавит мятеж в Далмации, и мы потеряем и эту область, и Дубровник. Ведь итальянская партия поддерживает короля.
– По-моему, – замечает червовый валет, – вам свойственно преувеличивать итальянское влияние. В сущности, их партия держится только на этом старом мерзавце-сенаторе, который сумел внушить королю почтение к себе. В Далмации итальянцев едва наберется пять процентов, а по всей стране – и того меньше.
– Да, но в их руках деньги и производство, и они представляют в крае значительную силу.
– Не такую значительную, как им хотелось бы. Просто Верчелли – великолепный наглец и держит себя так, словно в Иллирии нет никого, кроме итальянцев. Нам многому стоит у него поучиться, хотя бы умению защищать свои интересы за счет других.
– Мы собираемся избавиться от короля или нет? – нетерпеливо вмешивается трефовый валет номер один. – Если начать думать о тех, кого его смерть не устроит, то, извините, таких вовсе не мало!
– Дорогой друг, вам надо научиться думать о последствиях своих действий, – усмехается председатель. – Убить Стефана для того, чтобы заполучить в короли Михаила, извините, неразумно.
– Тогда надо убить и Михаила тоже, – заявляет его собеседник не моргнув глазом.
– И тогда королем вновь станет Христиан! – хохочет бубновый толстяк. – Этого еще не хватало!
– Нам нужна республика, а республике…
– Нужен король, – язвит кто-то в полумраке.
– Нужны военные, – заканчивает свою мысль председатель. – Генералы, которые поведут за собой людей. Одно цареубийство или два ничего не решат.
– Совершенно с вами согласен, – замечает червовый валет.
– Я тоже, – говорит бубновый валет. Его валет-близнец только кивает.
– И кого же вы предлагаете? – спрашивает трефовый валет-дама.
– Я рассчитывал обсудить это с вами, друзья.
– Выбор невелик, – говорит второй бубновый валет. – В армии всего несколько человек пользуются влиянием: Розен, Иванович, Ракитич, Новакович и Блажевич. Розен при смерти, дни его уже сочтены. Блажевич, как мы знаем, ушел в отставку и стал депутатом парламента. К тому же ходят слухи, что он сторонник союза с Сербским королевством, а вы все знаете, как тут относятся к нашим соседям. Остаются Иванович, Ракитич и Новакович. Иванович – сторонник союза с русским царем, а в России никогда не поддержат республиканский переворот.
– Революция! – пылко выкрикивает трефовый валет, предлагавший цареубийство, и в его голосе слышны юношеские интонации. – Ручаюсь вам, это будет революция, а не переворот!
– Как вам угодно, – сухо соглашается его собеседник. – На чем я остановился? Ах да, Ракитич и Новакович. – Даже по голосу слышно, что он морщится, произнося имя Ракитича. – Полагаю, ни для кого не секрет, что первый – шпион австрийцев и его цель – либо подчинить Иллирию Австрии, либо вообще сделать нашу страну частью их империи. Остается только Новакович. Выбор, конечно, неважный, потому что Иванович и даже Блажевич будут повлиятельнее, но все же, думаю, для свержения короля его поддержки вполне хватит. Вопрос только в том, как этой поддержки добиться. От короля он не видел ничего, кроме хорошего, стало быть, непонятно, на чем тут можно сыграть.