Начальник госпиталя полковник медицинской службы Левицкий Б.Р. и начальник хирургического отделения полковник медицинской службы Тарусов Л.П. поставлены мной в известность о личной заинтересованности маршала Опаркова в скорейшем выздоровлении полковника Юрышева.
Начальник Центрального военно-медицинского управления Министерства обороны СССР
генерал-полковник медицинской службы Комаров Ф.И.
28 ноября 1981 г.
9
Военный госпиталь № 214/67 находился на окраине Москвы, за Сокольниками, в небольшом, окруженном высоким кирпичным забором парке. Длинное белое шестиэтажное здание, высокие окна, просторные теплые палаты. Первую неделю Ставинский-Юрышев еще продолжал симулировать головные боли, головокружения и тошноту – он боялся встречи с бывшими сослуживцами и друзьями Юрышева. Но от привилегированной палаты он отказался с самого начала, сославшись на то, что боится одиночества. Ведь главной целью его рискованной затеи было – влезть в шкуру Юрышева, освоить хотя бы азы офицерского этикета и привычек. И в шестиместной офицерской палате, куда его поместили, он жадно слушал бесконечный треп выздоравливающих молоденьких лейтенантов и капитанов, раненных в Афганистане. Эти ребята были счастливы, что выбрались из Афганистана, отделавшись огнестрельными ранениями или контузиями. И они не скрывали своей радости по этому поводу – внизу, на втором этаже госпиталя, были те, кому повезло в Афганистане куда меньше: там находились палаты для солдат и офицеров, ставших жертвами собственного химического оружия, газовых атак Советской Армии. Это отделение больные втихаря называли между собой «газовка». Вход туда был строго запрещен не только всем остальным больным госпиталя, но и медицинскому персоналу, который к этому отделению не имел отношения. Больных в это отделение привозили только по ночам и так же по ночам вывозили трупы. Разговоры об этом отделении строго пресекались больничным начальством. И все-таки весь госпиталь знал, что «газовка» – это сплошные паралитики с гниющей от токсичного газа кожей совершенно нечеловеческого темно-зеленого и сине-зеленого цвета. Ожоги этим экспериментальным токсичным газом советские солдаты получали тогда, когда прихотливый горный ветер афганских ущелий неожиданно менял свое направление как раз в момент очередной советской газовой атаки на афганские деревни и партизанские отряды и облако зеленовато-желтого газа настигало самих нападавших. Паралич, кожный зуд, а затем не поддающееся лечению гниение кожи. Из «газовки» было только два выхода: сразу в морг или, для начала, – в закрытый дом инвалидов.
Поэтому у всех остальных раненых, попавших не в «газовку», а в обычные госпитальные палаты, чаще всего было удивительно веселое для раненых настроение. Они знали, что после выписки из госпиталя их уже не пошлют обратно в Афганистан, а либо комиссуют, либо отправят в тыловые гарнизоны. Они так и говорили – «тыловые гарнизоны», словно оккупация Афганистана была войной, фронтом, а все остальные войска на территории СССР – «тыловыми войсками». Эти-то словечки – «тыловые войска», «автопилот», «буккер», «арсенал», «вахта», «самонаведение», «ларингофон», «вероятность попадания» – и военный жаргон – «старлей», «комполка», «салага» – жадно впитывал Ставинский и, закрыв глаза под марлевой повязкой, которая укрывала его разбитое лицо, повторял их про себя по нескольку раз, заучивал наизусть. Как ни странно, офицеры почти ничего не рассказывали о самой войне в Афганистане – только байки и анекдоты об офицерских училищах, учениях и гарнизонной жизни. И конечно, о бабах. Лишь по ночам, во сне, эти двадцатипятилетние мальчишки скрипели зубами, кричали «Огонь!» и «Мама!», и однажды в сортире, который был и курилкой, Ставинский, морщась от боли в разбитой челюсти, хриплым голосом спросил у одного из них – молодого старшего лейтенанта Лаврова:
– Ты сегодня полночи кричал «Огонь!». Что тебе снилось?
Лавров посмотрел на него своими серыми, с пушистыми мальчишескими ресницами глазами и сказал негромко:
– Вам повезло с болезнью, товарищ полковник. Мне бы вашу потерю памяти… – Потом он хмуро затоптал недокуренную сигарету и ушел в палату.
Но в ту же ночь Ставинский узнал, что снится по ночам этим офицерам. Среди ночи из соседней офицерской палаты, крича и срывая бинты со своего обожженного тела, выполз контуженный здоровяк вертолетчик младший лейтенант Василевский. Неделю назад вертолет Василевского был сбит афганскими партизанами в Кандагаре, машина загорелась и рухнула, и только чудо и снег горного склона, куда упал вертолет, спасли Василевского. Теперь, среди ночи, Василевский выполз из палаты и, насмерть перепугав дежурную медсестру, как-то дико, на четвереньках, по-обезьяньи взобрался по пожарной лестнице на чердак госпиталя. Санитары догнали его уже на крыше, в снегу, скрутили и притащили обратно в палату. Но, истекая гнойной кровью, сочившейся из незаживших еще ожогов, он вырывался из рук санитаров и кричал:
– Они пришли! Они пришли! Они пришли за мной!…
Появился дежурный врач, Василевскому сделали укол, и, затихая, он плакал и шептал:
– Дети, я не убивал вас!… Дети, я не убивал вас!… Меня заставили…
Через двадцать минут «скорая помощь» увезла Василевского в психбольницу, врачи и медсестры разогнали больных и раненых по палатам, но вся офицерская палата уже не спала до утра. Несмотря на строжайший запрет врачей, раненые офицеры нещадно курили в палате. Молча, не говоря друг другу ни слова. Двое «ходячих» – Лавров и капитан Сысоев – стояли у окна, под настежь открытой форточкой, смотрели на падающий за окном снег. Потом в палату зашел дежурный врач, поморщился от дыма, но сказал только:
– Товарищи офицеры, примите снотворное.
– Доктор, – повернулся к нему на своей единственной ноге и на костыле капитан Сысоев, – нам не нужно снотворного, не поможет. А вот бутылку спирта…
– Я не имею права, – сказал врач.
– А если я тоже сойду сейчас с ума? – спокойно спросил Сысоев, добела сжимая руки на костылях. – Или вы думаете, что нам не снятся дети, отравленные газом или задавленные танками в Баграмс, Кундузс, Паншере? Продолжить перечень?
Врач посмотрел ему в глаза и, резко повернувшись, вышел из палаты. Через минуту он вернулся с литровой колбой. В колбе было граммов семьсот чистого медицинского спирта.
– Это все, что нашел, – сказал он. – Но столовая закрыта, закуски нету…
– Обойдемся, – ответил Сысоев. Он разлил спирт по стаканам и с некоторым колебанием посмотрел на Ставинского: – Товарищ полковник, вы будете?
– Нет, – сказал Ставинский, видя, с какой жадностью офицеры смотрят на спирт. – Я сплю без сновидений, мне не наливайте.
Офицеры молча, не чокаясь, залпом выпили каждый почти по двести граммов чистого спирта. Остаток этой ночи они тоже спали без сновидений, во всяком случае – без кошмаров.
10
За неделю Ставинский вжился в госпитальный быт и привык откликаться на слова «товарищ полковник», на фамилию «Юрышев» или просто на имя-отчество «Сергей Иванович». Офицеры по-прежнему целыми днями травили похабные байки и анекдоты, старательно обходя воспоминания о войне в Афганистане и эпизод с Василевским. Только смеялись своим шуткам и анекдотам чуть громче, чем нужно, и напропалую ухаживали за молоденькими медсестрами. И еще с особым, старательным удовольствием принимали участие в розыгрышах, которые в солдатских палатах больные устраивали новичкам, прибывшим в госпиталь не из Афганистана, а из «тыловых гарнизонов». Эти больные поступали с диагнозами «холецистит», «язва желудка», «гипертония», «диабет» и прочими пустяками. Врачи и раненые заведомо (и часто не без оснований) считали их симулянтами, которые «замастырили» себе болезни, чтобы демобилизоваться из армии и из офицерских училищ. Гипертонию симулянты накачивали себе бешеными дозами кофеина и кодеина, язву желудка вызывали комочками хлорной извести, которую глотали, закатав в хлебные шарики, а какой-то украинский парень, по фамилии Жменя, доказывал врачам, что у него диабет, поскольку его мучит такая жажда, что он ежедневно выпивает по двенадцать графинов воды. Ритуальных розыгрышей было два: анализ пота и испытания клизмой. Стоило в палату поступить новенькому больному, как медсестра, как и положено, ставила ему на тумбочку две баночки с этикетками «анализ мочи» и «анализ кала». И это был самый ответственный в розыгрыше момент – в эту минуту нужно было отвлечь внимание новичка и медсестры и рядом с этими двумя баночками поставить еще одну с этикеткой «анализ пота».
Обнаружив у себя на тумбочке эти три баночки, новичок обычно обращался за помощью к соседям по палате:
– Братцы, про мочу и кал я понимаю, но как пот на анализ сдавать?
Обнаружив у себя на тумбочке эти три баночки, новичок обычно обращался за помощью к соседям по палате:
– Братцы, про мочу и кал я понимаю, но как пот на анализ сдавать?
Тут ему с совершенно серьезным видом и – главное – почти пренебрежительным тоном объясняли, что нужно лечь в койку, укрыться несколькими одеялами, а еще лучше – двумя или тремя матрацами и потеть. Пот собирать с себя ваточкой и выжимать в баночку. Затем беднягу новичка заботливо укрывали с головой несколькими матрацами и чуть не со всего госпиталя водили экскурсантов поглазеть на идиота, который старательно потеет под матрацами и пытается выжимать ваточку со своим потом в банку. При этом строжайше запрещалось смеяться в палате, но зато разрешалось давать больному самые разнообразные советы:
– А ты где пот собираешь? Под мышками? Чудак! Так ты до завтра эту баночку не соберешь! Ты под яйцами собирай, там самое потное место…
– А ты чай пил? Нет? Интересное дело! Так тебе ж потеть нечем! Братцы, что ж вы ему чаю не дали? Надо выпить стаканов шесть, тогда будет чем потеть человеку…
Испытанию клизмой подвергались больные, поступившие с диагнозами «язва желудка», «гепатохолецистит» и прочими внутренними недугами. Этим врачи назначали рентген желудка, а перед рентгеном для очищения желудка ставили клизму. В момент, когда такому больному медсестра через задний проход вливала из висячей клизмы два литра теплой воды, все ходячие больные и раненые выскакивали из палаты и занимали в туалете все кабины. Через минуту очередная жертва розыгрыша появлялась в сортире и, изо всех сил сжимая ягодицы, суматошно, нетерпеливо тыкалась в кабины. Но двери кабин были закрыты изнутри, кабины были заняты. Курившие же солдаты хмуро говорили новичку:
– Ты куда прешься? Не видишь – очередь!
– Братцы, мне невтерпеж, я ж после клизмы! – сжимая ноги, просил парень.
– Перед рентгеном, что ли? – сочувственно спрашивал кто-нибудь.
– Ну да!
– Так если перед рентгеном – сразу в сортир нельзя. Нужно, чтоб вода весь желудок и кишки обошла. Иначе рентген ничего не покажет. Вон хоть у лейтенанта спроси, он шесть раз на рентген ходил, а все потому, что не промыл желудок как следует…
– А что ж делать? Как промыть-то?
– Приседать надо. Двенадцать приседаний. Давай начинай. Раз… Два… правильно, молодец, глубже приседай. Три…
На четвертом или пятом приседании бедняга не выдерживал и…
…Через неделю Ставинскому стало полегче, но рука все еще была в гипсе и разбитая челюсть забинтована. Вообще-то, прыгая с поезда, Ставинский не собирался ломать себе руки или уродовать лицо.
Скандал в вагоне-ресторане он провоцировал нарочно, чтобы были свидетели его пьяного состояния, а когда прыгал с поезда, его главной заботой было – не угодить в один из телеграфных столбов, которые мелькали вдоль железнодорожной колеи. Он прыгал в снег, полагая, что снег смягчит удар от падения (в юности он легко спрыгивал на ходу с любого саратовского трамвая, это было шиком всех саратовских мальчишек), а затем он рассчитывал просто симулировать сотрясение мозга, ретроградную амнезию и юрышевскую хрипоту. Врач по высшему медицинскому (хотя и незаконченному) образованию, он знал, что разоблачить грамотную симуляцию сотрясения головного мозга практически невозможно.
В столб он, по счастью, не угодил, но снег оказался неглубоким и – главное – жестким, слежавшимся, позавчерашним. Но и при этом он не почувствовал боли от скрытого перелома кости в правой руке – куда больней было исцарапанному жестким снегом лицу, а главное – куда важней было «выдать» выскочившим из остановившегося поезда железнодорожникам и солдатам натуральные симптомы сотрясения мозга – потерю сознания и рвоту. Это удалось ему блестяще, но вовсе не потому, что он заранее, еще с Краснодара, готовил себя к этому. Просто когда, лежа в снегу под откосом, он увидел, что поезд остановился и из вагонов бегут к нему железнодорожники, директор вагона-ресторана и пассажиры-солдаты, которых он задирал в вагоне-ресторане, он отчетливо понял – сейчас будут бить.
За то, что он оскорблял их, за то, что поезд из-за него остановили. И лучшим способом избежать избиения было закрыть глаза и изобразить потерю сознания. Лежачего не бьют – таков уж старый закон в России. Но первый же мужик, который подбежал к нему – бригадир поезда, – с ходу саданул его ботинком по ребрам. И второй, и третий. Злость накопилась в России, успел подумать Ставинский, такая злость, что готовы избить любого, лишь бы отвести душу – был бы предлог…
Меховая куртка плохо смягчала удары, но, сжав зубы, Ставинский с закрытыми глазами приказал себе молчать. Главное – не вскрикнуть, не застонать, не охнуть. «Стоп! Может, он мертвый?» – крикнул кто-то, и это было последнее, что слышал Ставинский: чей-то ботинок угодил ему в челюсть, и он действительно потерял сознание. Когда Ставинский очнулся в вагоне, ему уже не нужно было симулировать признаки сотрясения мозга – рвота, головокружение и головные боли были натуральные, двух нижних передних зубов как не бывало, он выблевал их вмеcте с кровью, еще два зуба шатались, и подбородок был рассечен до кости. Но заявить в милицию, что его избили железнодорожники и работники вагона-ресторана, он не мог – ведь он «потерял память». А кроме того, разве не должен он сказать «спасибо» тем, кто его избил, – они устроили ему натуральное сотрясение мозга и сломали правую руку будто по заказу – ни в одной медицинской книге не было сказано, что при потере памяти больной может забыть свой почерк. А из-за выбитых зубов он еще долго будет шепелявить, что совсем неплохо для имитации голоса Юрышева.
И тем не менее накануне визита начальника Генерального штаба Советской Армии маршала Опаркова и бывших сослуживцев Юрышева по Генштабу Ставинский нервничал. Визит маршала был назначен на завтра. По этому случаю во всем госпитале мыли полы и окна, а Ставинского перевели в отдельную палату.
Ночью Ставинский открыл в туалете окно и на всякий случай съел весь снег с подоконника. Утром у него была ангина и температура 37,6° по Цельсию.
В 9 часов утра в палату принесли свежие газеты. И в газете «Известия» Ставинский натолкнулся на заголовок:
СПРАВЕДЛИВОЕ НАКАЗАНИЕ
В статье он прочел:
«С разными целями приезжают в нашу страну иностранные туристы. Некоторых влечет сюда русская экзотика, другие интересуются нашей культурой и искусством, третьи – старинной архитектурой, шедеврами Эрмитажа и Третьяковской галереи, четвертые хотят своими глазами увидеть загадочный социализм, где бесплатное медицинское обслуживание, где нет безработицы и страшной болезни капитализма – страха простого человека за свой завтрашний день. И мы с радостью и широко известным русским гостеприимством встречаем этих туристов: смотрите и учитесь! Но среди тысяч и тысяч туристов бывают и другие «гости» – те, кто под видом туристов приезжает к нам с далеко не дружественными целями. Иные пытаются провезти в СССР антисоветскую и сионистскую литературу, другие ищут контакты с так называемыми диссидентами и другими подобными отщепенцами нашего общества. Так, недавно в Москву из далекого Потомака, штат Мэриленд, США, приехали молодожены супруги Роберт и Вирджиния Вильямс. «Интурист» встретил их с обычным радушием – лучший номер «люкс» в гостинице «Националь», билеты на лучшие спектакли в Большой театр и другие московские театры, поездка в Ленинград и т.д. Но оказалось, что молодоженов вовсе не интересует ни русская культура, ни русское искусство. Доктор Вильямс и его молодая жена – статистка Голливуда – целую неделю почти не покидали свой номер в гостинице, не были ни в Третьяковке, ни в Пушкинском музее и даже ушли из Большого театра после первого акта «Спартака». Что ж, это дело вкуса. В конце концов, вполне возможно, что в далекой благословенной Америке молодоженам было негде уединиться в медовый месяц, и они прикатили для этого к нам, в гостиницу «Националь». Как известно, у людей бывают причуды.
Но вскоре эта так называемая «причуда» объяснилась. Заинтересовавшись таким странным поведением молодоженов, соответствующие органы безопасности установили, что, несмотря на крайнюю увлеченность друг другом, господа Вильямс урвали у своего медового месяца эти десять дней для визита в СССР вовсе не ради экзотического свадебного путешествия. В Ленинграде Вильямсы тайно встретились с тремя подонками, так называемыми диссидентами, которые выдают себя за представителей советской молодежи. У этих подонков господа Вильямс получили антисоветскую литературу – некий безграмотный призыв к американскому президенту ввести свои войска на территорию СССР и освободить их от «коммунистической тирании». Вшив эти «документы» в подкладку своей одежды, господа Вильямс пытались провезти эти пасквили через советскую границу и в момент задержания в Шереметьевском аэропорту оказали властям вооруженное сопротивление и даже убили советского офицера.