Адуаны налегли на весла, разворачивая лодку поперек течения. Зловредное бревно отвязалось, но в сырой холодной тьме, без сомнения, таились другие. Из памяти полезли фельпские и бордонские байки о затонувших кораблях и глубинных злыднях, которые только и ждут…
Весло Ганса глухо стукнуло о плавучую корягу, адуан ругнулся, внутренний трус зашелся злобным визгом. Теперь он обвинял не только реку с лодкой, но и гребцов. Марсель слушать не стал, а занялся Алвой. В том смысле, что убрал укрывавшие больного плащи и прикинул, как его подхватывать, если адуаны все-таки ошибутся. Не ошиблись. Лодка послушно ткнулась в берег. Ганс прыгнул за борт, раздался плеск. По носу из темноты кто-то возник, особым образом махнув рукой. Базиль опустил пистолет и перебрался к приятелю. Трое на берегу налегли на веревку, вытаскивая лодку. Марсель, чем мог, помог, отпихнув какие-то ветки. Плавание осталось позади, а на твердой земле, как свидетельствовал фельпский опыт, Валме расцветал.
– Вы пунктуальны, Орельен, – похвалил виконт, на радостях заговорив совершенно по-посольски. – Нас четверо, но удивляться будете потом. Сейчас помогите. Надо перенести на берег больного.
Шеманталь, ничего не подозревая, двинулся к лодке. Предупреждать, что за больной, Марсель не стал – не мешало проверить, падают ли адуаны в обморок и если да, то как.
– Леворукий! – Орельен дернулся, словно вознамерившись грохнуться на колени, отскочил, вновь нагнулся, всплеснув руками…
– Что это за танец? – полюбопытствовал Марсель, наслаждаясь зрелищем. – Что-то бакранское?
– Это? – Генеральский племянник обернулся. Видимо, он был бледен, но ночь красит серым даже красное. – Это ведь… Ведь…
– Это ведь, – подтвердил Валме. – В конце концов, снесем его на берег. В лодке холодно.
Шеманталь опомнился, зато ошалели Ганс с Базилем – поняли, что везли кого-то поважнее Валме. Последним предстояло поразиться коноводу, не принимавшему участия в общем развлечении. Марсель сунул Гансу плащи и принялся помогать Орельену.
– Вы ведь помните моего батюшку? – осведомился виконт, поддерживая Алву за плечи. – Представляете, насколько нам было бы тяжелее?
Брови Шеманталя слегка шевельнулись, но бедняга не ответил. Потрясение, куда денешься…
– Очнитесь и подумайте, как мы будем отсюда убираться. Господина Первого маршала искать никто не будет, а вот господина посла…
– У нас шесть лошадей. Если вырубить пару жердин…
– С носилками мы будет слишком заметны, – проявил осмотрительность Марсель, – и потом, возможно… Очень возможно, придется удирать. Его надо брать в седло.
– С двойной ношей далеко не ускачешь. – Неотложное дело выгнало удивление и потеснило благоговение. – Даже на Бакре… И ведь думал же взять Ральфа, а не Мартина.
– Господин Ракан тоже думал. – Ральф с Алвой вдвоем потянули бы на одного Мартина, но увы… Ганс с Базилем тоже не тростинки, Шеманталь – каланча, да и сам Марсель… Пузо, конечно, кануло в небытие, но газелью Валмону не стать никогда. – Помнится, в Варасте в седле перевозят не только мертвых, но и раненых.
– Да, но…
– Капитан Шеманталь! Извольте быть адуаном, а не… лилией! Алва тут. Где лошади?
Окрик помог. Сомнения Орельена оставили, и правильно. Сомневающийся Шеманталь нелепей стриженого волкодава. Станет ли Коко причесывать пса или не посмеет? Котика надо забрать, хоть стриженого, хоть лохматого, и поскорее. Еще один повод не тянуть со столицей… Звякнули удила. Затопала и печально вздохнула лошадь.
– Господин капитан, – Шеманталь вновь был самим собой, – это Вишня, она годится… Дозвольте сажать…
– Валяйте.
Помогать Марсель не стал, поскольку адуаны знали, что делать, а виконт – нет, хоть ему и приходилось возить дам, посадив перед собой и придерживая за плечи. Далеко бы они ускакали, набросься на них, скажем, муж!.. Полагаться на удачу не хотелось, хоть она пока и не подводила. С судьбы станется выждать, когда разнежившиеся людишки понадеются на везение, и укусить.
– Дразнишься, поганка? – спросил судьбу виконт. – Лучше б разноцветным величеством занялась. Глухарь – не ворон, не улетит…
Орельен с Базилем уже подняли темную фигуру в седло и заставили обнять лошадь за шею. Теперь они связывали запястья всадника на шее кобылы, а Ганс возился со стременами. Вишня стояла смирно, лишь изредка помахивая подрезанным хвостом. Очень славная дама, и солидная к тому же.
– Господин капитан, можно отправляться. Куда лодку?
Габайру держал в посольстве только отменные вещи. Лодка тоже была хороша, хотя оценить ее достоинства на воде у Марселя не получилось. И все равно…
– Оттолкните от берега, пусть плывет. Нас тут не было. Если что, сможем пойти галопом? Ремни выдержат?
– Должны.
Стянутые запястья всяко лучше падения на скаку, а Алва не обидится. На это – нет!
– Обычно возите рысью?
– Лучше шагом, рысью ему худо станет. Я возьму повод. Кто-то должен ехать рядом. Поддержать там…
– Я поеду. – Марсель оглянулся на мерцавший за спиной Данар. Алва собирался на север, но дороги в Ноймаринен Шеманталь не знал, да и добираться туда было дольше, чем до «Красного барана». К тому же Марселю ужасно захотелось повидать папеньку.
– Орельен, – принял решение Валме, – диспозиция меняется. Мы едем не на север, а наоборот.
3– Мама, если ты из-за меня…
– Нет, – покачала головой Луиза. Она продолжала шить шелками и в Найтоне, к вящему одобрению местных дам и женихов, но жуткие розы сменились серебристыми листочками и кистями мелких, как бисер, винно-красных ягодок. Такие росли в Кошоне вдоль дорог, на них никто не смотрел, а они были красивы…
– Мама, ты сердишься?
– Нет. Иди спать. Поздно.
– Я не хочу.
– Тогда сиди.
Это был их дом – вернее, домик. Славный домик в славном, не знавшем войн, погромов и землетрясений городке. Здесь варили пиво, пряли шерсть, ткали, шили, молились, ссорились, сплетничали – одним словом, жили. Здесь стояла тишина, такая, что прошлое прикинулось сном, только на самом деле сном были цветы на окнах, аккуратный камин, скрипучая лесенка с резными перилами. Когда придется проснуться, Луиза не знала, но все необходимое для спешного отъезда собрала в тот самый день, когда расплатилась золотом самоубийцы с бывшей хозяйкой, перебиравшейся в Ларак. Поближе к замужней дочери и к войне. Несколько больших тюков, которые можно бросить, и два маленьких, с самым необходимым, прятались в чуланчике под лестницей, напоминая о том, что можно сбежать от солдат и даже от озверевшей луны, но не от страха и не от потерь.
Луиза вышивала, Селина стояла у окна, приподняв занавеску, и смотрела в ночь. Обе ждали, хоть и не говорили об этом. После Надора они вообще говорили мало и только о ерунде. Что купить на базаре, чье приглашение принять, какое платье надеть. Будь Селина старше и сильнее, они могли бы возненавидеть друг друга, но дочь ненавидеть не научилась, а мать устала, она и так прозлилась и прострадала чуть ли не всю жизнь.
Серебристые и черные стежки поочередно ложились на ткань, оттеняя ягодный закат, в доме уютно потрескивало и шуршало, на столе нахально вылизывался унаследованный от прежних хозяев черно-белый кот Маршал. К осени все кончится. Кто-нибудь возьмет Олларию и вздернет Раканыша и его приспешников вверх ногами, нужно только подождать. Самое умное для двух ни на что не годных женщин – это сидеть тихо и ждать, пока другие спасают страну, короля, бывших соседей…
Госпожа Арамона отложила пяльцы и встала рядом с Селиной, приникнув к темно-синему окну. Они смотрели в мокрый дворик, а постучали с улицы.
– Я открою, – дернулась дочь.
– Нет, открою я.
Это могли быть разбойники, попрошайки, соседи, стражники, женихи. Луиза распахнула дверь, не спрашивая, и не ошиблась.
– Зоя! – радостно мяукнуло за спиной. – Наконец-то…
– Доброй ночи, капитан Гастаки, – исправила оплошность дочки Луиза. – Прошу вас.
Зоя с улыбкой шагнула за порог и остановилась. На ее пути, ощерясь и хрипло рыча, стояло существо с горящими глазами. Кот.
– Уберите, – потребовала Зоя. – Уберите или выйдем.
Селина попробовала схватить зверя; тот вывернулся и подобрался, готовясь к прыжку. Он защищал то, что считал своим. Он рычал.
– Я сейчас, – сказала Луиза, – только оденусь.
Зоя кивнула и исчезла. Маршал рванулся к порогу и уселся на нем, вперив взгляд в темноту. Селина уже заматывалась в теплый платок.
– Останешься дома, – велела капитанша. – Когда он уймется, запрешь в своей комнате и придешь за нами. Не сразу.
– Мне надо с ней поговорить.
– И мне, причем без тебя. – Луиза не любила врать детям, дочь это знала и протянула руку к коту. Тот зашипел и отпрянул, охаживая себя хвостом по бокам. Капитанша влезла в уличные башмаки и накинула плащ. Видел бы ее пивовар и тем более священник… Кот попробовал заступить дорогу, и не просто заступить: визжащий клубок бросился женщине на грудь, но толстое сукно спасло от когтей, и Луиза выскочила на улицу. К выходцу.
– И мне, причем без тебя. – Луиза не любила врать детям, дочь это знала и протянула руку к коту. Тот зашипел и отпрянул, охаживая себя хвостом по бокам. Капитанша влезла в уличные башмаки и накинула плащ. Видел бы ее пивовар и тем более священник… Кот попробовал заступить дорогу, и не просто заступить: визжащий клубок бросился женщине на грудь, но толстое сукно спасло от когтей, и Луиза выскочила на улицу. К выходцу.
– Никогда не любила кошек, – буркнула Зоя. – Я могла бы размазать эту тварь по порогу, но порог – твой, и тварь его сторожит.
– А разве Маршал не мог тебе навредить? – не очень поверила Луиза. – Тогда почему он не удрал? Я просто испугалась… Совсем сбесился.
– Кошки всегда так. – Зоя наподдала ботфортом ком земли. – Вообще-то они могут нас драть… Кошачьи царапины не проходят никогда, ведь закатницам никто не указ. Псы и кони служат вам, мы – Ей, крысы – матери, а кошки – Закату. Служили… Оттуда давно не приходят… И ничего хорошего в этом нет. Поняла?
– Нет.
Жена капитана Арамоны досадливо нахмурилась. Его же вдова честно пыталась сообразить, о чем речь, но кони, крысы и матери казались нелепой считалкой. Вроде тех, за которые Аглая Кредон била дочерей по губам.
Зашелестели мокрые тополя, в соседнем дворе старательно выл пес. Не хватало, чтоб сосед высунулся в окно и увидел. О выходце он не подумает, а вот о любовнике…
– Зоя, – быстро сказала Луиза, – мне нужно в Олларию. Очень.
– Нет, – отрезала капитан Гастаки. – Нечего тебе там делать, и никому нечего.
– Я буду осторожна, – пообещала капитанша, заходя с другого конца. – Ты же хочешь, чтоб Арнольд от меня отделался, так помоги. Только на одну ночь…
– Нельзя, – черный сапог зло топнул оземь, – туда не войти. Тяжело… Будет только хуже, а они не слышат. Они ничего не слышат. Арнольд, тот не хочет, я не могу… Не мое. Совсем не мое.
– Ты о чем? – Она должна попасть в Олларию, найти Эпинэ и рассказать про Айри и про… все. Герцог узнает свое, она – свое. Про синеглазого герцога, про Фердинанда, про Катари, раздери ее кошки! Жаль, тропы Зои не для всех. Выходец не войдет к чужому, чужой не поймет выходца, даже не услышит, но во дворце наверняка кто-то умер нужной смертью, а уж в Багерлее…
– Луиза… – Зоя подошла ближе. Человеческое лицо пряталось бы в тени шляпы, но шляпы выходцев не дают тени. – Малявка ушла. Я беспокоюсь… Твоя дочка – не моя кровь. Она не хочет возвращаться, а Арнольд… Он за ней не идет. Он вообще туда не идет, трусит, а малявке нравится. Она наглоталась уже… Мне ее не взять, она старше. И я тоже боюсь, якорь мне в глотку! Я!..
– Святая Октавия! – Имя вырвалось прежде, чем Луиза что-то поняла, но имена Зою не волновали. Даже самые священные. В отличие от котов.
– Я пришла из-за малявки, – густые, никогда не щипаные брови сошлись на переносице, – и из-за города… Там все не так. Все! Это не наше дело, а ваше, так делайте!
– А я что тебе говорю? – подалась вперед Луиза, не представляя, как станет унимать Циллу, но понимая, что пойдет сперва к дочке, а затем ко всем остальным. – Проводи меня к Люцилле…
– Якорь тебе в глотку! – аж взвыла Зоя. – До тебя не доперло еще?! Нас отбрасывает. Луна молчит, а оно все равно отбрасывает. Мы не можем ничего, только звать, а малявка не слушает. Она пляшет. Ей нравится… Я не знаю, что делать, но нельзя же вот так… Ни кошки не делать и ждать, кого первым? Мы не можем ничего, можете только вы… Кто еще горячий. Хватит отворачиваться, поняла?! Кроме тебя, некому. Вы же все глухие, как пни. До шквала не очухаетесь, а как завидите, так удирать. Самое оно под зад огрести и на дно. Всем…
– Что-то случилось? – Селина стояла в распахнутых дверях. – В Олларии? Да? Я же… Мама, я же говорила, когда мы уезжали!
– Говорила…
Стук колес по мостовой, запах дыма, живой Реджинальд, живая Айри… Селина что-то чувствовала на самом деле, или ей это кажется теперь? Мы всегда умнеем, когда становится поздно.
– Зоя, – дочка с надеждой смотрела на мертвую капитаншу, – что нам делать?
Капитан Гастаки опять принялась месить грязь. Как лошадь причетника из Кошоне. Хорошая была кобыла, добрая… Здоровенная капитанша фыркнула и протянула было руку к Селине, но, словно ожегшись, сунула в карман.
– Убирать паруса надо, – посоветовала она, – и становиться носом к ветру. Ясно?
Глава 4 Оллария 400 год К.С. 7-й день Весенних Ветров
1Это был покой, то самое небытие, о котором Эпинэ мечтал последние месяцы. Оно пожрало тревогу, дела, тоску, тюрьму, утопив бытие в первозданной доброй тьме. Потом послышались голоса. Дэвид, Дикон, Карлион, Берхайм, кто-то еще, знакомый и настырный… Спор или ссора прорвались сквозь блаженную дрему, и Робер подумал, что это все еще сон. Ему снится суд над Алвой, потому что ни в особняке Эпинэ, ни у Марианны, ни даже в гимнетной не могло собраться столько судейских. Сэц-Ариж их просто бы не впустил, особенно Фанч-Джаррика… Робер вспомнил обладателя еще одного голоса, редкого урода, но просыпаться все равно не хотелось. Эпинэ приоткрыл глаз, увидел оштукатуренную стену, понял, что заночевал в казарме, и внезапно решил, что еще полежит. Недолго. Четверть часа, не больше… Время поджимало все сильней, оттягивать разговор с Халлораном и дальше становилось опасным.
– Я не желаю вас больше знать! – закричал из тут же вернувшегося сна Дикон. – Бесчестный трус!
– Это я не желаю вас больше знать. Ваш никчемный отец погубил не только свою жизнь и жизнь своей супруги. Он бросил тень на множество фамилий…
– Прекратите, – оборвал спорщиков Дэвид. – Это не имеет смысла…
– Я не понимаю, граф, как нас с вами могли поместить вместе с этими людьми? Мы только исполняли приказы. Их приказы! Это богопротивно, но они ставили себя выше других, возводя свой род к древним демонам…
– Вы все перепутали, – хохотнул Рокслей. – Возвращение Олларов – это возвращение олларианства. Забудьте о демонах и вспомните об Алве.
– Я делал все, чтобы ему помочь, – веско и уверенно объявил еще кто-то, – потому меня и отстранили. Заменили тем, кто ставил желание узурпатора выше закона и долга…
– Не смейте оскорблять Альдо… Государя!
– Узурпатора, Окделл. Узурпатора и святотатца.
– Вы так говорите из-за того… Потому что я не могу сейчас…
– Не будьте смешны…
– Подлец…
Стук. Звон. Вопль. Скрип двери. Холодный чужой голос, сбивчивые оправдания. Отбросив плащ, Робер сел. Потом торопливо вскочил, потянулся за шпагой, не нашел и все вспомнил. Ноху. Смерть. Арест.
Чуть ли не бегом преодолев анфиладу, Эпинэ ворвался в комнату с рассохшимися креслами. Светало, можно даже сказать, рассвело. Серый, лезущий в окно свет облеплял серые же лица. Невыспавшиеся, злые, растерянные. За ночь к Карлиону с Берхаймом прибавились Феншо, несколько судейских во главе с Фанч-Джарриком и Дикон с Рокслеем.
– Как твое плечо? – резко спросил Робер, оттирая мальчишку от судейских. – Очень болит?
– Нет, – соврал Дикон. – Не болит. Меня еще хватит, чтобы… Чтобы…
– Доброе утро, – возвестил от порога комендант Багерлее. Видимо, он имел обыкновение здороваться с заключенными. – Сейчас вам принесут завтрак, после чего вы будете препровождены во дворец. Поступило распоряжение на всех, кроме Ричарда Окделла, надеть ручные кандалы. Приношу свои извинения, приказ есть приказ.
2Ублюдки успели сорвать гербы Раканов и вынести портрет Альдо. Место сюзерена занял раскопанный в какой-то кладовке Франциск. Марагонский бастард, опираясь на свод придуманных им законов, смотрел из чужой рамы на тех, кто так и не признал власть его отродья.
– Герцог Окделл нездоров. Ему нужно сесть.
Робер… Ну кто его просит?!
– Если этого требует милосердие, пусть сядет. – Какой у Кракла визгливый голос. Достаточно услышать, и станет противно. Как только сюзерен мог приблизить такую мразь?! Даже не эория…
– Повелители Скал садятся и встают, когда считают нужным, – отрезал Дикон. Кракл переглянулся с Вускердом и Кортнеем. Супрем пожал плечами, экстерриор скривился.
– Короли Талига милосердны и снисходительны, – Вускерд послал верноподданный взгляд намалеванному узурпатору, – особенно к тем, чей разум помрачен болезнью или же дурной наследственностью. Тем не менее предупреждаю Ричарда Окделла и тех, кто разделяет его вину, что неповиновение и оскорбление высочайшей фамилии и действующих ее именем лишь ухудшит их положение.
– Молчите, Окделл, – зашипел Карлион, – из-за вас… Из-за вашего предательства…
Ричард ударил. Со всего маху, так, как когда-то Эстебана. Вернее, хотел ударить. Помешала сломанная ключица, но Карлион все равно сел на пол. Ричард тоже пошатнулся. Он бы упал, не подхвати его Рокслей.
– Так вам и надо! – бросил Дэвид то ли юноше, то ли скулящему Карлиону.
– Я требую защиты, – возопил тот. – Защиты и справедливости! Меня вынудили… Глава Дома и моя родственница. Из уважения к ее горю я проявил слабость… и поддержал ее сына. Я надеялся со временем уговорить его, раскрыть глаза, но гер… Ричард Окделл угрожал мне и прочим своим вассалам. Берхайм это подтвердит… Он приказал нам приговорить герцога Алва к смерти, угрожая… разорить наши земли и…