В регентский совет также войдет сохранивший верность Талигу граф Савиньяк. Мы с удовольствием подтверждаем его полномочия Проэмперадора Северного Надора. Мы назначаем Проэмперадором Эпинэ нашего верного вассала графа Бертрама Валмона и благодарим всех членов семейства Валмон за оказанные короне услуги. Увы, все, кого мы назвали, в настоящее время исполняют свой долг вдали от столицы. В их отсутствие мы, нуждаясь в поддержке верных и честных людей, расширяем наш совет и вводим в него нашего кузена маршала Эпинэ, командующего гвардией графа Рокслея, коменданта столицы барона Карваля, вице-супрема барона Инголса и командующего нашей личной охраной виконта Мевена. Мы сожалеем о болезни нашего друга и защитника герцога Окделла и о том, что в настоящее время он не в состоянии служить делу возрождения Талига.
Мы благодарим его высокопреосвященство кардинала Левия, в эти трудные месяцы делавшего все возможное, чтобы защитить наших подданных и восстановить попранную узурпатором справедливость.
К несчастью, олларианская церковь до сих пор не оправилась после смерти его высокопреосвященства кардинала Сильвестра. Мы не видим пока достойной замены этому человеку, отдавшему жизнь Создателю и Талигу. Временно являясь главой олларианской церкви, мы не можем подтвердить полномочия Агния, оставившего своего государя и последовавшего за омерзительными временщиками. Мы лишаем его сана и изгоняем его. Имя преемника Агния будет названо позднее нами или же герцогом Алва.
Мы считаем необходимым довершить начатое кардиналом Сильвестром и представлявшим Святой Престол епископом Оноре и с некоторыми дополнениями подписываем соглашение, которое, к глубочайшему нашему прискорбию, не успели подписать кардинал Сильвестр и епископ Оноре. Мы делаем это, стремясь положить конец четырехсотлетнему непониманию.
Отныне каждый талигоец сможет открыто исповедовать эсператизм, посещать эсператистские храмы или же посвятить себя Создателю, уйдя от мира в одну из вновь открываемых обителей. Каждый может беспрепятственно совершить паломничество в Агарис, чтобы получить благословение Эсперадора, и беспрепятственно же вернуться к своему очагу.
Мы признаем власть его высокопреосвященства Левия над эсператистской общиной Талига и подтверждаем передачу эсператистской церкви Нохского аббатства и бывшего женского монастыря Святой Катарины.
Мы объявляем о том, что никто ранее тайно отправлявший эсператистские обряды и открыто признавший после обнародования нашего указа свою веру не будет наказан. Никто из занимающих высокую должность при переходе в эсператизм ее не потеряет, а негоцианты и ремесленники не будут обременены дополнительными налогами. Мы сами принадлежали и принадлежим к эсператистской церкви, хоть и вынуждены были скрывать это обстоятельство, и мы счастливы избавиться от необходимости лгать перед лицом Создателя. При этом мы объявляем о недопустимости принадлежности сразу двум церквям. Те, кто, называя себя олларианцами, станут отправлять эсператистские обряды, и наоборот, подлежат суду за заведомое оскорбление Создателя и главы олларианской церкви. Так хотел его высокопреосвященство кардинал Сильвестр. Так хотел епископ Оноре, признанный конклавом святым. Так желаем мы.
Мы просим посла Агарии и посла дружественного Алата подняться к нам и засвидетельствовать нашу подпись и подпись его высокопреосвященства кардинала Левия.
Оказавшийся алатом высокий незнакомец быстро поднялся по ступеням. Он с трудом сдерживал довольную улыбку. Агариец с не меньшим трудом сдерживал недовольство.
– Я счастлив стать свидетелем примирения двух церквей, – объявил алат и голосом генерала, поднимающего войска, гаркнул: – Во имя Создателя!
– Ему угоден мир, – хмуро подтвердил агариец. – Так и будет!
– Ваше высокопреосвященство, – тихо попросила Катарина, – я смиренно прошу… Мы просим вас скрепить нашу договоренность подписью.
2Левий тронул своего голубя и с достоинством поднялся к трону, сравнявшись ростом со стоящим ступенькой ниже алатом. Быстрый росчерк пера, пристальный взгляд голубых глаз.
– Во имя Создателя. – Глубокий голос кардинала наполнил зал, и Робер понял, что Катарина говорила тихо. – Нет большей радости для служителя Его, нежели положить конец бессмысленной вражде и открыть дорогу детям Его к храму. Об этом пекся святейший Адриан. Об этом молился святой Оноре, и молитвы его были услышаны, а жертва, ибо это была жертва, принята.
В этот светлый час под взглядом ушедших святителей я не могу скрывать правду, какой бы горькой она ни являлась. Не все князья церкви желают мира. Есть среди них и те, кто не погнушался надругаться над святыней, не ужаснулся мысли подменить благодать смертью, кто обрек на нее невинных и послал на гибель собрата своего. Увы, не все собратья мои примут с радостью согласие двух церквей, не все возблагодарят Создателя. Не всегда в Святом граде Милосердие торжествует над злобой, а Чистота над завистью, но не зря наделил нас Он высочайшим благом – свободой воли – и велел внимать лишь голосу Его.
Знаю я: то, что сделано сейчас, угодно Ему. Если придется мне выбирать между волей конклава и волей Его, между саном моим и паствой моей, между миром и войной, выберу я то, что должно пастырю, и да будет то, что будет.
По воле святого Эрнани церковь наша утвердилась в городе сем, когда носил он еще имя Кабитэла. Агарис же возрос как обиталище торговцев, превыше всего ценивших золото. Не было святости в земле, на которую волей светских властителей пересадили древо Эрнани, от того раз за разом взрастают на том древе ядовитые плоды.
Трижды выказывал Создатель волю свою, стремясь образумить слуг своих. Насылал он на них мор, щадя лишь тех, кто шел путем Его. Становились орудием Создателя воинство морисское и воинство Франциска Оллара и пасынка его Рамиро, но проходили годы, и забывалось то, что нельзя забывать, и терпение Его подвергалось испытанию.
Как могу я не ждать новых кар, видя, сколь глубоко проросло Зло в сердцах тех, кто должен хранить ото Зла сердца других? Я вижу, как правители светские нарушают договоры, как охватывает Золотые земли война, как сосед поднимает руку на соседа, а солдат изменяет присяге. Даже среди князей церкви находятся те, кто, вняв наущениям Врага, поднимает руку на праведных. Не от руки разбойников пал святой Оноре, и не своей смертью умер магнус ордена Славы Леонид, да падет гибель их на последние весы и да ответят убийцы пред Создателем за содеянное! Не золотое время нам выпало, но железное. Выпало нести нам на плечах своих бремя грехов предков наших, и правителей наших, и пастырей наших, и нет нам иного пути, как исполнить долг свой и положиться на Милосердие Его. Да спасутся невинные, и да очистятся служением своим виноватые. Орстон!
– Мэратон! – с каким-то испугом воскликнула Катари. Вскочив и преклонив колени, она на мгновенье перестала быть королевой, но лишь на мгновенье.
– Ваше величество! – Так и не спустившийся к остальным послам алат помог женщине подняться. Та благодарно кивнула и вновь утвердилась на троне.
– Мы неустанно молимся о мире и о спасении невинных. И мы также исполним свой долг. Прежде чем отпустить Посольскую палату, мы…
– Ваше величество! – Дикон едва не сбил с ног спускающегося Левия, а Катари от неожиданности вздрогнула, по-детски закусив губу. – Ваше величество, прежде чем… Если вы… Кровь и честь Повелителей Скал принадлежат вам, но я… Я не войду в регентский совет, пока человек, заменявший вам отца… человек, живший во имя Великой Талигойи, остается в Багерлее. Ваше величество, вы как никто другой знаете, что делал Август Штанцлер… Он стар и болен, но его заслуги… Эпинэ ошибается, он не знает ничего!
– Я помню, – тихо сказала Катарина. – Август Штанцлер будет освобожден. Мы знаем, что он болен, а его поместья разорены войной. Он вернется в свой дом, и я… мы сделаем все, чтобы совершенное им было оценено по достоинству. Герцог Окделл, если вам позволяет здоровье, отправляйтесь в Багерлее с этой вестью прямо сейчас. Комендант Перт здесь, он исполнит наше распоряжение.
Господа, прежде чем отпустить вас, мы вынуждены заявить свой протест тем, кто в нарушение Золотого Договора признал власть узурпатора, и тем, кто, воспользовавшись печальными событиями в Талиге, развязал войну в надежде отторгнуть наши исконные земли.
– Ваше величество! Припадаю к стопам Талигойской Розы! – Дикон уже умчался, его место занял кагет. – Я счастлив открыть то, что держал при себе долгие месяцы. Отвратительные грязные месяцы власти жестокого и бесчестного выродка. Человека, недостойного имени талигойца… Да будет всем известно, что Кагета свято чтит договор с великим Талигом. Мой казар Баата – вернейший друг Талига и рыцарь его прекрасной королевы. Он ни на мгновенье не признал жалкого Ракана!
Те, кто помнит непотребное действо, именуемое коронацией, подтвердят, что за верительные грамоты я вручил предателю Вускерду и как я швырнул в лицо Ракану то, что думает про него и про тех, кто вступает в сговор с Гайифой, мой государь. Знающие мой народ поймут, как неприятно было мне бросать тень на мое безупречное имя и имя моего отважного отца, но я не мог покинуть Талиг, желая оказывать помощь тем, кто не склонил головы перед узурпатором. Для кагета смерть не страшна, страшно бесчестие, но я пошел и на него, дабы не запятнать моего государя участием в отвратительном маскараде и сохранить возможность… служить нашей великой дружбе.
– Мы благодарны, – улыбнулась Катари. – Мы просим простить наше женское любопытство, но что было в верительных грамотах?
– Моя королева, эти слова могут слушать лишь мужчины. Не лучшие мужчины. Я умоляю вас о величайшей милости. О цветке из ваших прекрасных рук. О нежном, благоуханном, достойном песни, омытом росой цветке.
– Конечно, господин ло-Ваухсар. Офицер, подайте мне цветок. Какой именно вы хотите?
– Белый! Белый и чистый, как душа прекраснейшей из королев.
– Извольте…
Глава 6 Оллария 400 год К.С. 7-й день Весенних Ветров
1Комендант Перт подал руку, и Дикон, выходя из кареты, на нее оперся. Узник, уважая себя, не попросит о помощи тюремщика, сколь бы сильной ни была боль, но член регентского совета вправе принять услугу младшего офицера. К тому же Перт ничем себя не запятнал, оказавшись в точности таким, как утверждал Мевен, – честным, недалеким, исполнительным. Комендант Багерлее принимал происходящее во дворце со спокойствием обозной клячи, но подлецом он не был.
– Не распрягайте, – велел Ричард, – мы не станем задерживаться.
– Вам не стоит лишний раз идти пешком, – спокойно предложил Перт. – Подождите в приемной. Графа Штанцлера приведут так скоро, как это возможно.
В этом не было ничего зазорного, а боль в переломанных костях и бессонная ночь взывали к благоразумию.
– Хорошо, только ничего не объясняйте графу Штанцлеру. Лучше всего ничего не говорите вообще.
– Как вам угодно, – равнодушно пообещал комендант, и Ричард понял, что в туповатых исполнителях есть своя прелесть. – Не желаете шадди или подогретого вина?
– Шадди. – Обстоятельства требовали сказать что-то приятное уху служаки, и Дик сказал: – Я хочу поблагодарить вас за отменный завтрак.
Говоря по чести, Ричард к тюремной еде так и не притронулся, но вряд ли коменданту об этом доложили, а запах свежего хлеба говорил в пользу местных пекарей.
– Мы пока еще можем не урезать рацион, – оживился комендант. – К сожалению, продукты дорожают быстрее, чем увеличивается довольствие.
– Я поговорю об этом с ее величеством, – пообещал Ричард, и Перт исчез, оставив гостя на попечении караульного офицера. Другого, не того, что вчера принимал полумертвого от боли и потерь узника.
Молодцеватый капитан подвел Ричарда к креслу и вернулся на свое место, чему юноша был только рад. Перед глазами все еще стояли личико Катари и чудовищная, невозможная новость… Она ждет ребенка, но от кого? Фердинанд бесплоден, значит – Алва, знающий во дворце все входы и выходы. Алва, примчавшийся на зов своей любви. Алва, ставший причиной отказа и лжи.
Катари не могла признаться в любви другому мужчине после того, что сделал для нее Ворон. Как она могла сказать «да», нося под сердцем его дитя? А Левий все знал от врача. Кардинал заставил королеву вернуться во дворец и подписать договор… Как же он был доволен, добыв из смерти Оноре и сюзерена власть для себя. Алва не отменит подписанное Катари, он и сам должен эсператисту.
Маршал разобьет кесарию и вернется в столицу. Регентом при собственных сыновьях. Катари будет безраздельно принадлежать ему, Катари и Талиг. Повелитель Ветра – Повелитель Круга… Ворон достоин этого, он достоин даже любви, но королева любит другого. И будет любить, Дик прочитал это в ее глазах – спокойных и безнадежных. Потому и бросился к любимой, закричав о том, о чем мог кричать. Юноша никогда бы не бросил эра Августа, как бы его ни ненавидели Ворон и Иноходец, но на этот раз кансилльер стал лишь предлогом, позволившим заговорить с Катари среди раззолоченной толпы. Они поняли друг друга без слов, как бывало раньше, потому что исчезла разделявшая души ложь. Правда была мучительна, но эту ношу легче нести вдвоем.
– Шадди, господин Окделл.
– Хорошо…
Горечь в воздухе, горечь на губах, горечь в сердце. Шадди в Багерлее оказался безупречен. Это был первый вкус и первый запах в новой жизни, начавшейся с боли, наполнявшей два последних безумных дня. Клинки, обретенный и отданный, кроткий взгляд Октавии, тяжесть венца на голове, голодные нохские камни, позеленевшее солнце, ухмылка Салигана, Багерлее… Сколько же всего в них уместилось, но началось все с вернувшихся снов. Первый открывал тайну меча, второй… Второй был еще более странным. Сперва ослепленный находкой Дик его почти позабыл, а сейчас понял, что Вешатель неспроста приходил вслед за Предателем. И неспроста Ричард обоих – и отца, и сына – узнал не сразу. Родовые черты сбивали с толку, но в этом сходстве был смысл…
– Вы всегда спите со светом, а гостей принимаете в темноте? – осведомился гость, зажигая свечи. Золотистые отблески заплясали по резному хрусталю, и Дикон узнал алатские бокалы. Те самые, что исчезли из дома вместе с кэналлийскими слугами. Джереми добыл новые, они были не хуже, но немного другие. Если б не хрусталь и не предыдущие обманы, Дикон бы забыл, что спит, настолько реальным был расположившийся в его спальне синеглазый человек.
– Я не ждал вас, – не зная, что думать, пробормотал Ричард. Пришелец был Алвой и при этом не был им.
– Будете пить или эти бокалы вам неприятны? Тогда прикажите подать другие, они теперь у вас есть… Как и многое другое.
Кто бы тебе ни снился, он – созданный тобой фантом, а слуг во сне лучше не звать. Или они не придут, или вместо них явятся мертвецы.
– «Поверь же, гость, мне все равно, кто наливает мне вино», – пробормотал юноша, прежде чем сообразил, что цитирует «Плясунью-монахиню». Там к невольному убийце во сне приходит убитый и просит позаботиться о его сестре. Как причудливо связаны жизнь с искусством, сон с явью, вымысел Дидериха с судьбой Повелителей…
– «Но мне не безразличен тот, кто в эту ночь со мною пьет», – продолжил словно и впрямь вышедший из трагедии великого мастера кэналлиец. – Вы разучились доверять собственным глазам, юноша. Это опасно, а в вашем случае – особенно.
– Я предпочитаю доверять разуму. Я знаю, что вижу вас во сне, что вы умерли триста с лишним лет назад и что на самом деле вы – плод моего воображения.
– Не сказал бы, что этот плод сладок, – задумчиво произнес Вешатель, а это мог быть только он, – и еще меньше сказал бы, что ваш разум достоин оказываемого ему предпочтения. Вы думаете, что спите или бредите, но в этот миг бодрствуете и ненароком совершаете что-то достойное. Вам кажется, что вы мыслите, но эти мысли никогда не были вашими… Ваши любовь, ненависть, верность – сны. Чем раньше вы проснетесь, тем лучше.
Рамиро отпил из бокала, и Дикон последовал его примеру. Они смаковали «Черную кровь», которой было не найти уже второй месяц, но гость не разглядывал вино сквозь бокал и не ставил его, едва пригубив, а вертел в руках. Из таких мелочей и собирается правда. Рокэ был младше и не стал бы так пить, Вешатель не мог цитировать Дидериха, но сон соединил несоединимое.
– Проснуться слишком рано было бы невежливо по отношению к вам, – заверил гостя Дикон, – но, уверяю вас, мои любовь и верность не сон. Я люблю благороднейшую и прекраснейшую из женщин, а мои честь и кровь принадлежат моему государю и моему другу Альдо Первому.
– В таком случае вам и впрямь лучше не просыпаться, – собеседник лениво потянулся к бутылке, – но я, в отличие от вас, тороплюсь. Ваш нынешний сюзерен тоже торопится. Он не только ищет то, что лучше не находить, но и там, где искомого никогда не было и быть не могло.
– Мой государь найдет, что ищет, – отрезал Дик, глядя прямо в огромные древние глаза. – Он вернет Талигу величие…
– Талигу? – поднял бровь гость. – Вряд ли это ему удастся, но пусть попробует. Ему это не поможет, а вам – кто знает…
2Бурраз-ло-Ваухсар говорил и говорил. Дружелюбно брызгал слюной, перечислял родственников и друзей, сулил больших улиток и ласки красавиц. Робер слушал, проклиная себя за сорвавшуюся с языка фразу на, казалось, намертво забытом языке. Он не знал, как ведут себя с надоевшими послами, вот и торчал столбом, не желая оскорбить черноусого дипломата, а Пьетро и врач уводили едва держащуюся на ногах Катари. Надо было их догнать, сказать хотя бы пару слов, но кагет ухватил «восхитительного друга» за до сих пор висящую на шее «Цепь Великого Дома», и Робер остался на месте, слушая об извечной дружбе двух великих стран и о неизбежном позоре, который ждет гайифского выкормыша и саму «отвратительную всякому мужчине» Гайифу. Захотелось ударить. За дравшегося рядом с кагетами и бириссцами Ламброса и за Удо, которому украденная сегодня выходка стоила головы. Эпинэ как вживую увидел собственный кулак, летящий в крупный правильный нос, и в этот миг явилось спасение. В лице гвардейца, сообщившего, что члена регентского совета призывают дела.