Но в победу люди верили даже в самые трудные дни, отчаянию старались не поддаваться. Нонна ещё больше поняла в эти месяцы оккупации, что её родители — люди крепкой закалки. В холоде и голоде, под прицелом оккупантов, они верили, что Россия всё равно победит, что сильнее Советской страны нет в мире.
Бесконечно тянулись первые месяцы оккупации. Но в конце ноября 42-го донеслась весть о разгроме и окружении немцев под Сталинградом. И что-то изменилось в поведении немецких властей: прибавилось озлобленности, но в то же время ощущалось, что гитлеровцы уже и сами не рассчитывают остаться хозяева здесь, в предгорьях Кавказа. А первый месяц сорок третьего принёс долгожданное освобождение. Советские войска, развивая наступление, продвигались на Армавир и Ставрополь. Под угрозой окружения гитлеровцы начали отступление и из Отрадненского района. Перед уходом недавние «хозяева» ограбили людей, как только могли. Забирали уцелевших ещё кур, хлеб, вытаскивали из укромных местечек спрятанные куски сала. Все удивлялись, как быстро утратили германские солдаты свою выправку и надменность. Многие, судя по их виду, голодали — ведь снабжение войск нарушилось, а у населения брать было уже нечего.
В январе 43-го фронт откатился на север, в сторону Азовского моря, и жители Отрадной оказались на освобождённой территории. Несмотря на все трудности и лишения, вздохнули свободнее. Упрочились надежды, что рано или поздно настанет счастливая мирная жизнь. А Нонна в это время даже испытала первую в жизни влюблённость — в молодого партизана Володю. Но главное, что довоенная мечта о кинематографе, о карьере артистки разгорелась у неё с новой силой.
С сорок третьего года семья Мордюковых жила в станице Отрадной, перебравшись сюда с хутора Труболет. Станица, раскинувшаяся на берегу реки Уруп, была основана в середине XIX века на том месте, где ранее размещался адыгейский аул. Однако победа русского оружия в Кавказской войне привела к смене владельцев этих мест. Богатые чернозёмные почвы и благоприятный климат привлекли сюда множество поселенцев, в первую очередь кубанских и донских казаков. Называлась станица поначалу Усть-Тигиньской. Через неё проходил почтовый тракт, а вот железнодорожные станции лежали несколько в стороне — до ближайшей из них, Невинномысской, нужно было ехать около 46 вёрст. Тем не менее Отрадная постепенно росла численно, часть прибывших основывала по соседству с ней хутора, где занималась преимущественно разведением овец. К началу ХХ века в Отрадной и соседних хуторах жило свыше 11 тысяч человек, имелось два училища. А число, выражаясь официальным языком той эпохи, «торгово-промышленных заведений» превысило полсотни. Так что Отрадная отнюдь не была какой-то глухоманью…
Понятное дело, что времена коллективизации, а затем войны и оккупации не очень благоприятно отразились на жизни станицы. И всё-таки даже в обстановке разрухи после изгнания с Кубани гитлеровцев жить здесь было, если можно так выразиться, веселее и интереснее, чем на хуторах типа Труболета. Особенно — молодёжи, к числу которой принадлежала Нонна Мордюкова. И если даже во время оккупации молодые люди находили время и возможность для отдыха и вечерних посиделок, то что говорить теперь, когда фронт ушёл из этих мест?!
Хотя обстановка вроде бы не слишком располагала к веселью… Жили голодно, донашивали ещё довоенные вещи, чиня и латая по мере их износа. Острее всего, пожалуй, по-прежнему ощущался дефицит соли. Счастливцы, у которых ещё оставались какие-то вещи на обмен, могли где-нибудь разжиться столь необходимым продуктом, причём свои условия диктовал, как правило, продавец соли. Бывало такое, что за небольшое количество соли приходилось отдавать, например, пальто или что-то другое из одежды. Позже актриса вспоминала, как её маленькие братья и сёстры, просыпаясь утром, тут же интересовались у матери: сегодня лепёшки будут посоленные или пресные?
В доме была всего одна кровать, считавшаяся едва ли не предметом роскоши. На ней обычно спали мать, отец-инвалид и кто-нибудь из счастливчиков — меньших детей. Остальным приходилось ночевать на полу, вповалку, на мешках из-под сена.
Суровые порядки военного времени не располагали к прогулам или отлыниванию от работы, но можно отметить, что и сами люди были достаточно сознательными, верили, что своим трудом приближают Победу, что выращенное и собранное ими зерно послужит для снабжения фронтовиков. Между тем трудовые нагрузки были так высоки, что не хватало светового дня, зачастую приходилось работать ночью. Что же касается заработков, то о чём тут говорить? Скажем, такая работа, как собирание семечек подсолнухов из перезревших на солнце и осыпавшихся шляпок. Чтобы набрать одно ведро, каждый сборщик затрачивал около тридцати минут. А чтобы целый ящик? Когда приносили на склад этот ящик, колхозный учётчик рисовал на стене одну палочку. На трудодень нужно было выработать десять таких ящиков, отмеченных соответственно десятью палочками. А какая цена тому трудодню — смех, да и только! И когда ещё будет этот расчёт.
Кормились сборщики подсолнуховых зёрен тут же в поле, так сказать, подножным кормом — всё теми же семечками. Порой обеденный перерыв застигал всех посреди ночи. Но никто не плакал и не укорял свою скорбную долю, не требовал строго нормированного рабочего дня «от сих до сих». Молодёжь, поудобнее расположившись в поле, лузгала семечки — чем не замена регулярному трёхразовому питанию? К счастью, ещё хватало жизненной энергии и неистребимого оптимизма.
Выращивали в этих местах и коноплю, однако никто не воспринимал её как наркотическое, дурманящее средство. Была это важная для кубанских угодий сельскохозяйственная культура. Жали её серпами, сдавали в колхоз, зарабатывая всё те же «палочки» трудодней.
Наивно, однако, было бы полагать, что люди могли в те труднейшие времена выживать только на голом энтузиазме. Хотя законы тогдашние и до войны особым либерализмом и гуманностью не отличались, а в войну были помножены ещё и на дополнительные строгости, но голод и нищета вынуждали даже вполне лояльно относившихся к Советской власти колхозников идти на нарушения установленных порядков. Даже на преступление, пользуясь терминологией пресловутого закона 1932 года «о колосках», согласно которому категорически запрещалось собирать на колхозных полях даже осыпавшееся зерно, уцелевшие после уборки колоски. Нелюдские были порядки, вспоминала впоследствии актриса: пусть лучше остатки урожая сгниют под дождём или снегом, но и помыслить не моги, чтобы «похитить социалистическую собственность»! Как ни прискорбно признавать, но даже немцы не додумались во время оккупации до таких строгостей.
И всё-таки почти все семьи, а особенно те, в которых голодными глазами с утра на родителей смотрело множество детишек (семья Мордюковых, понятное дело, относилась к такой же категории), вынуждены были идти на риск и посылали детей собирать оставшееся после жатвы зерно. Больше всего приходилось при этом бояться объездчиков, которые верхом патрулировали колхозные поля. Люди среди них были разные, но в большинстве своём такие, что упивались доставшейся им властью, хотя бы и небольшой. Любили, заметив малолетних «преступников», подлететь на лошади с истошными криками, гнать пойманных детей перед собой, принудить их высыпать из мешочков всё собранное, а напоследок ещё и хорошенько перетянуть по спине плетью или батогом. Ещё и благодарить их полагалось, что не дали делу ход, не заявили в милицию, а то ведь ребятам и девчатам постарше и тюрьмы было бы не избежать в таком случае… А ещё ведь и выстрелить могли — имели такое право. И случалось, накачавшись перед дежурством дармовой самогонкой, блюститель порядка спускал курок по расхитителям. Был случай, когда застрелили одного из школьников. Хоронили погибшего всей станицей, плакали, скрипели зубами, а что ещё могли поделать?!
Родители Нонны были коммунистами, а это ещё больше увеличивало ответственность в случае быть пойманной — ведь тогда отца и мать неминуемо исключили бы из партии, а дальше легко представить, какая бы судьба ожидала их. Исключение по тем временам являлось едва ли не высшей мерой наказания, потому что исключённый как бы автоматически лишался большинства своих гражданских прав, получал своеобразное клеймо изгоя, с которым можно делать всё что угодно… Поневоле можно было позавидовать тем ходившим подбирать колоски подросткам, у которых родители были беспартийными, — в случае чего с них и спрос был бы меньше.
Нонна с подружками, а то и с кем-нибудь из младших в семье детей наловчилась прятаться в соседней с полем лесополосе, пережидая, пока минует конный патруль. Тряслись от страха, но голод — не тётка… Зато, если удавалось удачно насобирать зерна, домой возвращались триумфаторами: вон сколько продовольствия в семью несём! Вечером Ирина Петровна пекла оладьи, которые вмиг исчезали со стола. И мама веселела в такие вечера, не отводила глаз от довольных и хотя бы на время сытых детских лиц, а наоборот, рассказывала всякие занимательные истории, под которые время коротать было быстрее и легче.
Нонна с подружками, а то и с кем-нибудь из младших в семье детей наловчилась прятаться в соседней с полем лесополосе, пережидая, пока минует конный патруль. Тряслись от страха, но голод — не тётка… Зато, если удавалось удачно насобирать зерна, домой возвращались триумфаторами: вон сколько продовольствия в семью несём! Вечером Ирина Петровна пекла оладьи, которые вмиг исчезали со стола. И мама веселела в такие вечера, не отводила глаз от довольных и хотя бы на время сытых детских лиц, а наоборот, рассказывала всякие занимательные истории, под которые время коротать было быстрее и легче.
Хотя бы несколько оладий Ирина Петровна старалась оставить на утро, прятала в комод. Поэтому утром все дети норовили проснуться первыми, чтобы в один прыжок достичь заветной цели — верхнего ящика. Мгновение — и съестного в доме опять не осталось, нужно снова что-то придумывать, а скорее всего, вновь выбираться в рискованный поход на колхозное поле…
Как-то раз Нонна направилась за реку Уруп, где, как донесла молва, у одной женщины-учительницы сохранилось много яблок. Яблоки удалось выпросить, но на обратном пути будущую актрису подстерегала опасность. Неожиданно в небе над ней показался немецкий самолёт — такие воздушные разведчики, именуемые за характерный двухфюзеляжный контур «рамой», иногда ещё показывались в здешних краях. К счастью, немцы стрелять не стали, лётчики только издевательски помахали замеченной ими девушке руками. Правда, когда принесла яблоки домой, то восторженная реакция детей, накинувшихся на лакомство, заставила забыть о только что перенесённом страхе. А как вкусно пахли эти разноцветные яблоки! Навсегда запомнилось…
В сорок четвёртом году произошло событие, снова изменившее жизнь семьи Мордюковых. Отец и мать окончательно разругались и решили расстаться. Отца, несмотря на инвалидность, отсутствие ноги (мужчины трудоспособного возраста в станицах были наперечёт!), районное начальство отправило в станицу Попутную — председательствовать в тамошнем колхозе, подымать хозяйство из разрухи. Ирина Петровна же с детьми стала задумываться о возвращении в родные места, на берег Азовского моря, на Ейский лиман. И через некоторое время Мордюковы оказались в Ейске.
Ейск, почётной гражданкой которого Нонна Викторовна была признана через много лет и где ей установлен памятник, заслуживает того, чтобы хотя бы вкратце рассказать о его истории. В наши времена это город с населением под девяносто тысяч человек, входящий в пятёрку крупнейших населённых пунктов Краснодарского края. А в прошлом он был известен во многом благодаря своему морскому порту. Но обо всём по порядку.
Ещё в XVIII веке в здешних местах существовал Ханский городок — одна из ставок крымского хана. Некоторые из претендентов на ханский престол в те времена вынуждены были искать поддержки у могучего соседа — Российской империи, а из здешних мест им было удобно поддерживать контакты с русскими военачальниками. Побывал на берегу Азовского моря и Александр Суворов, когда в Ханском городке в 1783 году был оглашён манифест о присоединении к России Крымского ханства, в том числе Таманского полуострова и правого берега реки Кубань.
Поселившиеся в этих местах казаки (было создано отдельное Черноморское казачье войско) быстро уяснили выгоды здешнего местоположения и обратились с прошением о создании портового города к самому кавказскому наместнику Михаилу Воронцову. Наместник, проживавший в Тифлисе, идею поддержал. Так появился на свет императорский указ 1848 года об основании города и порта Ейск. Через семь лет, во времена Крымской войны, Ейск был уже достаточно крупным населённым пунктом и портом, чтобы им заинтересовалась хозяйничавшая на Чёрном и Азовском море англо-французская эскадра. Город был обстрелян из корабельных орудий и подвергнут атаке морского десанта. Однако, несмотря на разрушения и пожары, после окончания войны Ейск продолжал достаточно стремительно расти и развиваться. Тут открылись уездное и реальное училища, войсковая и женская гимназии, были замощены многие улицы. А через несколько лет появились даже уличные фонари — редкость для тогдашних провинциальных городов. Но удивляться тут нечему: по Азовскому морю в те времена проходили многие судоходные торговые маршруты, по которым вывозилась на экспорт продукция плодородного Юга России. В начале ХХ века, после реконструкции здешнего порта, торговля ещё более активизировалась, а вскоре, за несколько лет до начала Первой мировой войны, Ейск был связан с остальной Россией железнодорожной линией. Тогда же здесь открылись первые курортные учреждения и грязелечебницы (на основе насыщенной сероводородом воды и целебных грязей Ханского озера), быстро завоевавшие популярность у больных и отдыхающих.
Правда, Первая мировая война, перекрыв пути международной торговли, снизила значение Ейска как порта. А затем настал черёд Октябрьской революции и Гражданской войны, во время которой власть в городе менялась ни много ни мало — шесть раз. Окончательно советская власть пришла в эти места весной 1920 года. В 20-е годы в Ейске было сооружено несколько заводов. Но славу городу принесло в первую очередь передислоцированное сюда в начале 30-х годов военно-морское авиационное училище. Три сотни Героев Советского Союза и Героев России — такой вклад этого учебного заведения в историю и обороноспособность страны. Среди наиболее знаменитых выпускников училища — известный полярный лётчик Анатолий Ляпидевский (1908–1983), один из самых первых в стране Героев, будущие космонавты Владимир Комаров и Владимир Джанибеков…
Неудивительно, что город и порт во время войны подвергались яростным бомбардировкам со стороны германской авиации. А в 1942–1943 годах Ейску пришлось изведать все ужасы фашистской оккупации. Наиболее трагичной страницей гитлеровских зверств стало уничтожение 214 воспитанников местного детского дома, больных костным туберкулёзом. Фашисты убили детей в специальных машинах-душегубках, отравив газом.
В феврале сорок третьего Ейск был освобождён от оккупантов. В разрушенный, наполовину уничтоженный город понемногу возвращалась жизнь. Многие ейчане ушли на фронт — казаки воевали в составе Кубанского кавалерийского корпуса, а сам Ейск стал базой Азовской военной флотилии. В память о тех событиях позже был установлен на постамент необычный памятник — торпедный катер «Ейский патриот». Кстати, Ейск связан с биографией ещё одного знаменитого человека — великого русского борца Ивана Поддубного, который жил здесь во время оккупации и имя которого впоследствии было присвоено местному парку культуры и отдыха.
Для семьи Мордюковых приезд в Ейск стал возвращением в родные места, ведь и этот город, и село Глафировка располагались по соседству. Тяжело трудиться приходилось Ирине Петровне и её детям и на берегах Азовского моря, а бытовые условия поначалу мало чем отличались от той нищеты, в которой пришлось жить в Отрадной. Впрочем, семье выделили комнату в коммуналке — в бывшем купеческом доме. А Нонне всё острее хотелось закончить среднюю школу. Запавшее ей в душу письмо Николая Мордвинова, где тот писал о важности 10-летнего образования для поступления во ВГИК, подтверждало: учиться нужно. Но как сложно было потерявшим из-за войны несколько лет «переросткам» садиться снова за школьные парты и вспоминать забытые азы школьных премудростей!
Ейский литератор Евгений Котенко вспоминает, что Нонна Викторовна пришла учиться в ту же среднюю школу номер 4 (бывшую женскую гимназию) в парке имени Горького, где до войны учился будущий известный актёр и режиссёр Сергей Бондарчук. Согласно мемуарам актрисы, её мать с детства дружила с матерью Бондарчука. А сама Нонна впоследствии подружилась с младшей сестрой Сергея Фёдоровича Тамарой.
Вообще-то Бондарчук — уроженец Херсонской области (из крестьян села Белозёрка), однако детство его прошло на берегах не Чёрного, а Азовского моря, в Ейске и Таганроге (где он закончил среднюю школу в 1938 году). На пять лет старше Нонны, Сергей свою актёрскую карьеру начал гораздо раньше, чем она: ещё до войны. Во время учёбы в ейской школе занимался в театральном кружке. А в 17 лет дебютировал в Таганрогском драматическом театре. Успел перед войной пару лет проучиться в Ростовском театральном училище. С началом войны оно было эвакуировано, а Сергей некоторое время был актёром Театра Красной Армии в городе Грозном. Во ВГИК он поступил уже после Победы, являясь участником войны. А в 1948 году состоялся дебют будущего прославленного актёра и режиссёра в первом фильме — «Молодая гвардия», в котором дебютировал и Нонна Мордюкова.
Судя по всему, особой дисциплинированностью в ейской школе Сергей не отличался, чем и запомнился своим педагогам. А теперь в бойкой, чрезмерно энергичной девчонке учителя увидели своеобразную наследницу Бондарчука. И не раз пугали её: дескать, если не изменишься, вырастешь такой же непутёвой, как он.