Няня поручила Бахрама богу и отправилась под каким-то предлогом в дом везира. Тот, довольный изгнанием Бахрама, уже выпустил Зухру из заточения, и няне без труда удалось переговорить с ней и передать послание Бахрама.
— Неужели ты думаешь, что моя душа спокойна? — спросила Зухра. — Неужели полагаешь, что жизнь для меня сладка! Но ведь я не властна над собой. Я могу только страдать и терпеть.
— Но я готова, — продолжала Зухра, — отдать жизнь ради любимого, чтобы быть рядом с ним. А тебя, дорогая няня, я прошу об одной услуге: вели приготовить за воротами быстроногого, подобно молнии, коня, да поскорее, чтобы мне не пришлось томиться в ожидании и чтобы я могла быстрей двинуться в путь.
Няня согласилась помочь ей, поспешно встала и вышла. Вскоре она вернулась с караковым конем, который мог одним прыжком, словно солнце, покрыть путь от востока до запада, словно ангел мысли, пройти за единый миг всю вселенную.
Няня доложила Зухре о том совершенном коне, и Зухра, блеском подобная Муштари, а знаниями — Тиру, не стала терять даром время, облачилась в мужские одеяния, взяла с собой на путевые расходы драгоценные каменья из шкатулки отца, вышла из дому и села на того хуталлянского коня, летящего по небесам и земле, быстрее двухнедельного месяца, и поскакала к несчастному возлюбленному. А он в ту темную безлунную ночь дожидался своей пальмы, словно кипарис. Уже издали ветер донес до него топот коня любимой, он стремительно рванулся навстречу. Когда Зухра с бровями, как месяц, увидела на коне Бахрама, подобного солнцу, она забыла страх пред, ночной тьмой, соскочила с коня и бросилась в его объятия. Бахрам, хотя он был сильно удручен постигшим его позором и изгнанием, так обрадовался, словно обрел царство Искандера и сан Джамшида.
От страха перед везиром они не стали задерживаться там и помчались словно ветер и скакали без передышки три дня и три ночи на своих благородных конях.
На четвертое утро, когда звездное небо ударило в золотые литавры, предвещая об уходе ночи, они прискакали к роднику, который сверкал на зеленой лужайке, словно солнце на небесной ниве. Родник был чист, как сердца счастливцев чисты от ржавчины скорбей, был сладок, словно улыбка красавицы, и так прохладен, что если бы само солнце вздумало искупаться в нем, то озябло бы.
Периликая Зухра почувствовала усталость, и они сошли с коней и остановились на той лужайке. Они напились воды из родника, потом они, словно Муштари и Луна в счастливом противостоянии, приблизились друг к другу. Свежий ветерок, прохладный воздух и зеленая трава принесли Зухре покой, она положила голову на траву и сомкнула глаза-нарциссы. Бахрам не хотел будить любимую; охраняя ее покой, он осторожно сел на коня и поскакал в сторону столицы. Он поднялся на холм и стал наблюдать, не едет ли кто в погоню за ними. Вдруг он увидел вдали клубы пыли и всадника в пыли. Бахрам поскакал навстречу, и оказалось, что это один из воинов везира, посланных им вдогонку за дочерью. Всадник тоже узнал Бахрама и поскакал бесстрашно вперед, крича:
— Эй, мошенник! Скажи несчастному отцу, где ты скрыл ту пленительную луну, а не то я сей же час отправлю твою голову в пасть крокодила и смешаю кровь твою с дорожной пылью.
От этих слов в Бахраме закипела ярость, он погнал к нему своего хуталлянского коня-орла и обрушил на голову несчастного воина рассекающий шлемы меч, так что тот исчез из этого мира быстро, словно сверкнувшая молния. Конь, почувствовав, что его седок выбит из седла, умчался прочь А Бахрам, покончив с врагом, поскакал назад к Зухре, но поскольку небо-игрок каждый миг выкидывает все новые шутки и устраивает на своей хризолитовой арене все новые представления, то оно поступило с Бахрамом так же, как со всеми.
Склянка свидания влюбленных разбита камнем, брошенным этим голубым чертогом, вино их надежд пролито во прах несчастия. Зухра попадает в чужую страну и восходит на престол
В тот самый момент, когда Бахрам сражался с проклятым врагом, периликая Зухра проснулась и стала оглядываться по сторонам, но не увидела и следа своего властелина. Ей стало страшно, от одиночества начали мерещиться всякие ужасы, она быстро вскочила в седло. Наконец, она увидела вдали всадника, похожего на Бахрама, и поскакала к нему. Догнав его, она, разгневанная тем, что он так вероломно покинул ее, нахмурилась и вскричала:
— Не думала я, что так быстро надоем тебе! Скажи мне, где это слыхано, чтобы подобную мне девушку бросали так вероломно в безлюдной пустыне и убегали?
Всадник, услышав конский топот, повернулся, Зухра взглянула на него и увидела чужого человека, которого ни разу в жизни не встречала. Она тотчас повернулась и в отчаянии поскакала назад к роднику. тем несчастный Бахрам подъехал к роднику, увидел издали того всадника, которого Зухра приняла за него, и, не задумываясь, помчался следом за ним, словно молния.
Зухра, которой изменило счастье, отдохнула немного под деревом, потом вернулась к роднику, но нигде не нашла Бахрама, и тогда злая судьба настигла ее. Она стала метаться у родника, словно безумная, рыдая и призывая любимого, ответа не было. От страха она растерялась и потеряла сам обладание и направилась по пути, который был очень далек от ее цели. Из глаз ее лились потоки слез, из груди вырывались стоны, от которых раскалывалось небо. Она скакала по губительной и страшной пустыне с тоской и унынием, несчастная, пока, наконец, владычица неба не скрылась за завесой запада и ночь не набросила темный покров на горизонты, так что кругом стало темно и мрачно. Зухра пугалась собственной тени, каждая травка казалась ей драконом. Ведь эта луна со стройным станом, пред которым лепестки розы становились бледнее водяных лилий от зависти, покинула ложе счастья и покоя, бросила родных, рассталась со служанками и невольницами и без пищи и сна, без подруг и товарок, без спутника и проводника ехала по темной и полной ужасов пустыне. Из глаз ее лились кровавые слезы из-за разлуки с любимым, а печень ее готова была лопнуть. Нить любви с тысячами страданий была обвита вокруг ее шеи, от ее горьких стонов разрывалось сердце неба, а пламя страсти охватило ее с головы до пят, словно купину Мусы. То она оплакивала Бахрама, то проливала слезы-жемчужины над своим одиночеством.
Семь дней и семь ночей Зухра ехала по дорогам, которые были темны и запутанны, как ее локоны. На рассвете восьмого дня, когда насильник-утро перерезало горло ночи над золотым тазом, она оказалась у стен какого-то города с высокими домами. Как только она увидела город, птица страха, которая взлетела с ее сердца, вновь села на свое место. Остановившись в тени деревьев, Зухра смыла с лица дорожную пыль, переоделась мужчиной и поехала дальше. Когда она подъехала к городским воротам, то повстречалась с шахзаде, который выехал в сопровождении своей свиты на охоту за сильными зверями степей. Из-под лука ее черных бровей в его сердце вонзилась стрелой ресница, он был сражен мечом и одним словом, охотник превратился в добычу. Шахзаде и думать забыл об охоте, остановился, оцепенев, словно безумец. Наконец он спросил Зухру:
— Из какой страны луноликих держишь ты путь, о красавец? Ведь самому Юсуфу из Ханаана ямочка на твоем подбородке покажется бездонным колодцем, а египетский Азиз станет рабом твоей черной родинки. Куда ты скачешь, одинокий, словно солнце? Ведь цветущая весна пред твоим прекрасным лицом подобна завядшей траве.
Разумница Зухра не проронила в ответ ни слова, не впустила его в шатер своей тайны, ибо
Шахзаде, который потерял голову от красоты Зухры, не отставал от нее. Зухра, видя, что она, словно Харут, упала в бездну бедствий, поневоле развязала язык, заговорила ласково и любезно.
— О царь нашего времени, — сказала она, — я чужестранец, еду по своему делу. Я погнался на охоте за добычей, заблудился и отъехал далеко от родных краев, так что потерял своих спутников. А теперь я ищу дорогу назад.
— Все же, — настаивал шахзаде, — озари своим благословенным приходом келью страждущего и отведай с нами того, что есть под рукой.
Зухра, догадавшись, что сердце юного шахзаде стало ее пленником, что ее мускусно-черные локоны арканом обвились вокруг него, поняла, что легко от него не избавится и что уберечь свою невинность и честь Бахрама она сможет лишь с помощью божественного покровительства. И вот она, руководствуясь благоразумием и здравым рассудком, уступила просьбам шахзаде, поскольку
— О царь нашего времени, — сказала она, — я чужестранец, еду по своему делу. Я погнался на охоте за добычей, заблудился и отъехал далеко от родных краев, так что потерял своих спутников. А теперь я ищу дорогу назад.
— Все же, — настаивал шахзаде, — озари своим благословенным приходом келью страждущего и отведай с нами того, что есть под рукой.
Зухра, догадавшись, что сердце юного шахзаде стало ее пленником, что ее мускусно-черные локоны арканом обвились вокруг него, поняла, что легко от него не избавится и что уберечь свою невинность и честь Бахрама она сможет лишь с помощью божественного покровительства. И вот она, руководствуясь благоразумием и здравым рассудком, уступила просьбам шахзаде, поскольку
Шахзаде обрадовался этому всей душой, и они поехали в его дворец. По обычаю гостеприимных шахов он велел принести вина и яств и вместе с несколькими близкими друзьями уселся с Зухрой пировать вдали от людских глаз.
— Как звать тебя? — спросил он Зухру. — Ведь перед твоей пленительной красотой и стройным станом все красавицы Чина и Чигила замажут от стыда свои лица глиной.
Зухра же заиграла на своей лютне новую мелодию и ответила:
— Меня, глупого чужестранца, нарекли Хирадмандом, подобно тому как негра в свое время назвали Кафуром [135].
Когда трапеза была окончена и настала пора отдыха, мнимый Хирадманд согласился на просьбы хозяина отдохнуть него. Шахзаде сам отвел его в покои, потом позвал к себе няню, которая была доверенной всех его тайн, и раскрыл перед ней свою новую тайну. Он рассказал, как встретил Хирадманда, пленился его красотой и влюбился в него.
— Хотя этот гость и в мужском платье, — закончил он, — но движения и повадки у него не мужские, верно, это женщина. Если бы ты смогла привести ее на мое ложе и утолить жажду моего сердца свиданием с ней!
— О шахзаде, — отвечала няня, — ведь на свете много юношей, щеки которых еще не украсились пушком, ибо они только что ступили на путь совершеннолетия. Потому-то они и походкой напоминают женщин. А бывает и так, что юноша проведет много времени в обществе женщин и невольно начнет им подражать поведением или походкой. Мне кажется, что это и есть юноша, а не девушка. Неразумно так сразу пытаться овладеть им, не разузнав все как следует. Ведь если дело повернется вопреки твоим ожиданиям и твое желание не исполнится, то тебе придется раскаяться и устыдиться, так как в скором времени об этом узнают все люди и над тобой будут потешаться те, кто любит позлословить. К тому же этот юноша побывает еще во многих странах и всем расскажет о тебе и будет жаловаться другим падишахам, так что в течение многих веков о тебе будут повествовать все рассказчики и историки правителям и падишахам, да еще приукрашивая и привирая. Было бы разумнее тебе воздержаться и не спешить. Если это даже женщина — все равно, оставь ее в покое, так как не подобает великим мужам обижать путешественников и странников.
— О няня, — возразил шахзаде, — хотя все жемчужины-наставления, которые ты просверлила острием своего языка, и достойны похвалы, но тем не менее — как мне быть? Сердце мое пленено ее густыми кудрями, а мое терпение и разум похищены ее взорами
— Если ты не можешь совладать со своим сердцем, — сказала няня, — и не в силах удержаться, то тебе надо сначала разобраться во всем и докопаться до истины, а потом уже заикаться о своем желании, чтобы не пришлось потом краснеть от стыда.
Шахзаде послушался мудрых советов няни, вышел из гарема и завел с Хирадмандом беседу о красавицах. Он показал ему периликую красотку, резвившуюся в неге, и предложил провести с ней ночь.
— О шах, равный Фаридуну! — ответил Хирадманд. — Меня ждут великие и важные дела на чужбине, и не подобает мне нарушать свое целомудрие скверной прелюбодеяния.
Когда шахзаде не добился своей цели таким путем, он решил подвергнуть гостя другому испытанию: велел слугам принести купальные принадлежности, а потом сказал Хирадманду:
— Во дворце есть прелестный водоем с прохладной водой. От ветерка вода там искрится и переливается пузырьками, словно льющиеся волной локоны красавицы. Сейчас как раз полдень, летний зной в разгаре, неплохо бы нам искупаться и поплавать.
— Купание, бесспорно, освежает тело и очищает душу, — ответил Хирадманд, — но я несколько дней и ночей скакал по знойной пустыне и меня бросает то в жар, то в холод, а в таком состоянии купаться вредно. Прими мои извинения и уволь меня от этого!
Тут Зухра поднялась, собираясь проститься, но шахзаде стал просить ее остаться еще на несколько дней. Он так упрашивал, что Зухра догадалась о его намерениях и решила схитрить.
Из благоразумия она приложила руку к глазам в знак согласия и сказала:
— Те милости, которые мне оказал падишах, так обязали меня, что птица моего сердца в ожидании разлуки расправляет крылья с большой неохотой. Если бы не мой долг, я бы навеки пал у твоего порога в знак своей рабской покорности.
Шахзаде сверх меры обрадовался этим словам и решил вместе с Хирадмандом отправиться на охоту, надеясь испытать красавицу в охоте на львов и тем разоблачить ее.
Когда охотник-утро полонило горизонты сетью света, а владыка звезд выскочил в небесные степи, охотясь за небесным Львом, Зухра отправилась в степь, подкупила охотников и попросила их убить несколько львов. Когда те исполнили, что она велела, она отрезала животным уши и хвосты, спрятала их, а охотникам велела пойти к шахзаде и объявить, что еще до восхода солнца в шахские угодья ворвался какой-то юноша и поубивал львов, прежде чем охотник увидели его, и что такой доблести они-де еще ни в ком не видели.
Шахзаде, услышав, как та серна поражает львов, совсем потерял рассудок и, словно испуганная газель, убежал в бескрайнюю степь изумления. Тут как раз появился Хирадманд и бросил перед шахзаде уши и хвосты львов. Все присутствующие убедившись, что такое хрупкое создание сразило лютых львов, громко закричали от удивления и погрузились в бездну изумления. А шахзаде, потрясенный и подавленный, тут же побежал к няне и рассказал ей о случившемся. Няня стала успокаивать его:
— О средоточие благородства! О источник радости во всем мире! Не раздирай своего царского облика ногтями печали, испытай ее вином: вот тогда воистину проявится ее природа, и ты узнаешь, рис это или же мак.
Шахзаде послушался ее совета, вышел из ее каморки, поцеловал руку Хирадманду и стал расхваливать его.
— Ты проявил героизм в этом трудном деле, — говорил он, — и теперь даже само небо должно целовать тебе ноги А мне следует устроить по этому случаю пир, увидев который, сам Джамшид изумился бы. На пиру мы выпьем вина, зажигающего в душах людей пламя радости и веселия.
— Я — смиренный скиталец на чужбине, — отвечал Хирадманд, — я отдал поводья своей воли в руки твоего величества, и ты можешь направлять меня куда пожелаешь. Однако днем, когда палит солнце и парит зной, не следует приступать к такому делу. Пить вино днем — все равно что зажигать днем светильник, а ведь разумные мужи этого не одобряют. Если же устроить этот веселый пир ночью, когда луна светит и озаряет своими лучами весь мир, то мы хорошо повеселимся.
Шахзаде от этих слов опьянел, хоть и не выпил вина, и велел друзьям и слугам приготовить все, что необходимо для пира.
Когда виночерпий небес наполнил луну до краев светом, словно чашу вином, и она пустилась в круг по небесному своду, шахзаде поднял кубок за арку бровей той луны на небе красоты и кравчий пустил по кругу чашу. Хирадманд, чтобы не выдать себя, принимал у кравчия чашу с ясным взглядом, а потом, похитив своим томным взором разум у пирующих, выливал вино на землю и вновь прикасался губами к кубку, делая вид, что осушает его единым духом.
Наконец, когда чаша ночи от звуков шахских литавр наклонилась и вино пролилось из нее в подол наступающею дня, предвещая разлуку пирующим, разбойник-сон похитил разум из головы шахзаде и его надимов, и они уснули вповалку, так что изголовьем для одного был зад другого. Так они и валялись в забытьи.
Прозорливая Зухра не стала даром терять время, собрала в карман все жемчуга и каменья с венца шахзаде, начертила ножом крест на его лице, связала за спиной руки кравчего, надимов и сотрапезников царевича, отрезала им всем носы и сложила в руки шахзаде, сама же вышла из дворца, села на быстрого как ветер коня и пустилась вскачь быстрее вихря.
Когда дева-утро вместе с утренним ветерком открыла золотые глаза, проснувшись от ночного опьянения, шахзаде и его злополучные друзья пришли в себя от хмеля и убедились, что счастье повернулось к ним спиной. Сколько они ни таращили глаза друг на друга, так и не увидали своих носов, и от позора и стыда их прошиб пот и пришлось им носить на лице черные повязки. Но молва об этом случае быстро распространилась по свету, и шахзаде от стыда затворился в отдаленных покоях, разослав во все стороны людей с приказом непременно найти этого насильника и доставить его во дворец, чтобы примерно наказать.