Но становясь взрослым, он перестает скрывать свои настоящие чувства и начинает выражать их. В ответ на твою нотацию он демонстративно уходит из комнаты. На твой удар кулаком по столу он хлопает дверью. На твое требование быть вовремя он приходит за полночь. И начинается период под названием «трудный ребенок».
И сколько раз, сталкиваясь на тренингах с жалобами родителей: «просто взбесился», «не слушает, что ему говорят», «хамит на каждое слово», «специально, назло делает то, что неприятно», — я удивлялась их искреннему недоумению — откуда это в нем? Откуда? Ведь был такой милый, послушный ребенок! Ведь был такой воспитанный, с хорошими манерами, а тут валяется на постели в ботинках, ест и чавкает, специально, зная, что я терпеть этого не могу, постель не застилает, чуть что: «Мать, ты достала…» Он никогда не позволял себе такое! Что с ребенком?!
И как сложно мне бывает мягко и сочувственно объяснить, что, может быть, мать действительно «достала», и просто ребенок больше не прячет своих чувств и не хочет изображать из себя воспитанного мальчика?
Есть еще одна важная причина наших «военных» отношений с детьми. Которая объясняет большинство случаев детских бунтов, войны, трудных отношений с детьми.
Методы воспитания, о которых мы говорили, основаны на подавлении личности. И та огромная потребность в самоутверждении, о которой мы говорили в этой главе, и является причиной их «военных» действий по отношению к нам.
Мы не признавали в них личности. Не замечали в них личности. Иногда — просто подавляли их личности своим авторитаризмом. Поэтому дети просто вынуждены нам доказывать, что они личности.
Им нужно, чтобы мы их признали. Чтобы подтвердили их право хотеть или не хотеть чего-то, соглашаться или нет, право выбирать самим. И они начинают нам доказывать это право — непослушанием, отстаиванием своей позиции, упрямством, даже плохими поступками — курением, беспорядком в комнате, «ужасной» одеждой или ужасными манерами.
Они требуют, они отстаивают свое право на самостоятельность, свою «главность» в их жизни, чего мы не давали им ощутить.
Но самое удивительное, что такое поведение ребенка, которое, по сути, является следствием наших «военных» методов воспитания, расценивается нами как отвратительное поведение. И это — высшая родительская манипуляция — самому (пусть и неосознанно!) довести ребенка до состояния войны, а потом возмущаться этим чудовищем, которое так безобразно себя ведет.
Одна из женщин рассказала мне о дочери подруги, на которую напали бесы.
— Как напали? — удивилась я.
— Вот так. Дочь — семнадцатилетняя девушка, просто взбесилась. Подружилась с каким-то парнем, который весь покрыт татуировкой. Сделала себе татуировку. Вставила себе в ухо три серьги. Остриглась чудным способом. Начала слушать какую-то бешеную музыку. Мама ищет какого-нибудь экстрасенса или целителя, чтобы бесов изгнал.
— Как мило! — только и сказала я на это описание «взбесившейся» девочки.
Как легко свалить все на «бесов», которые взяли вот и напали на ребенка! Мама — просто ангел небесный, — она ни при чем! Все проклятые бесы! Только почему эти бесы заставили девочку делать все то, что так не нравится именно маме? То, что бесит маму?!
Если ребенок знает, что маме это не нравится, и делает именно это — может быть, надо в первую очередь задуматься — откуда в ребенке такое сильное желание бесить маму? Не потому ли, что мама всю жизнь бесила дочь своим обращением — и вот пришла пора, когда эти чувства вырвались наружу и теперь направились против самой мамы! Тогда — чьи это бесы? Не мамины ли? Не она ли причина такого бешенства? И сколько она должна была «бесить» свою дочь, если получает теперь такой поток «бешенства!» И, конечно же, давайте позовем целителя, который бесов изгонит! Только вот из кого их надо изгонять? Не из нас ли, взрослых?
Давай признаемся честно — когда мы любим своих детей, выражаем им свою любовь — ими тоже руководит любовь. Когда мы их не принимаем, не понимаем, отвергаем их — ими руководит обида, злость, желание отомстить. И это не дьявол их раздирает. Это не бесы в них вселяются. Это мы сами вселяем в детей злость, заставляя их мстить, быть вредными, разрушать все вокруг. Может быть, нам все же пора изменить наше отношение к детям — чтобы не получать потом в ответ то, что мы не хотим от них получать?
Дети действительно возвращают нам полученное от нас. Они отвечают на наши воздействия своими воздействиями.
И возможностей, разновидностей, вариантов их ответов нам — множество. Мы сами иногда подсказываем детям наши слабые места. Ребенок уже знает, на что нажать, чтобы вернуть тебе агрессию. И делает именно это. А иногда из чувства протеста, из неосознанного желания мстить делает все наперекор.
Как говорила мне одна мама о своей дочери: «Я ей всю жизнь говорила — придешь брюхатая — на порог не пущу!» Ее дочь сделала именно это, доставив матери столько стыда за свою «гулящую» дочь.
И как часто дети «отвечают» нам такими вот нежеланными для нас действиями! Мой окрик — не разбей — вызывает в ребенке неосознанное желание разбить. Мой запрет — не бери это, не трогай мои вещи — вызывает в нем желание взять их и «нечаянно» испортить. Мое требование хорошего поведения — приводит к плохому поведению.
А потом мы возмущаемся детьми, которые доставляют нам столько неприятностей, столько боли! Но — сколько неприятностей от нас они испытали? Сколько боли мы им доставили, если сейчас это возвращается к нам? И кто тот первый, кто это запустил?
Я повторяю — не дети начинают с нами воевать. Это мы, видя в них лишь материал для перевоспитания, начинаем их переделывать, перекраивать, давить на них, задевая их личность. Что ж, пришла пора получать все это обратно…
Наши воздействия друг на друга всегда одинаковы — хочешь ты или не хочешь — но это вселенский закон. С какой силой и знаком ты действуешь на ребенка — с такой силой ты получаешь ответ, отпор.
Наши агрессивные методы вызывали их агрессию, которую они годами не могли выпускать. И они начинают выпускать ее на нас. И не только на нас. На других людей — учителей и сверстников, просто на чужих людей в транспорте или на улице.
Сколько таких «ужасных» детей видел каждый из нас на улицах города! И каждый раз находится кто-то, кто возмущается, — откуда только такие уроды берутся? Этих «уродов» делаем мы сами, иначе откуда бы они взялись — они такими уж точно не рождаются!
И эти «уроды» потом громят телефонные будки или режут обивку в салонах автобусов, они исписывают грязными словами стены подъездов. «Бедные дети, сколько в них агрессии!» — каждый раз думаю я, видя такие вот следы проявлений этих «отвратительных» детей. И когда в ребенке — чистом по своей природе, дружелюбном и открытом — начала появляться эта агрессия? Не тогда ли, когда мама его в сердцах шлепнула, или оставила, непонятого и одинокого, стоять в углу или грубо оттолкнула — уйди с глаз, не хочу такого чумазого видеть…
А заканчивается это иногда так страшно — «уроды» ходят по улицам и угрожают нам, мирным гражданам, которые, конечно же, тут ни при чем…
Но при всей нашей ответственности за то, что иногда именно так и происходит, я опять хочу повторить — мы не виноваты в этом!
Мы, действительно, именно это часто и создаем. Но мы, даже создавая это — не виноваты в этом.
Никто из нас не хотел этого для своего ребенка. Никто не хотел воспитывать непримиримых, вредных, агрессивных или мстящих нам детей. И мы не хотели таких последствий для себя.
Мы этого не хотели, но, не наученные никем, — ошибались в выборе и использовании методов воспитания.
И теперь у нас есть прекрасная возможность больше так не делать. И изменить стиль воспитания. И осознать другие способы педагогического воздействия, основанные на любви и поддержке. Об этом — в следующей главе книги и в других книгах этой серии.
Мы получаем результат
Оправдания родителей, использующих жесткие, агрессивные методы воспитания: «Но ведь все же работают эти методы! Все же дают результаты!» — кажутся очень сомнительными, не правда ли?
Да, мы иногда «добивали», «плешь проедали» своими нотациями, «доставали» своими наставлениями — и все-таки получали результат. Но результат-то этот — со всеми вышеперечисленными последствиями!
Да, он стал учиться — с ненавистью ко мне или с чувством вины и «плохости». Да, он стал наводить порядок — с чувством одиночества и непонимания. Да, он перестал делать то, что мне не нравится — с затаенной агрессией против меня, которая обязательно (пройдет время, и ты в этом убедишься!) прорвется по отношению к тебе.
Но кто сказал, что именно такой ценой надо получить результаты? С таким вот довеском? С таким, я бы сказала, страшным довеском как одиночество, чувство отверженности, как бесчувственность и холодность к его будущим детям, которое мы сейчас в нем закладываем!
Из всех насилий, творимых человеком над людьми, убийство — наименьшее, тягчайшее же — воспитание.
Максимилиан Волошин
Мы получаем очень странные, сомнительные результаты.
Мы создаем детей ленивыми, безответственными, неряхами… И они, поверившие нам, что они именно такие, именно так и начинают проявляться. И мы получаем как результат поступки и поведение ленивых, безответственных, неряшливых детей. И это не лучшие поступки ребенка.
Своим давлением на них, подавлением их личности мы вызываем потребность доказать, что они тоже личности, — и получаем как результат непослушание, ссоры, хамство, бунт, поступки, которые бесят или обижают нас, взрослых.
Закрытость детей и потеря доверия к нам, взрослым, созданные нами самими, — приводят их к вранью, скрытности. И мы не можем до них достучаться — они перестают нас слышать.
Их одиночество, «неподдержанность» приводят к неразумным, поспешным, глупым поступкам. Потому что, оставаясь со своими детскими (а иногда совершенно недетскими!) проблемами в одиночестве, они решают их сами — как могут, как получится, далеко не всегда лучшим образом. И нам, взрослым, потом приходится расхлебывать последствия их поступков.
В прямом смысле слова: что посеешь — то и пожнешь!
Мы получаем в самом прямом смысле слова трудных детей. Наступает период трудных отношений, трудного общения, трудного воспитания.
Но разве — такой результат мы хотели иметь? Разве такова наша цель воспитания — создать трудного ребенка? Разве хотели мы сделать свою жизнь постоянным потоком трудностей и напряжений, связанных с ребенком?
Сколько переживаний и страданий родителей, живущих в таких вот трудных отношениях с ребенком, мне пришлось увидеть! Сколько в них обиды и растерянности — что теперь с ним делать? Что вообще с ним делать?
И это всегда — вопросы и желание разобраться именно с ребенком, который врет или дерзит, ворует, плохо учится, связался с плохой компанией, дерется, хамит. Что делать с этим исчадием ада под названием «мой ребенок»?
И каждый раз, искренне сожалея и сочувствуя таким родителям, потому что я видела их искренние страдания, переживания, усталость, мне приходилось мягко, но настойчиво доносить до них, что ребенок — открытое, доверчивое и радостное по природе своей создание, настоящая чистая Божья душа, именно таким попал в наши руки. Он не был исчадием ада, когда появился на этот свет и пришел в нашу семью.
И если он спустя семь, десять, пятнадцать лет стал исчадием ада, на которого нет никакой управы, то первый вопрос, который нужно задать — что я с ним сделал? Как я это сделал? И, признав последствия своего творчества, не спрашивать, что делать с этим отвратительным ребенком, чтобы он изменился, а спросить в первую очередь себя — что мне нужно в себе изменить, чтобы изменились отношения с ребенком? Что нужно изменить в стиле наших отношений? В моих представлениях о самом себе и о ребенке?
Согласись, если мы воспитывали, воспитывали ребенка, а он не стал лучше, а еще и «ухудшился», — то, скорее всего — мы делали что-то неправильно! Если все ребенка воспитывают — и бабушки, и дедушки, и родители, и воспитатели, и школа — и получают потом такой вот «результат» — значит, что-то не так в самом процессе воспитания!
Согласись, многим из нас есть о чем подумать — если мы имеем такой результат — сложного, непослушного, проблемного, трудного ребенка.
Нам нужно спросить себя не только о том, что мы делали, если получили такой результат. Но нам нужно понять очень важную вещь — чего мы не делали по отношению к нашим детям, если получаем такой результат? Чего мы не дали? Чего мы их, возможно, лишили? Что нам нужно дать им, чтобы они изменились, стали ценными, открытыми и доверчивыми? Какими методами воспитания пользоваться? Ведь есть же добрые, человечные методы воздействия на ребенка, в которых дети становятся сильными, полноценными личностями. Может быть, нам нужно научиться использовать их?
Нам есть куда расти. Есть чем заняться. Есть что расхлебывать. Нас ждет интересная жизнь!
Помни, что изменить свое мнение и следовать тому, что исправляет твою ошибку, более соответствует свободе, чем настойчивость в своей ошибке.
Марк Аврелий
Что я делаю с ребенком?
Я помню одну молодую маму, живущую в соседнем доме, воспитывающую маленького сына, чье воспитание представляло классическую картину такого вот авторитарного, критикующего, я бы сказала, «забивающего» стиля.
— Куда ты пошел?!. Что это за ребенок!.. Да стой ты!.. Рот закрой!.. Слушай, отвали, не мешай!.. Я тебе сколько раз сказала?! Так, пока не уберешь… Иди с глаз моих! Что ты такой тупой?…
Это был ее стиль разговора с сыном, по-иному она не могла. И славно потрудившись над его воспитанием, она получила в семь лет совершенно затюканного, забитого, заторможенного, боящегося слово сказать, шаг сделать ребенка. Пришла пора идти в школу. И мама, зная, что я психолог, подошла ко мне однажды и попросила совета:
— Слушай, скажи мне как психолог: может, мне его в школу для дураков отдать, он же нормальную все равно не потянет?
И я даже не знала, что сказать ей в ответ. А потом, к ужасу своему, подумала: и вправду, в школе «для дураков» этому ребенку будет, наверное, лучше! В нормальной его забьют до конца, только уже не одна мама в этом участие примет, но и учителя, и дети. Он, такой вот продукт, результат маминого воспитания, будет вызывать только непринятие и недовольство. А куда ему еще больше? И в очередной раз с горечью подумала — что же мы делаем иногда со своими детьми! Как у нас получаются такие дети?
Я много раз возвращалась к этому вопросу, когда пошла работать психологом в школу и воочию увидела все эти последствия воспитания, о которых мы говорили в этой главе. Увидела ярко, «вживую» — и в массовом масштабе.
Это вызвало у меня сначала настоящий шок, когда, общаясь с детьми от нулевого до одиннадцатого класса, я встречала одно и то же — закомплексованность, неуверенность в себе, желание самоутвердиться, наполниться за счет окружающих, массу переживаний, сомнений, душевных терзаний, которые испытывают дети, когда в одиночестве решают свои проблемы.
Их внешнее поведение могло быть разным — от внешне совершенно беззаботного до эпатажного, даже агрессивного. Но их внутреннее состояние при ближайшем знакомстве, когда дети доверялись мне, открывались мне, — было так похоже! Каждому нужна была поддержка. Каждому нужно было принятие. Каждому нужно было понимание. Каждому не хватало любви.
Я много раз в тот период обсуждала с учителями вопрос — почему у нас такие дети? И слышала, чувствовала в их рассуждениях немало негативного по отношению к детям.
Учителя, которым приходилось общаться с такими уже почти готовыми «продуктами», да еще общаться с ними в массе, не с одним ребенком, когда и с ним-то не знаешь, что делать, — испытывали чаще всего беспомощность. Тот же самый вопрос: «Что с ними делать?» — звучал в их среде постоянно.
Что делать с «7-Б», который полным составом не пришел на урок? Что делать с Петей Ивановым (фамилии могли меняться каждый день — вопрос оставался один и тот же), который выходит за все рамки?… Что делать с этим отстающим ребенком из «6-А» — перевести его на класс ниже, пусть там с ним мучаются?
Таких ситуаций было множество, они возникали каждый день — и что со всем этим было делать, когда методы воздействия на детей не менялись, были такими же, как и родительские! Поэтому эти ситуации не исчезали, на смену одной приходила другая, созданная иногда самим учителем, который точно так же не понимал, «пережимал», отвергал — и создавал трудные отношения с детьми. А иногда не с одним ребенком — с целым классом.
В тот период, когда я так всматривалась в детей, пытаясь понять — откуда же такие дети, почему они такие, — я увидела много агрессии и непринятия учителей в отношении детей. Я почувствовала их враждебное отношение к детям. Для многих из них дети были некими вредными существами, неуправляемыми в своей массе, не желающими учиться или подчиняться требованиям учителей.
И я, даже видя это, не могла обвинить учителей в том, что они так проявляются. Не наученные воспитывать детей и строить с ними отношения на основе уважения личности ребенка, обученные в институтах тем же авторитарным методам воспитания, что могли они делать с детьми, уже испорченными таким воспитанием? Да еще, опять же, не с одним ребенком, а с классом в тридцать человек? Они могли продолжать создавать напряжение, пытаться держать власть, вызывать протест у детей, получать их агрессию, отвечать на нее агрессией. Применять свои, учительские способы наказания: родителей вызвать в школу, ребенка — на педсовет. Но что это принципиально могло изменить?