Как тебе было, когда тебя наказывали? Что ты чувствовал? Как ты относился к таким «педагогическим» воздействиям?
Я часто задаю этот вопрос родителям и знаю ответы — всегда одни и те же. Нам это не нравилось! Не нравился сам процесс! Не нравились собственные чувства и переживания! Даже те родители, которые оправдывали использование этого метода тем, что их самих наказывали — (и вот, мол, ничего, выросли нормальными детьми и даже благодарны родителям за такое «воспитание»!) — вспоминая свои чувства при наказании — испытывали только негативные переживания. И лица их, когда они вспоминали о том, что переживали, что чувствовали в момент наказания, — становились жесткими, и интонации менялись. И действительно, уже никакой благодарности не ощущалось в этих воспоминаниях!
Потому что люди вспоминали целую смесь переживаний: и чувство вины, что ты такой плохой, и обида на родителей, и чувство ненависти к тому, кто делал тебе больно, и одиночество, и отверженность. Но именно эти чувства переживают и наши дети в момент наказания!
И опять — обрати внимание, до какой степени это неравноправный метод! Может ли твой ребенок наказывать тебя? Может ли твой ребенок ответить тебе ударом? Ответ очевиден — нет. Он не имеет права ударить тебя.
Тогда — какое право мы имеем бить наших детей?!
Можно найти сто объяснений тому, почему мы их наказываем, вместо того чтобы вести с ними спокойный и равноправный диалог. Но может быть, уже не нужно искать объяснения, а просто перестать делать то, что недостойно больших, взрослых и умных людей.
Недостойно унижать тех, кто меньше тебя.
Тех, кто не может тебе ответить тем же способом.
Недостойно порождать страх, вместо того чтобы рождать любовь и понимание.
Лишение возможностей
Можно наказать ребенка, просто лишив его каких-то возможностей.
Можно поставить ребенка в угол и лишить его возможности передвигаться. Можно лишить его возможности смотреть телевизор. Можно не купить ему то, что он просит. Можно не разговаривать с ним, лишив его возможности полноценного общения. Можно не пустить его гулять или не отпустить в гости.
И мы часто говорим детям: «За то, что ты это сделал (не сделал):
— Я запрещаю тебе брать…
— Я не разрешаю тебе…
— Я не куплю тебе…
— Мы не возьмем тебя…
— Ты не пойдешь…
— Ты не будешь смотреть…
— Ты не будешь играть…»
Все, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, — непрочно, неверно и ненадежно.
Януш Корчак
Мы обладаем властью разрешать или запрещать. И мы манипулируем этой властью, добиваясь от ребенка того, что мы хотим.
Этот метод напрямую работает на подчинение ребенка, на указание — кто в доме хозяин. И в этом его слабая сторона. Потому что, опять же, он не оставляет ребенку чувства собственной ценности, осознание его возможностей и прав. Вот почему, даже подчиняясь нам, признавая нашу власть, ребенок затаивает обиду и несогласие с таким обращением.
Мы часто используем этот метод не по правилам, я бы сказала — нечестно. Именно наше чувство власти над ребенком, ощущение собственной власти в конкретной ситуации заставляет нас «перегибать», давать несоразмерное поступку наказание. И речь идет в первую очередь о том, чего мы лишаем ребенка в ответ на его плохой, с нашей точки зрения, поступок.
Я наблюдала однажды такую ситуацию, смешную и трагичную одновременно. Дочь моих знакомых, двенадцатилетняя девочка, совершила плохой поступок, за который и была наказана: ей не разрешили пойти на день рождения к однокласснице. Она готовила подарок. Собиралась на праздник, как на важное мероприятие. На дне рождения должны были быть значимые для нее сверстники, с кем ей хотелось пообщаться в такой вот «неформальной обстановке». Но родители сказали: «За то, что ты так поступила, ты не пойдешь на день рождения!» И это было очень жестокое наказание, несоразмерное тому, что сделала девочка.
А что же она сделала? Она не захотела есть манную кашу, которую ей приготовили. (Я обращаю твое внимание — двенадцатилетней девочке родители готовят манную кашу, которую она терпеть не может! И она должна ее съесть! Уже одно это вызывает большое сомнение в мудрости родителей, в их уважении к ребенку и признании его прав на элементарное желание — самому решить, что ему есть в этом возрасте!)
Ненавистную кашу девочка есть не хотела. Но знала, что ни ее нытье, ни жалобы, ни уговоры не убедят родителей, она понимала, что кашу все-таки придется есть. На ее счастье пришла я, родители отвлеклись на разговоры со мной, и она, улучив момент, прокралась на балкон и выбросила кашу.
Хочу обратить твое внимание на то, что ребенок был в самом прямом смысле поставлен в ситуацию, когда он не мог поступить по-другому. Съесть ненавистную кашу — невозможно. Тихо-мирно выбросить ее в туалет — нельзя: мы сидим на кухне, мимо нас с тарелкой в туалет не проберешься. Но из комнаты, куда ее отправили есть эту ненавистную кашу, можно незаметно пройти в большую комнату, а там — о счастье! — балкон, с него-то и можно выбросить кашу. Что она и сделала.
На беду, вся ее затея открылась. Открылась нечаянно и смешно. Когда взрослые вышли на балкон покурить, их взглядам предстала удивительная картина: ель, растущая напротив балкона, была припорошена чем-то белым, что при более тщательном рассмотрении оказалось манной кашей.
Преступница была выведена на чистую воду. Наказание родилось само — лишить ее того, чего она больше всего хотела. И это было так жестоко. И так несправедливо.
Я пыталась доказать, что этого делать нельзя. Что провинность ребенка не стоит этого наказания. Мало того, эта провинность была создана самими родителями — их «странным» стилем воспитания, когда большую девочку кормят манной кашей, не оставляя ей свободы выбора. Когда она должна отстаивать эту свободу выбора вот такими вот извращенными поступками — обливать роскошную ель манной кашей! Но родители были неумолимы.
«Она должна знать… Она должна осознавать… Она должна прочувствовать…» Это были их аргументы. И я уверена — она «прочувствовала».
Она прочувствовала всю глубину несогласия и несправедливости такого наказания. Прочувствовала боль разрушенных ожиданий. Я уверена — почувствовала даже ненависть к родителям, с такой вот жесткостью лишивших ее того, что ей было важно. И за что? За что, спрашивается?
Однажды я нечаянно воочию увидела чувства, которые испытывает ребенок, властью родителей лишенный возможностей. Я стала их свидетелем нечаянно, невольно — зашла в гости к соседке, у которой в этот момент ребенок стоял в углу, лишенный возможности играть, двигаться. Я в мягких домашних тапочках прошла за чем-то на кухню, где и стоял наказанный, он просто не услышал, что я вошла, поэтому стоя в углу, продолжал делать то, что делал, пока был в одиночестве. Он бил ногой по стене, бил ритмично и говорил при этом так же ритмично, зло:
— Ненавижу мамку… Ненавижу мамку… Ненавижу мамку…
Я так же тихо, как вошла, ушла обратно, потрясенная этой неприкрытой, такой страшной в устах ребенка ненавистью. И только и смогла сказать его маме:
— Выпусти его, пожалуйста! Выпусти! Ему нельзя там стоять…
И сколько родителей, ставя детей в угол, находятся в иллюзиях, что ребенок сейчас чувствует раскаяние, сожаление, что он стоит и «исправляется»…
Ребенок, в большинстве случаев, испытывает совсем другие чувства! Думаю, они тебе знакомы — из детства. И чтобы ярче вспомнить их, представь, что чувствовал бы ты сейчас, если бы тебе, взрослому человеку, кто-то большой и важный сказал:
— Ты забыл купить хлеб? За это останешься без своего футбольного матча по телевизору!
— Я пойду в кино, а ты останешься дома, потому что не помыла посуду!
— За то, что ты опоздал, никакого тебе пива!
— Раз ты так мало зарабатываешь — никакого тебе секса!
Как тебе — понравится такое обращение с тобой? Какие чувства ты испытаешь к этому большому и властному человеку? Приятно тебе быть в этой роли?
А может ли твой ребенок так с тобой обращаться? Может ли твой ребенок за твои провинности лишить тебя чего-то? Ведь мы, родители, ведем себя иногда очень плохо, глупо, иногда просто отвратительно. Нас есть за что наказывать лишением возможностей.
«Мал еще родителей судить!» — скажешь ты. Но почему мал? Чем мал? Мал телом? Да, мал. Но в нем живет та же вечная бессмертная душа, что и в тебе. Он может быть так же недоволен твоим поведением, твоим отношением к нему. Вот только ответить тебе таким же обращением он не может. Иногда я думаю: а жаль, что дети лишены такой возможности.
И опять — дети лишены возможностей…
Отвержение
Это мощный способ воздействия на детей, направленный на получение от них желаемого поступка или поведения. Воздействие, не оставляющее ребенку выбора. Или я должен сделать так, как хочет мама, или я не принимаемый, отверженный, плохой.
Как это звучит в жизни:
— Уйди!
— Терпеть не могу такого грязного!
— Знать тебя не хочу. Говорить с тобой не хочу.
— Пока в комнате не уберешь, не подходи ко мне!
И это не обязательно даже произносить. Отвержение — в интонации, во взгляде, в жесте. Можно просто посмотреть или оттолкнуть его, и ребенок уже чувствует себя отвергнутым. В этом и суть метода — отвергнуть ребенка, оставить его в одиночестве, отчуждении, чтобы он, испугавшись, помучившись, осознав всю свою «плохость», изменил свое поведение.
Отвержение, по сути, — это тоже лишение возможностей, лишение мощное, работающее безотказно. Потому что я лишаю ребенка не возможности пойти в кино, не возможности посмотреть мультик. Я лишаю его своей любви, своего принятия. И это работает сильнее, чем любое лишение, чем физическое наказание, которое можно стерпеть. А за отвержением стоит: «Я не люблю тебя больше». И это очень страшно — остаться без любви и принятия мамы или папы. Поэтому дети очень болезненно переживают отвержение. Поэтому метод и «работает». За счет своей жестокости.
Я наблюдала такую ситуацию в плавательном бассейне, где ждала внука с тренировки.
— Мне трудно, мама… У меня не получается… Я не хочу сюда ходить…
Я обратила внимание на эти слова, потому что сама не так давно слышала их от своего внука. И сказаны они были тоже по поводу занятий в этом бассейне: «Мне так трудно… У меня не получается… Я не хочу ходить в бассейн…» И мы с дочерью обсуждали сложившуюся ситуацию.
Разрешить ему не ходить в бассейн — неправильно. Он должен понимать — чтобы научиться чему-то, нужно приложить старание, терпение. Но оставить ситуацию такой тоже нельзя, раз он так переживает, раз это для него сложно.
Проанализировав ситуацию, мы поняли, что сами ее создали. Дочь вернулась с ним из отпуска, когда группы были уже набраны и дети начали занятия. И ребенок попал в группу, где оказался самым слабым, неподготовленным. Естественно, он не чувствовал себя там комфортно, осознавая свою неуспешность на фоне других. Мы решили ему помочь, поддержать его, тем более что сами невольно «помогли» сложиться такой ситуации.
Мы решили поговорить с тренером, объяснить ему, что ребенок переживает, что ему нужна поддержка. Мы поддержали ребенка, заверив, что у него обязательно все получится, что это нестрашно, если что-то пока не получается — так бывает у всех людей. Но если человек старается и продолжает учиться — у него потом обязательно все получается. Мы хвалили его после каждого занятия: «У тебя есть сила воли, ты молодец, что продолжаешь заниматься. У тебя уже получается лучше. Тренер тебя хвалит, говорит, что ты стараешься». Спустя какое-то время все изменилось, и он стал ходить в бассейн с удовольствием.
Поэтому я и обратила внимание на слова: «Мне так трудно…» И подумала: не одному нашему тяжело заниматься. Я повернулась и увидела говорившего — мальчика лет семи. Мама, сидящая на диване рядом с сыном, который только что вышел после тренировки, с мокрыми еще волосами, и переобувался, — промолчала в ответ. И я подумала удивленно — что же она молчит, он же просит о помощи!
— Мне трудно, мама, — опять сказал мальчик, сказал очень трогательно, и слезы выступили на его глазах, — у меня ничего не получается, я не хочу…
Он не успел закончить фазу, как мама неожиданно отодвинулась от него в другой угол дивана и сказала холодным, жестким тоном, от которого у меня, что называется, мурашки пошли по телу (а каково было ребенку!):
— Я даже сидеть с тобой рядом не хочу после этого. — И отвернувшись от него, добавила презрительно: — Я даже смотреть на тебя не хочу после этого…
Она демонстративно повернула голову в сторону, как бы показывая, что ей действительно смотреть не хочется на такого ребенка!
И ребенок застыл, просто окаменел. Потом виновато и тихо, не глядя на нее — боясь, наверное, снова увидеть ее неприступность и холодность, быстро оделся и сказал тихо, виновато: «Я готов, мама…»
Женщина встала и пошла — так же не глядя на ребенка, как будто его не существовало. Потому что, действительно, зачем ей такой ребенок? Ей нужен рекордсмен, кем она может гордиться! А зачем ей слабый, сомневающийся в себе ребенок? А ребенок поплелся за ней, еле переставляя ноги, поникший, просто пришибленный своей виной, тем, что он — «не такой».
И я подумала, глядя им вслед: теперь мальчик будет изо всех сил стараться. Чтобы получить одобрение. Чтобы получить принятие. Чтобы мама захотела на него смотреть. И он будет справляться с этой ситуацией в одиночку, преодолевая неудачи, будет напрягаться и тревожиться — и не находить поддержки. Будет переживать, страдать в своей отверженности. Так появляются тревожные, невротичные, неуверенные в себе дети.
Или, что возможнее всего, будет заболевать после тренировок или перед тренировками. Будет заболевать неосознанно — чтобы избежать травмирующей ситуации. И потом взрослые скажут: не пошло у нас плавание, здоровье не позволило.
Или он закроет свои чувства, ожесточится и докажет маме (чего она и хочет!), что он может. Докажет, сцепив зубы, ожесточившись. Но только никого в жизни это ожесточение и закрытость еще не делало счастливым. Успешным — да, результативным — да. Но счастливым — нет. Потому что счастье приходит к открытым людям с распахнутыми сердцами.
И я подумала с грустью: мы отворачиваемся от ребенка именно тогда, когда ему больше всего нужна поддержка. Именно тогда, когда он нуждается в нашей помощи, в поддержке его, в осознании собственных поступков, в одобрении, в успокоении, что он научится делать правильно — мы чаще всего и отвергаем ребенка. И даже сделали это отдельным методом воспитания, эффективным и таким жестоким.
И даже в таком жестоком воздействии мы, родители, опять-таки, умудряемся пережать, передавить свое воздействие, как делали это в применении других методов.
Я видела однажды действительно душераздирающую сцену. Среди бела дня между рядов вещевого рынка шла женщина, за руку которой цеплялась, плача во весь голос, девочка лет двенадцати. И мама с отвращением отталкивала руку ребенка, с ненавистью говоря:
— Отстань, я сказала, не трогай меня…
— Но мама! — отчаянно, размазывая по лицу слезы, кричала девочка. — Мамочка! — и опять хватала быстро идущую мать за руку. А та — опять отталкивала ее руку, как что-то мерзкое, и шла дальше. И девочка опять кричала, плача отчаянно и громко:
— Мамочка!.. Ну мама!..
И это было такое жестокое зрелище! И там, где они проходили, люди останавливались и провожали взглядами эту пару, и у всех на лицах читалось только одно — недоумение. За что мать так жестоко, на глазах у сотен людей отвергает ребенка!
Ни один ребенок не может опозорить родителей так, как родитель — ребенка.
Ян Курчаб
Я тоже, потрясенная этой сценой, долгое время была под ее впечатлением и все думала — ну действительно, что такого страшного в принципе может натворить ребенок? За что его можно так жестоко отвергать?
Я перебирала разные варианты: может, девочка попросила что-то купить и не поняла отказа? Может, обманула? Украла деньги? Призналась, что плохо закончила четверть? Я дошла даже до почти невозможного в ее возрасте — забеременела?
Но какую бы причину я ни придумывала, каждая из них, я уверена — каждая требовала не отвержения, а наоборот, приближения к ребенку, чтобы понять вместе с ним, как это произошло и что теперь с этим делать.
Именно этого требуют все неприятные и сложные ситуации с детьми — именно поддержки ребенка в осознании произошедшего, поиск путей выхода. Потому что раз ребенок натворил то, что не надо было, иногда сам не понимая, как у него это получилось, то он тем более не знает, как из этой ситуации выйти!
Вот тут и нужны родители, которые с позиции своего опыта, знаний и подскажут ему, помогут ему понять и причины свершившегося, и возможные варианты выхода из ситуации. Но меньше всего в таких ситуациях ребенка надо отвергать. Да еще так жестоко. И я уверена — нет такой детской провинности, которая стоила бы такого отвержения!
Но сколько историй о таком вот «неадекватном» отвержении слышала я на тренингах для родителей от самих родителей!
— Я закончила четверть с одной тройкой, которую так и не смогла исправить. И, как сказала мама, стала «позором» для всей семьи. И родители со мной демонстративно не разговаривали несколько дней, пока я не уехала к бабушке. Это были самые тяжелые дни в моей жизни…
— Когда мне было пятнадцать лет, я купила путевку на море. Родители меня не отпускали. Была отговорка — без моей помощи они не смогут сделать ремонт. Я понимала, что это была просто отговорка, чтобы меня не пустить. И все равно уехала отдыхать. И целый год папа со мной не разговаривал.
— Меня родители чуть что отправляли в мою комнату: «Сиди там и на глаза не показывайся, пока…» Это была ссылка. За любую провинность: «Иди и посиди, и пока не поймешь — не выходи». Они не хотели меня видеть. И я сидел в этой комнате такой одинокий, и чувство это было такое ужасное — меня даже видеть не хотят…