- Адрес?
- Не знаю.
- Села на автобус или в машину?
- Красная «девятка».
- Красная «девятка»? - удивился Юферев. - Красных «девяток» не бывает.
- Красная «девятка»! - пускал пивные пузыри Якушкин.
- Как ее звали?
- Наташа. Наташкой назвалась!
- Фамилия?
- Не сказала… Я и не спрашивал… Не говорят фамилию, когда знакомятся! Ты что, капитан, никогда не знакомился с женщинами?
- Приметы?
- Что?!
- Хромая? Кривая? Рябая?
- На щечке родинка… А в глазах…
- Что в глазах?! Отвечай, подонок! Что в глазах?!
- Любовь, капитан, - улыбнулся Якушкин окровавленными губами. - На щечке родинка, а в глазах любовь… И отвали!
- В какую машину села?
- «Девятка», капитан, красная «девятка»… Тебе такой никогда не иметь! - Якушкин дерзил, пытаясь хоть этим подкрепить свое достоинство в глазах продавщицы, ставшей невольной свидетельницей его позора.
- Где сговорились встретиться?
- Нигде… Не захотела она со мной встречаться. Сказала, в центре увидимся, в самом центре.
- Что она имела в виду?
- А черт ее знает… Сказала со значением - в самом-самом центре.
- Узнаешь, если встретишь?
Якушкин все еще стоял, уткнувшись лицом в стол, и только когда начинал что-то говорить, Юферев чуть отпускал его, позволял приподнять голову.
- Повторяю - узнаешь?
- Даже на ощупь, капитан… Говорю же - на щечке родинка.
- На левой, правой?
- Отпусти!
- Отвечай, подонок!
- Отпусти, не могу сообразить!
Якушкин разогнулся, с ненавистью посмотрел на Юферева глазами, залитыми пивом, потряс головой, оглянулся по сторонам - нет ли поддержки, нет ли свидетелей, которые рассказали бы всем, как издеваются над ним, как унижают его человеческое достоинство…
- Отвечай! - третий раз повторил Юферев.
- Когда я смотрел на нее… Родинка была справа…
- А потом она что, переместилась влево? - не понял Юферев.
- Ты тупой, капитан… Если я видел родинку справа, значит, она на левой щеке.
- Родинка нарисованная?
- Вроде настоящая.
- И волосы настоящие?
- И волосы… В порядке телка.
- Сколько лет?
- Где-то между двадцатью и тридцатью.
- Точное попадание, - проворчал Юферев, отпуская Якушкина. - Завтра придешь ко мне в кабинет… Здесь недалеко… На Парковой. Знаешь?
- Знаю.
- Будем составлять протокол и оформлять твои воспоминания по всем правилам юридической науки. Понял?
- Понял.
- Не придешь - доставим силой.
- Если найдете… - проворчал Якушкин.
- Найдем. Всероссийский розыск объявим, а найдем. Никуда тебе, мой миленький, не деться! Никуда!
- Сказал слепой, посмотрим, - проворчал Якушкин и, взяв из рук продавщицы бутылку пива с бумажным стаканчиком на горлышке, тут же налил, но сразу выпить не смог - пена полилась через край, и он вынужден был еще схлебывать ее, чтобы добраться до пива. Смахнув пену с губ вместе с кровью, Якушкин повернулся к Юфереву. - Теперь ты понимаешь, капитан, почему я не люблю разговаривать с вашим братом?
- А ты? Понимаешь, почему наш брат не любит таких, как ты? Вот мы и объяснились, миленький ты мой!
Выйдя из душноватой забегаловки, Юферев направился к ближайшей скамейке, одиноко и покинуто стоявшей у автобусной остановки. Он расположился на ней так, чтобы видеть и забегаловку, и подъезжающие автобусы, и прохожих.
Некоторое время на его глазах ничего интересного не происходило. Подошел автобус, несколько человек вышли и тут же разошлись в разные стороны.
Потом из забегаловки вышел мужичок, молча стоявший в углу со своим пивом, и свернул во двор дома. Через некоторое время оттуда выехал красный «жигуленок».
Хлопнула железная дверь «Пищи», и оттуда вышла женщина, как-то обеспокоенно, нервно вышла. Оглянулась по сторонам, словно искала кого-то, снова вбежала в свое заведение.
Юферев почувствовал беспокойство. Что-то было не так, чего-то он не увидел, а если увидел, то не понял, а если понял, то не главное, не суть. Лишь обеспокоенная продавщица, которая выскочила из забегаловки и тут же снова вбежала внутрь, заставила его взглянуть на происшедшее другими глазами. И он увидел, снова увидел выезжающий со двора красный «жигуленок» и только теперь осознал, что «жигуленок» - то был красного цвета, только теперь, восстановив в памяти эту картину, он с досадливой беспомощностью вспомнил, что это была «девятка», это была красная «девятка», и уехал на ней мужичонка, серый такой, невзрачный, который, отвернувшись ото всех, стоял в углу забегаловки.
Почему он ни на кого не смотрел?
Почему не обернулся, когда Юферев выбивал из Якушкина показания?
Такого не может быть, такого не бывает, чтобы в забегаловке, в ресторане, в автобусе завелись в ссоре два мужика и это не вызвало бы у окружающих никакого интереса.
Но тот даже не обернулся.
И лица своего не показал.
И ничего, совершенно ничего не мог сказать о нем Юферев, разве что мужичонка был невысокий, невзрачный и безликий, без примет и особенностей. У той девицы с длинными волосами была хотя бы на щечке родинка.
Но этот…
И Юферев бросился к забегаловке.
Едва он вошел в полутемное душное помещение под разогретой на солнце железной крышей, как сразу увидел распластанного на полу Якушкина. Подойдя ближе, склонившись над парнем, он с ужасом узнал громадную рану на горле. Да, горло, которое он совсем недавно рассматривал с брезгливостью, если не с ненавистью, было просто располосовано. Рана была настолько глубокой, что голова казалась почти отделенной от туловища. Кровь продолжала сочиться, но уже без напора. Лицо Якушкина было мертвенно-серым - остановившийся взгляд, обесцвеченные губы и поза, в которой не сможет лежать живой человек.
С тех пор как Юферев вышел из забегаловки, вряд ли прошло более пяти минут.
- Что случилось? - спросил он у продавщицы - вжавшись в угол, она билась в каком-то ознобе.
- Не знаю… Ужас какой-то… Я ничего не понимаю…
- Кто это сделал?
- В углу стоял этот тип… Когда вы вышли, он подошел к Леше, что-то сказал ему…
- Угрожал?
- Нет… Они вроде начали хорошо так говорить, Леша улыбался, этот хмырь тоже улыбался… А потом…
- Что потом?
- Леша налил себе пива, выпил, закурил… Запрокинул голову… Была у него такая привычка - пускать дым к потолку…
- Ну, ну?!
- И в тот момент, когда Леша запрокинул голову, этот тип и полосонул. И тут же в дверь. Леша упал, начал биться, хрипеть… Это все в какие-то секунды…
- А того типа вы знаете? Он часто бывает здесь?
- Первый раз вижу.
- А нож? Видели нож?
- Не видела… Он как бы из рукава его вынул… Не лез в карман, не доставал из-за пояса… Как-то сразу у него в руке нож оказался.
- И куда он его дел?
- Не знаю, с собой, наверное, унес.
Юферев подошел к распростертому на полу Якушкину, задержался взглядом на ране, на руке с зажатым в кулаке бумажным стаканчиком, потом подошел к столику, за которым стоял мужичонка. И бутылка пива, и стаканчик остались на месте. Вряд ли он выпил хоть несколько глотков - бутылка была почти полная.
- Похоже, дорогой, ты все-таки сделал ошибочку, - пробормотал Юферев. - Похоже, дорогой, ты все-таки не слишком везучий. - Он обернулся к продавщице: - Он один здесь был?
- Один. Никто к нему не подходил, да и стоял он все время, отвернувшись к стене.
- Это его пиво?
- Да он почти ничего и не выпил… Наверное, поджидал, когда вы уйдете.
- Сколько он выпил, сколько оставил, я вижу… Спрашиваю о другом… Это его пиво?
- Да, он здесь же купил, у меня.
- Сам взял бутылку, отнес ее к столику… Так?
- Примерно. Все как обычно… А! - продавщица понимающе кивнула. - Вы, наверное, про отпечатки? Нет, нет, к нему никто не подходил. Так что на бутылке только мои отпечатки и его…
- У вас есть пакеты?
- Конечно. - Продавщица, кажется, с облегчением нырнула за железные стены контейнера, а через минуту уже протянула Юфереву несколько целлофановых пакетов.
- Разберемся, дорогой, - бормотал Юферев, опуская бутылку в пакет. - Разберемся, миленький ты мой… Не так уж много в городе красных «девяток». Я вообще не знал, что есть, оказывается, и красные «девятки».
Он хотел было отойти от столика, но взгляд его задержался на стаканчике. Конечно, вряд ли на нем остались отпечатки пальцев, вряд ли этот стаканчик, из которого, похоже, даже не пили, может оказаться полезным. Но возобладало чувство дурацкой, бездумной добросовестности. Если стакан брал в руки преступник, надо этот стакан прихватить с собой, а там уж пусть эксперты рассматривают его в свои микроскопы, обрабатывают хитрыми кислотами и посыпают хитрыми порошками.
Осторожно взяв стаканчик, так чтобы коснуться только верхнего и нижнего срезов, Юферев опустил его в пакет. Но тут же подумал, что пиво в бутылке может расплескаться и смыть отпечатки. Пошарив глазами по столу, Юферев увидел то, что искал, - металлическую пробку. Он надел пробку на бутылочное горлышко, с силой вдавил, дождавшись легкого глухого щелчка, а уже сверху, на пробку, надел стаканчик.
- Чем он расплатился? - спросил Юферев, подойдя к дыре в железном контейнере, - эта дыра служила и витриной, и раздаточным окном.
- О! - воскликнула женщина. - Расплатился он круто… Сотенной.
И она тут же протянула Юфереву совершенно новую, без единого надлома сторублевую купюру. Повертев ее в пальцах, опять же стараясь не мусолить, не стереть с купюры следы, которые, возможно, остались на ней, Юферев положил ее между страничками своего блокнота. Порывшись в карманах, он протянул продавщице две мятые пятидесятирублевки.
- Не возражаете?
- Была бы польза, - ответила женщина, стараясь не смотреть на громадную красную лужу, в которой лежал остывающий Якушкин. Похоже, из него вытекли все пять литров крови.
Сразу после похорон Апыхтин вылетел на Кипр.
Один.
Два билета, на Катю и на Вовку, пришлось сдать, правда, за полцены, но Апыхтина это нисколько не затронуло.
Странно как-то получилось - его обычный банковский костюм вполне подошел для похорон. Единственное, что пришлось заменить, - галстук. Вместо яркого, красного он надел серый, в традиционную полоску. И туфли остались прежние - черные.
Осознав все это, Апыхтин уже на кладбище чуть заметно усмехнулся.
- Ты чего? - спросил оказавшийся рядом Цыкин.
- Заметил, как наша рабочая одежда подходит для кладбищенских церемоний?
- В каком смысле?
- Ну как же… Мне и переодеваться не пришлось… Встал из-за стола и отправился на похороны. И в своем кабинете был при наряде, и здесь тот же костюм подошел для отправления печальных надобностей.
Цыкин исподтишка присматривался к Апыхтину - в его словах явно некстати звучала улыбка, и это казалось не то что вызывающим, а просто ненормальным.
Людей на кладбище было немного. Апыхтин отшил все попытки выразить общегородское соболезнование. Из неожиданных, непрошеных был только Кандауров со своими ребятами. К Апыхтину он не подошел, понимая свою несовместимость с банковскими людьми, молча постоял в стороне и только издали кивнул, когда они неожиданно встретились взглядами. Апыхтин в ответ махнул рукой. Кандаурову этого было достаточно - значит, между ними все осталось в порядке и вскоре они обязательно встретятся. Кандауров сел со своими ребятами в черный джип и уехал с кладбища.
Никаких памятников устанавливать не стали, вроде как на свежую могилу не положено, но Апыхтин успел съездить в мастерскую на окраине города и выбрал два куска красного гранита. Оба представляли собой остроконечные, бесформенные, неотесанные глыбы камня, один побольше, другой поменьше. Апыхтин распорядился установить их так, чтобы маленький камень был наклонен к большому, а большой совсем немного как бы склонялся к маленькому. Он согласился отполировать на камнях лишь по небольшому участку - для надписей.
Странное состояние охватило Апыхтина - он был посторонним во всех этих событиях. Ничто слишком уж не волновало его, происходящее как бы его и не касалось. На слова сочувствия он кивал благодарно, иногда улыбался, словно не совсем понимая, по какому поводу собрались мужчины и женщины, тут же забывал и об этих людях, и о том, что они говорили. На кладбище он не проронил ни слезинки, когда опускали гробы, смотрел на них отрешенно, будто думал о чем-то другом, более важном. Лицо его было бледным, спокойным, усталым, и не более того. И если кто-то всматривался в Апыхтина, пытаясь увидеть потрясение, боль, отчаяние…
Нет, ничего этого не было.
Сама природа ограждала его от непосильных впечатлений, поставила невидимую стенку, которая защищала его и хранила. Близким людям казалось, что он не вполне понимает, что происходит, - настолько его поведение не соответствовало событиям.
Увидев в отдалении Кандаурова, он помахал ему рукой, но тут же спохватился, сообразив, что сделал какую-то нелепость, поступил неправильно. Бросив горсть земли сначала на один гроб, потом на второй, он с интересом вслушивался в звуки, с которыми комки падали на доски, и думал о том, что гробы почти пусты, что тела в них занимают совсем немного места, что земля скорее всего продавит доски и случится это совсем скоро…
И было видно - он тяготится похоронами, стремится поскорее остаться один, когда не нужно думать, как поступать, какие слова произнести в ответ на соболезнования, на вопросы о следствии…
Всматриваясь в себя, прислушиваясь к себе, Апыхтин с изумлением понимал, что ему хочется побыстрее избавиться от всей этой черно-красной толпы, чтобы остаться наедине с Катей и Вовкой, сказать им слова, которые скопились в нем за последние дни, когда он не мог ни часа побыть один.
С кладбища людей на двух автобусах отвезли в банк, где в небольшом зале накрыли стол. Часа два просидели почти молча, после чего Апыхтин поднялся, попрощался со всеми, вышел из здания, сел в «мерседес» и отбыл в Москву.
Едва упав на заднее сиденье, он облегченно вздохнул.
- Поехали, Гена… Ну их всех… Без меня погорюют, если так уж хочется.
Водитель диковато глянул в зеркало, столкнулся взглядом с Апыхтиным, тот подмигнул ему заговорщицки, дескать, уж мы-то с тобой понимаем все как надо.
- Поехали, - озадаченно пробормотал водитель и тронул машину с места.
Все вещи Апыхтина уместились в дорожную сумку, он еще с утра забросил ее в багажник. Поэтому, когда увидел на заднем сиденье еще одну сумку, хорошую, кожаную, с наплечным ремнем и медной пряжкой, удивленно посмотрел на водителя.
- Что это, Гена?
- Цыкин в дорогу тормозок собрал… Там, говорит, пригодится.
- Ишь ты… Спасибо, Цыкин… Что же он собрал-то?
- Что-то позвякивающее, - усмехнулся водитель. - Как мне показалось.
Раскрыв «молнию», Апыхтин с трудом удержался, чтобы не присвистнуть - сумка оказалась доверху наполненной бутылками с водкой «Юрий Долгорукий».
- Мы с ним об этом не договаривались.
- Говорит - сюрприз. У него, говорит, и так мало радостей осталось в жизни в последнее время.
- Так и сказал?
- В точности. Я, признаться, немного удивился… Некстати показались мне его слова.
- Испереживался, - нашел объяснение Апыхтин. - С похоронами совсем замотался, так что не всегда понимает, что говорит.
- Не знаю, не знаю… - протянул водитель.
- А что тебе показалось?
- Чудная эта забота… Велел не говорить вам о гостинце, пока за город не выедем.
- Ишь ты, - Апыхтин покачал головой. И тут же связался с Цыкиным по сотовому телефону. - Привет, Миша, - сказал он. - Получил гостинец. Много доволен. Если надеешься, что я кое-что привезу обратно, то должен огорчить - ошибаешься.
- Значит, приглянулся гостинец! - обрадовался Цыкин. - Ну и на доброе здоровье. Это прекрасное средство по перемещению в параллельный мир, как ты выражаешься.
- Только не надейся, что я навсегда останусь в параллельном мире, - ответил Апыхтин уже без улыбки. - Я вернусь, Миша, вернусь. Обрадует это вас или нет.
- Володя! - закричал Цыкин. - Что ты несешь?!
- Вряд ли я вернусь в банк, но в мир… В котором столько всего случилось со мной… Не сомневайтесь. Так и передай Басаргину и Осецкому. До скорой встречи, Миша. - И Апыхтин отключил связь, не дожидаясь ответа.
Слукавил Апыхтин в этом разговоре, сознательно слукавил. Хотя не был он интриганом, не строил сложных взаимоотношений, но что-то в последнее время его настораживало. И сейчас вот, брякнув слова, не вполне соответствующие его настроению, почувствовал, что поступил верно, что он наверняка внесет путаницу в души заместителей. Апыхтин и сам не смог бы объяснить, что именно собьет их с толку, но почувствовал - сделал правильно и своевременно.
- И ладно, - сказал он, вспарывая «молнию» сумки, которую сообразили ему в дорогу друзья-единомышленники. Нащупав лежавшую сверху бутылку с роскошным изображением храма Василия Блаженного, Апыхтин вкусно, одним поворотом мощной ладони свинтил крышку и только тогда увидел, что водитель, не отрывая взгляда от дороги, протягивает ему стакан. - Спасибо, Гена, - сказал он и с каким-то светлым чувством увидел, услышал, как течет в стакан чистая струя водки. Он глубоко, освобожденно вздохнул, словно вытолкнул из себя кладбищенские, могильные, поминальные впечатления дня. - За упокой, да, Гена? - спросил он.
- Надо, Владимир Николаевич, надо.
- Царство небесное, земля пухом, - произнес Апыхтин заученные слова, замер на какое-то время, словно пытаясь понять смысл сказанного, и медленно выпил больше половины стакана. - Хорошая водка, - сказал он.