Без всякого выражения, сквозь чуть затемненные очки Апыхтин смотрел на Цыкина, молча смотрел, безучастно, может быть, даже и не видя его, забыв о нем.
- Ты что, Володя? - не выдержал Цыкин.
- Да так, - смешался Апыхтин. - Задумался. -О чем?
- О чем я могу задуматься?… Билеты вот Аллочка принесла. На самолет. Через неделю отлет на остров Кипр. Три билета.
- Прости, старик, - Цыкин подошел к Апыхтину, подержал руку у того на плече. - Налей, Володя, нам еще по глоточку. Выпьем, ребята… Повод печальный, но что делать… Выпьем.
Апыхтин помолчал с некоторым недоумением, ему, видимо, хотелось задать Цыкину еще несколько вопросов, но это было уже неуместно. Он снова достал бутылку, стаканы, снова разлил коньяк.
Цыкин выпил первым.
Поколебавшись, его примеру последовал Осецкий.
Коньяк Апыхтина остался стоять на столе.
- Я воздержусь, - сказал он. - Что-то частенько мне приходится последнее время перебирать. Опять же следователь… Надо ему что-то рассказать, про угрозы не забыть, да, Миша? - Он посмотрел на Цыкина.
Не найдя что ответить, тот лишь развел руками. Но что-то дрогнуло в его лице, чем-то зацепили его слова Апыхтина, опять же неожиданное решение отказаться от коньяка - такое с их председателем случалось нечасто.
- Как будет угодно, - сказал Цыкин и тут же, в ту же секунду понял, что сказал плохо, слова эти не годятся для Апыхтина. Слова получились недоброжелательными, с вызовом и обидой.
Апыхтин поднял голову и некоторое время смотрел на Цыкина, и постепенно на лице его легкое изумление сменялось улыбкой понимания и прозрения.
- Прости, старик, - повторил Цыкин. - Кажется, я что-то не то сказал. Прости.
И Цыкин направился к двери.
- Да ладно, чего уж там, - великодушно проворчал Апыхтин. - Скажи Аллочке, чтоб зашла… Пусть заберет билеты. - Он сдвинул на край стола три тоненькие голубоватые книжицы.
- Не полетишь? - спросил Осецкий.
- Только Пафоса мне сейчас и не хватает, - невесело усмехнулся Апыхтин.
Юферев смотрел на сидящего перед ним заместителя председателя правления банка Басаргина с легким любопытством. Другими представлял он себе финансовых воротил, не столь суетливыми и худосочными. Ему казалось, что это должны быть люди массивные телом, с литыми затылками, маленькими подозрительными глазками, умом неторопливым, но твердым в своих желаниях и устремлениях. Перед ним же в кресле вертелся человек, явно не уверенный в себе или сознающий за собой нечто криминальное.
Басаргин сидел за полукруглым столом орехового дерева, в кабинете, обшитом такими же ореховыми панелями, среди шкафов не просто из того же дерева, а, кажется, даже из того же ствола - настолько точно были подобраны узоры, цвет, причудливые завитушки в структуре дерева. И, несмотря на все это роскошество, чувствовал себя обеспокоенно.
Сам того не замечая, Басаргин беспрестанно что-то поправлял на себе - поддергивал манжеты рубашки, добиваясь того, чтобы из рукавов пиджака манжеты выступали не более чем на полтора сантиметра, видимо, это казалось ему чем-то очень важным, затем принимался за галстук, переживая из-за того, что узел, как ему казалось, выглядел слишком плоско, раздавленно, а, по его представлениям, обязан был приподниматься и над рубашкой, и даже над пиджаком. Потом вдруг, вспомнив о часах, золоченых, если не золотых часах с массивным браслетом из двух разных металлов желтого и серого цвета, Басаргин встряхивал рукой, то загоняя часы под манжет, то смотрел на них, словно опаздывал куда-то, то тряс, опустив руку вдоль тела, чтобы они сползли на запястье.
- Хорошие часы? - спросил Юферев.
- Неплохие… В Лондоне купил.
- Дорогие? - Юферев прекрасно сознавал грубоватость своего вопроса, но знал, что он понравится Басаргину.
- Весьма, - ответил тот со смутной улыбкой и, поняв, видимо, что ответ получился слишком уж кратким, повторил: - Весьма.
- Тыщ пять?
- Где-то так, - солидно кивнул Басаргин и немного успокоился, услышав эти щекочущие самолюбие вопросы.
- А идут как?
- Спешат, - сокрушенно ответил Басаргин. - Секунд на десять за полгода.
- Ничего, - сочувствующе сказал Юферев, будто десять секунд за полгода действительно была кошмарная неточность. - Цыкин только что сказал мне, что ему неоднократно звонили с угрозами и какими-то требованиями… Вам тоже угрожали?
- Почему вы так решили? - спросил Басаргин и сам понял, что его слова прозвучали глуповато.
- Цыкин утверждает, что неизвестные угрожали ему по телефону. Вам тоже угрожали?
- Видите ли, смотря что иметь в виду. - Басаргин поднял руку над головой и потряс ею, чтобы часы соскользнули вниз, под рукав пиджака. - Если звонит директор завода и говорит, что кредит вовремя вернуть не может, это тоже можно назвать угрозой, правильно?
- Вам виднее. Апыхтин уходит в отпуск, вы остаетесь вместо него? Это так?
- Примерно.
- Не понял? - Юферев начал раздражаться от этой бесконечной двусмысленности. - Примерно - это в каком смысле? Не только вы его будете замещать, или по очереди, или совсем даже не вы?
- Похоже, что все-таки я.
- Почему? Я имею в виду, почему выбор пал на вас? Ведь все три зама как бы на равных, верно?
- Вообще-то я - первый зам. А остальные - просто замы. Назначить замещать могли кого угодно… И Цыкина, и Осецкого.
- Значит, угроз расправы, требования денег, каких-то сверхразумных льгот… Не было?
- Если говорить обо мне лично…
- Да, как вы успели заметить, я разговариваю с вами лично, - холодновато подтвердил Юферев. - И интересуюсь лично вашими впечатлениями.
- Нет, - твердо сказал Басаргин.
- Не понял? Что нет?
- Я не припоминаю, чтобы в последнее время мне кто-то звонил, как вы выражаетесь…
- Господи! - простонал Юферев. - Да какая разница, как я выражаюсь!
- Нет! - сказал Басаргин и, вынув платок, вытер лоб. На Юферева он смотрел чуть ли не с ужасом, словно ожидал какого-то коварного вопроса, который изобличит его в страшном преступлении. - Я имею в виду, что угроз не было.
- Вы сказали, что их не было в последнее время. А в предпоследнее время были угрозы?
- Я не знаю, какое время вы называете предпоследним…
- А я не знаю, какое время вы называете последним! - рассмеялся Юферев, осознав наконец всю бестолковость разговора.
- Ну… Где-то так… С полгода наверняка ничего такого не было.
- А раньше? Полгода назад? Год назад?
- Тоже не припоминаю.
- Как вы думаете, что стало причиной убийства жены и сына председателя банка?
- Причина… - Басаргин, кажется, впервые перестал метаться и, повернувшись к окну, некоторое время молчал. - Что сказать? - повернулся он к следователю. - Конечно, я не знаю… Всех нас это преступление попросту ошарашило. А причина… Окружающая действительность. Все стало позволительно, доступно. Пришли такие времена, что мы смогли организовать банк, банкирами заделались, деньгами ворочаем. Получили право защищать эти деньги, приумножать их, заботиться о безопасности, упреждать угрозу… Теми методами, которые сами выберем. Понимаете меня?
- Вполне.
- Так вот… И все те, которым позволили заниматься всевозможной деятельностью, одновременно получили разрешение и на многое другое. Где-то там, за бугром, все уже отлажено, приняты законы, которые держат все это на каких-то разумных рельсах… А здесь… Мы как младенцы, все еще в кровище, орем, визжим… Ну и так далее.
Басаргин, кажется, успокоился, понял, что нашел верный тон и что никто не собирался его ни в чем обвинять. Он оставил наконец в покое свой галстук, манжеты, часы. Положив руки на стол, он в упор смотрел на Юферева, готовый отвечать на любой вопрос.
- Видите ли, Андрей Иванович… Если говорить обо всей стране, если говорить теоретически, то вы правы. Но я спросил о другом… Как вы думаете, за что убили жену и сына Апыхтина?
- Лично мое мнение?
- Да, речь идет только о вашем мнении.
- Или же произошла какая-то случайность, недоразумение… И преступники вынуждены были пойти на столь жесткие меры. Например, Катя или Вовка узнали кого-либо из них.
- Или же?
- Попытка выбить Апыхтина из седла.
- У вас есть клиенты, способные на это?
- Я готов ответить, что таких клиентов у нас нет. И в то же время понимаю, что утверждать этого нельзя. Время сейчас странное. Деньги сгорают прямо в банках, правительства меняются каждые три или пять месяцев… Что угодно может довести человека до бешенства.
- Есть обиженные на вас? Вы кого-то разорили? Пустили по миру? Довели до банкротства?
- Мы не нарушали закона.
- Я не об этом.
- И нравственного, человеческого закона мы тоже стараемся не нарушать. Ведем себя по-человечески. Это я знаю точно. У банка есть возможность вести себя куда тверже.
- Так есть обиженные?
- Да, есть фирмы, есть люди, с которыми банк поступил, может быть, сурово, но справедливо. Можно ли таких назвать обиженными? Можно. Они затаили зло? Не исключаю. Вынашивают планы мести? И это возможно. - Басаргин, кажется, совсем освоился, обрел способность рассуждать и строить предположения.
- Они выражали свою обиду, досаду, недовольство?
- Не знаю, о каких звонках рассказывал Цыкин, я таких звонков не получал. Никто не угрожал и Апыхтину, он сам об этом говорил. Осецкий? Все знали бы об угрозах еще до того, как он положил трубку.
- Настолько болтлив?
- Настолько несдержан, - поправил Басаргин. - И еще одно… То, что произошло с семьей Апыхтина… В этом есть нарушение логики сегодняшней жизни. То, что произошло, - нападение без объявления войны. Мне непонятно случившееся. Зачем было поступать так? Может быть, банк готов был заплатить любые деньги? Или готов был отдаться в другие руки, если такова была цель? Подобным событиям должны предшествовать переговоры… Как сейчас говорят, разборка.
- Может быть, они хотели с самого начала подавить волю к сопротивлению? - предположил Юферев. - Сразу решили показать, какие они крутые?
- Не знаю, насколько они крутые… Здесь скорее проглядывает истеричность какая-то. А уж никак не спокойный твердый разговор. Залить квартиру кровью - много ума не надо.
- Вам не кажется, что Апыхтин поплыл?
- Он дрогнул, а не поплыл. А кто не дрогнет? - Басаргин опять уставился в окно. За время их разговора над городом сгустились тучи, в кабинете заметно потемнело, по жестяному карнизу застучали редкие капли дождя. - Кто угодно дрогнет.
- И вы? - спросил Юферев.
- Я бы не пожалел никаких денег, чтобы все-таки достать этих отморозков, - Басаргин посмотрел на следователя спокойно и твердо. - Думаю, что и вы поступили бы так же.
- Возможно, - Юферев поднялся. - У меня к вам просьба… Если будут звонки, требования, угрозы, будет что-то такое, что не вписывается в обычную вашу жизнь… Звоните. - Он положил перед Басаргиным визитную карточку. - Здесь и рабочий телефон, и домашний. Звоните.
- Обязательно. - Басаргин взял карточку и не глядя сунул ее в нагрудный карман.
Дождь хлынул сильнее, и оба, подойдя к окну, некоторое время молча смотрели на потоки воды. Площадь перед банком быстро опустела, и только машины сверкали свежими бликами.
- Дождь - это хорошо, - сказал Юферев.
- Особенно в дорогу, - добавил Басаргин.
- Апыхтин собирается на Кипр?
- Какой Кипр, - вздохнул Басаргин. - Тут уж никакой дождь не поможет.
- Дождь - это хорошо, - повторил Юферев. - И для тех, кто уезжает, и для тех, кто остается. - Похоже, он и не ждал от Басаргина ответа, думая о чем-то своем.
Мысленно он уже покинул банк, где никто не мог сказать ему ничего полезного, дельного, что хоть как-то прояснило бы кошмарное убийство, взбудоражившее весь город, поднявшее на ноги всех, кто имел хоть какое-то отношение к милиции или к прокуратуре. Чаще обычного проверялись на дорогах машины, усиленные наряды прочесывали город, нужные люди срочно созванивались со стукачами и доносчиками, под особый надзор были взяты автобусная станция, железнодорожный вокзал, аэропорт.
Но пока все было напрасно - следов убийц обнаружить не удавалось.
Следователь Юферев не был блестящим и проницательным, остроумным и дерзким. Не горели огнем его глаза, и не светилось в них какое-то там сатанинское понимание человеческих слабостей и пороков. Даже задержав опасного преступника, начальству своему докладывал о задержании голосом унылым и безрадостным. Похоже, ему даже неловко было радоваться собственной победе. И походка у него была вполне соответствующая - усталая, и взгляд был печальным, даже сочувствующим: извини, дескать, братец, но придется мне поступить с тобой несколько непочтительно…
Но происходило странное - к Юфереву люди сразу проникались доверием, желанием помочь незадачливому следователю, хоть что-то найти для него утешительное, обнадеживающее. Глядишь, начальство и не выгонит его с работы, глядишь, и похвалит как-нибудь к празднику или просто под хорошее настроение.
Знал ли Юферев, какое впечатление производит он на людей? Похоже, все-таки знал, но не стремился во что бы то ни стало понравиться, показать себя толковым, быстрым, безотказным.
Может быть, в этом проявлялась его натура, скорее всего созданная природой для занятий задумчивых и неторопливых, а может, попросту лукавил, потому что дела ему удавались и раскрытий у него было ничуть не меньше, чем у других следователей - с горящими глазами и учащенным дыханием.
Когда Апыхтин и трое его верных соратников, трое заместителей, смотрели из большого окна на площадь, на бредущую фигуру ссутулившегося следователя, то единственное чувство, которое посетило их, была жалостливость.
- Со следователем нам явно повезло, - усмехнулся Осецкий.
- Был бы человек хороший, - подхватил Цыкин.
Басаргин лишь головой покачал, Апыхтин вздохнул тяжко: о чем, дескать, ребята, говорить.
А Юферев шел себе и шел мимо «мерседесов» и прочей сверкающей мишуры и не видел мокрой после дождя площади, не ощущал капель, падающих из темных туч, перед его глазами был лишь голубоватый телеграфный бланк со слабым отпечатком женских губ.
Юферев решил сам поговорить с жильцами апыхтинского подъезда, Брыкину поручил выяснить - нет ли среди них человека, который работал бы на почте, телеграфе или в каких-нибудь похожих конторах. Прекрасно знал Юферев привычку наших граждан тащить с работы все, что может пригодиться в хозяйстве, и даже то, что в хозяйстве никогда не пригодится. Секретарши заваливали полки в собственных туалетах коробками со скрепками и кнопками, календарями и блокнотами, шариковыми ручками, которые накапливались годами, пока однажды под горячую руку не выбрасывалось все это в мусорный ящик. Токари тащили с заводов сверла и напильники, электрики всех знакомых одаривали лампочками, выключателями, вилками и розетками. И потому человек, работающий на почте, просто вынужден был тащить домой телеграфные бланки, чтобы использовать их в хозяйстве - от кухни до туалета. И если окажется, что есть все-таки почтовый работник в подъезде, юферевская версия может лопнуть от ветерка, от легкого дуновения сквозняка из квартиры этого работничка.
Войдя во двор, Юферев не торопясь прошел вдоль всего дома, прошел незамеченный, поскольку человека с его внешностью просто в упор никто не видел - не то слесарь бредет по вызову к какой-нибудь старухе, не то инвалид телеграммы разносит, не то дворник прикидывает объем предстоящей работы. Подойдя к апыхтинскому подъезду, Юферев присел на скамейку, поставил локти на колени, подпер щеки ладонями и замер, присматриваясь, принюхиваясь, осваиваясь.
Минут через пятнадцать на скамейку, стоящую напротив, присели две старушки - видимо, отправив домочадцев на службу, накормив их сосисками и напоив чаем, освободились и вышли подышать свежим воздухом. Юферева сразу увидели - после страшного убийства в подъезде жильцы смотрели по сторонам подозрительно и опасливо.
Юферев молча перешел через дорожку и опустился на скамью рядом с бабулями. Порылся в кармане, вынул красненькое затертое удостоверение и протянул ближайшей соседке - рыхлой старухе с настороженными маленькими глазками.
- Капитан Юферев, - сказал он. - Александр Леонидович. Хотел вот поговорить со знающими людьми… В квартиру стучать неловко все-таки… Думаю, может, кто выйдет подышать, может, кто скажет чего дельного.
Простые, казалось бы, необязательные слова, которые мог произнести кто угодно, но Юферев знал, что это именно те слова, которые требовались. Сразу представившись, он оказал женщинам уважение. Сказал, что в квартиру не решился постучать, - опять им приятно. Не каждая хозяйка обрадуется раннему гостю, когда вертится она среди немытой посуды, мятых простыней, разбросанных по квартире шлепанцев. Попросил разрешения обратиться - тоже необходимо, тоже важно.
Да, опыт, на Юферева работал громадный его опыт общения со свидетелями - знающими, ничего не видевшими, имеющими свое мнение и теми, кто берег это мнение пуще жизни, опасаясь, что кто-то его использует им же во вред.
- Очень приятно. - Рыхлая старуха, покосившись на удостоверение, поджала губы, напряженно глядя перед собой.
- Я помню, вы и вчера заглядывали в наш подъезд. - Вторая женщина, сухая и мосластая, оказалась разговорчивее.
- Был, - кивнул Юферев и озабоченно потер ладонями лицо. - Но, знаете, вчера было не до разговоров… Квартира в кровище, хозяин в обмороке…
- Жалко Николаича, - закивала разговорчивая, - мужик-то хороший, и жена его, Катя… Тоже хорошая женщина. Не спесивая, нет.
- Большие деньги, большие беды, - изрекла толстуха, но не осуждающе, сочувствующе произнесла.