— Виновный я! И на голову больной! Пустите!
— Надо везти его на психиатрическую экспертизу, — сказал он Свистунову. Руслан кивнул, а Хайкин вдруг закрыл глаза, прижал кушам испачканные ладони и стал раскачиваться из стороны в сторону и скулить:
— И-И-И…И-И-И…
— Уведите. Он не убивал. Не так все было.
— А как? — спросил Руслан.
— Вы. — Он повернулся к участковому. — Пожалуйста, лягте на землю. Вот здесь. Нет. Это было совсем на другом берегу. Пойдемте.
Они вернулись как раз к тому месту, с которого начиналось Хайкинское топтание. К бревну, лежащему возле самых мостков. Он уверенно топнул ногой:
— Здесь.
Потом взял за плечо участкового, так же как Хайкина, развернул того боком, поморщился:
— Рост не тот. Слишком высокий. Да ладно. Первый удар я уже показал.
Он снова взмахнул рукой. Потом слегка подтолкнул участкового:
— Падайте.
Тот послушно свалился на землю. Кулем, будто взаправду. Он нагнулся и уверенно взмахнул рукой ровно десять раз. Все удары в грудь, в область сердца. Потом схватил участкового за ноги и поволок к мосткам.
— Иван!
Обернулся. Руслан смотрит и качает головой.
— Да-да. Я понял. Увлекся. — И вдруг улыбнулся, глядя на лежащего: — Не собираюсь я вас топить.
— Что ж, для следствия оно и можно, — добродушно улыбнулся участковый, пожилой дядечка с коротко стриженными волосами, с которых при падении упала милицейская фуражка. — Да и жарковато сегодня. Можно и в пруд.
Он посмотрел через плечо. Игнат Хайкин, которого под руки вели конвоиры, споткнувшись, несколько раз обернулся и снова тоненько заверещал:
— И-и-и… и-и-и…
Отчего-то стало не по себе. Что-то очень неприятное было связано с этим Хайкиным. Второй оперуполномоченный смотрел на него, следователя Мукаева, с немым восторгом. Да и Руслан Свистунов покачал головой:
— Ты гений. А? Все вспомнил. И число ударов, и про то, что преступник был ростом выше Хайкина. И сообразил, что сбросили его в воду с мостков. Точно ведь, а? Он за лестницу, конец которой в воде, должно быть, зацепился и не всплыл. Только когда мужики баграми нашарили. А место-то? Место-то как? Ведь дождем же все смыло? Как? Ваня, как?
— Не знаю.
— Ты гений, — повторил Руслан. — Но что теперь с Хайкиным делать?
— Это только эпизод, — устало сказал он.
— Ну да. Еще девять. Замучаешься следственные эксперименты проводить, — усмехнулся Руслан.
— А что делать?
— Не знаю. В психиатричку его. Заключение о невменяемости, и… Может, женщину-то в Горетовке он убил?
— Я устал. Жарко.
— Тогда, здесь — все. Поехали, что ли?
Местные стали потихоньку расходиться. Когда вернулись на исходную, увидели, что Хайкин забился в милицейский «газик» и сидит там, закрыв глаза. И все так же раскачивается из стороны в сторону:
— И-и-и… и-и-и…
— Ну, точно: псих. — Капитан Свистунов покрутил пальцем у виска. — Надо же!
— Он убийцу видел.
— Что?
— Что слышал. Голова сильно болит. Жарко.
— Водочки, может?
— Ты же знаешь…
— Все вы тут больные. Придурки.
В голосе Руслана послышалась неожиданная злость. Глаза коньячного цвета потемнели, и взгляд их словно бы сделался крепче, жестче. И тогда он, следователь Мукаев, позволил пузырю подняться чуть повыше к горлу и тоже жестко и очень зло сказал:
— А тебе, похоже, так удобнее. Больную голову ищешь? Чтобы со здоровой на нее переложить? Ты же давил на него. Самым настоящим образом давил. Почему ж ты так вцепился в этого бедного Хайкина? За что?
— А иди ты… — Руслан обернулся: вокруг были люди. Не место для выяснения отношений, хоть служебных, хоть личных. Рот у капитана Свистунова дернулся, но Руслан, стараясь быть спокойным, сказал: — А я в магазин. Посиди, Иван Александрович, в холодке. Остынь.
— Капитан Свистунов?
— Так точно, — усмехнулся друг детства.
— Будьте так добры уложиться в полчаса.
— А куда вы торопитесь, господин Мукаев?
— Работать.
— Ну-ну, — снова усмехнулся Свистунов и повторил: — Ну-ну.
Когда Руслан ушел, Наталья Хайкина вдруг засуетилась, начала поспешно вытирать руки о цветастый фартук:
— Ой, гражданин следователь, а чайку-то? Чайку? Время-то обеденное, за полдень перевалило.
— Какой уж тут чай! — махнул он рукой.
— Ну, как же? Не побрезгуйте. Чашечку-то на дорожку.
Хайкина все тянула его в дом, и он наконец сообразил: надо пойти. Конвоиры вместе с участковым рассуждали потихоньку, что неплохо было бы в такой жаркий день сбегать за пивом, и косились в его сторону. Он понял: всем мешает. Застегнутый на все пуговицы следователь Мукаев, не снявший пиджака даже в такую жару. Хотя уже давно и душно и дурно.
— Да-да, пойдемте, Наталья… Как вас по отчеству?
— Да уж! По отчеству! — махнула та фартуком. — Где оно, отчество-то? Подохло в канаве лет пять назад. А ведь шестидесяти еще не было! И пьют ее, и пьют, заразу… Беда.
— Вы что-то хотели мне сказать? — Он сел на табуретку в прохладной кухне, расстегнул наконец пиджак.
— Интересный вы мужчина, — застеснялась вдруг Наталья. — Ой, да мне как-то и неудобно.
— Что такое?
— Ведь спал в тот вечер Игнат дома. Точно знаю — спал. Перепил он и свалился под стол. Игнат последнее время на выпивку стал слабоват. Выпил он и уснул.
— Почему же вы не сказали?
— Ой, да что ж я скажу? Пришла — он в кухне валяется. Мужа нет. Я его на горбину — и тащить.
Он с сомнением посмотрел на Хайкину. Женщина, конечно, полная, видная, хотя и не высокая. А что? Очень может быть. Нормальная русская баба. Взвалила пьяного на горбину и отнесла домой, благо, что только угол обогнуть и войти в другую дверь.
— Ну, сами посудите, что в деревне-то скажут? С мужниным, мол, двоюродным братом спуталась. Неудобно как-то. Ну, отнесла и отнесла.
А муж?
— Мужа не было. И вот еще что. Я про рыжего хотела сказать. Он кто?
— Рыжий? Какой рыжий?
— Ну, тот, что малость пониже вас, зато в плечах пошире и покряжистей. Глаз такой лихой у него.
— Капитан Свистунов?
— Уж вам виднее, капитан, не капитан. Милиция, значит? — Наталья покачала головой.
— Что с капитаном Свистуновым?
— Видала я его уже.
— Когда? После того, как Игната забрали? Он приезжал? С вами разговаривал?
— Не после. До. И Вася мой еще был жив.
— Как это жив?!
— Жив, — с уверенностью сказала Наталья. — Васю-то по осени убили, когда уже дожди шли. А этот рыжий приезжал еще по сухому. Возле нашего дома все крутился.
— Зачем? Зачем крутился? — охрипшим голосом просил он.
— Кто ж его знает? — вздохнула Наталья. — Я в цветнике ковырялась, нагнувшись, так он и не приметил. Я гляжу — чужой. И потихоньку разглядела его через забор. А тут муж как раз идет. Этот рыжий его и спрашивает: «Ты Хайкин?» — «Хайкин, — отвечает. — Я Василий, а на другой половине Игнат. Вам которого? Если меня, то вот он я весь, а брата-то моего двоюродного дома сейчас нету». Этот рыжий ничего не сказал, пожал плечами и исчез. И то сказать: Вася-то был сильно навеселе.
— А потом? Потом он не приходил?
— Может, и приходил. Может, и не к Васе вовсе — к Игнату. Это вы уж у него спросите. Только рыжий этот — лихой мужик.
— Что ж. Только вы, Наталья, молчите пока об этом.
— А я уж и молчу. Я только вам. И то сказать: с милицией не надо бы связываться. Бог с ним, с рыжим. Я только вам. Уж очень вы мужчина симпатичный. И лицо у вас такое приятное.
И Хайкина вновь застенчиво прикрыла рот с плохими зубами уголком грязного фартука.
— Да-да. Спасибо. — Он и сам не понял, за что благодарит ее, за неожиданный комплимент или за рассказ.
— Чаю-то жарко. Может, квасу? Квасу своего хлебного?
— Хорошо бы.
Она вышла в сени, принесла огромную эмалированную кружку с квасом. Пока пил жадно, стояла, смотрела. Потом покачала головой, спросила:
— Жена-то небось счастливая?
— Отчего ж счастливая?
— Не пьете. И из себя видный. Должность опять же хорошая. Что ж. На то она жизнь.
И Хайкина вновь тяжело вздохнула.
…В прокуратуру добрались только к четырем часам. Да, собственно, никто и не спешил, даже он, следователь Мукаев, наконец сдался. В самом деле: работа не волк, в лес не убежит. А люди устали, да и жара разморила.
Еще какое-то время возились с Хайкиным, пытались хоть немного привести Игната в чувство, чтобы подписал протокол. Но Игнат глаз не открывал и на все вопросы отвечал тоненьким заячьим верещанием.
— Или придуривается, или в самом деле крыша окончательно поехала, — сделал вывод Руслан. От Свистунова чуть попахивало водкой, но движения друга детства были вполне координированные. — Хорошо, что следственный эксперимент провели до освидетельствования подозреваемого врачом-психиатром. А то бы началось: «Какое имели право, да…» Тьфу! В психушку его. Оформляй, Ваня, бумаги.
Два часа ушло на писанину. Разумеется, под руководством капитана Свистунова, который сидел рядом и то и дело заглядывал через плечо. Он же, следователь Мукаев, столько прочитал за последнее время протоколов, что освоился с их сухим, казенным языком вполне. Показалось вдруг, что другого-то никакого и не знал. А главное, наконец вспомнил, как это делается: писать. И вспомнил, что левша, потому и буквы получились в первый раз такие неровные. Пробовал писать правой, а, оказывается, надо было левой. Теперь же вдруг пошло. Свистунов отметил это с удовлетворением:
— Ну, вот. А я уж волноваться начал. Человек многое может забыть в результате амнезии, но то, что он из левши станет вдруг правшой — это вряд ли. Кстати, у всех левшей почерк похожий. С наклоном в левую сторону. И, кстати, там, на берегу, ты все правильно показал.
— Дался тебе мой почерк! Заладил: «кстати», «кстати»! На себя посмотри.
— А что я? Я двурукий, — подмигнул вдруг Свистунов.
— Как это двурукий? Отчего? — удивился он.
— А ты не помнишь? Неужели не помнишь?
— Нет.
— Да. Избирательно, Ваня, к тебе возвращается память. А мы ведь с тобой в один детский садик ходили. Ты был всегда главный: то Штирлиц, то маршал Жуков, то Василий Иванович Чапаев. А я при тебе Петькой. Когда в школу пошли, выяснилось вдруг, что ты левша. Ну, никак не хотел писать правой. А учительница была упрямая. Решила во что бы то ни стало тебя переучить. Но и ты был упрям. Коса на камень, что называется. Тогда-то тебя в первый раз назвали Мукой. В учительской. Билась она с тобой, билась, а ты правой писать ни в какую. Двоек хватал! Ну и хватал! И тогда я решил из солидарности к тебе присоединиться. От природы я правша, но, начиная с первого класса, стал развивать и левую руку. Годы упорной тренировки, Ваня.
— Но почему ты это делал, когда история с первой учительницей уже закончилась? Кстати, кто победил?
— Мы с тобой. Когда в классе появилось два левши, она сдалась. Я писал левой все три года. Раз уж начал врать, что по-другому не можешь, так надо стоять до конца.
— А у тебя, оказывается, характер! — удивленно сказал он.
— А ты думал? В нашей дружбе, Ваня, ты всегда был главным. А я смотрел, да на ус мотал. Например, сразу понял, что точный удар левой для противника всегда неожиданный и неудобный. Это когда мы в секцию бокса уже пацанами записались. Мне же надо было до тебя дотянуться. Ты был подвижнее, талантливее, бесспорно, как во всех видах спорта. А я зато бил одинаково сильно с двух рук. Вспоминаешь? Левый кросс? А? Как я тебя однажды приложил? А ты ведь не ожидал. Думал, что левая — это только твое.
— Разве мы были в одном весе? — негромко спросил он.
— Одно время были.
— И кто выиграл первенство города?
— Можно сказать, что ничья.
— Как это ничья?
— Победила дружба, называется. Я понял, что выигрываю по очкам, и прекратил бой, сославшись на травму. Бровь, мол, потекла. Не ложиться же было под тебя из дружеских чувств? У меня, знаешь, тоже — характер.
— Но зачем? Зачем?
— Ты никогда не умел проигрывать. Если бы первое место дали мне, а ты стоял бы на ступеньку ниже, это был бы конец нашей дружбы. Никогда бы ты мне, Ваня, этого не простил.
— А ты ей так дорожил? Дружбой нашей?
— Дорожу. Неужели ничего еще не понял?
— Понял. Теперь понял все. Значит, так же как первое место на городских соревнованиях, ты отдал мне любимую женщину? Сославшись на травму? А, Руслан? Или просто испугался, что на этот раз по очкам не удастся? Тут надо нокаутом: укладывать противника сразу. На спину.
— Да заткнись ты! Пошляк. Заткнись!
— Ладно, заткнусь.
— Давай лучше вернемся к делам.
— Подожди. Объясни все-таки, к чему был этот экскурс в прошлое?
— Подумай.
— А насчет левши? Ты, значит, и писать умеешь обеими руками, и бьешь с левой так же, как с правой?
— Хочешь проверить?
Капитан Свистунов шутливо встал в боксерскую стойку. Нет, это было совершенно не то. Бить человека по лицу? Дикость какая-то! Хотя если раскачать в себе этот пузырь, как следует раскачать, то…
— Я пошутил, — примирительно сказал Руслан. — Не таращи глаза. А то и в самом деле как вмажешь сейчас! У меня реакция не такая, сдаюсь. Ты легкий, подвижный. Я помню, как ты однажды под мою правую поднырнул, — он потер скулу, — на следующий день после моего левого кросса. Трещина, однако, была. Ничего, зажило как на собаке… На самом деле я с утра тебе сюрприз готовил.
— Какой сюрприз?
— Телефон. Ты хотел одной даме позвонить. Платиновой блондинке. Кстати, девичья ее фамилия Соловьева. Лариса Соловьева, я у жены справился. А теперь действительно Бушуева. И теперь уж Лора. Так как?
— Когда же ты успел?
— В выходные, мой друг, в выходные. Кто отдыхает, а кто работает.
— Похоже, у тебя с женой что-то не ладится? Так, Руслан?
— А вот это совершенно не твое дело.
— Давай телефон. Не хочешь откровенничать, не надо.
— А кто ты такой, чтобы я с тобой откровенничал? Кто ты?!
— Я? Кто я? Иван Александрович Мукаев, следователь районной прокуратуры, проживаю с женой Зоей и двумя детьми по адресу…
— Да хватит! Выучил, молодец. На, звони.
Он взял листок с цифрами, повертел его в руке. 8-902…
— Может, выйдешь?
Свистунов вышел, громко хлопнув дверью. Он набрал номер.
— Да. Говорите.
— Лора?
В трубке сдавленно:
— Я не могу сейчас говорить. Перезвони через пять минут.
— Но…
— Через пять минут.
Гудки. Он понял, что Лора не одна. Славик где-то поблизости Сейчас она выйдет в сад, спрячется где-нибудь, быть может в беседке. К чему такая тайна? Подождал немного, потом снова набрал номер.
— Лора?
— Иван? Это ты?
— Да. Я.
— Сотовый наконец включил?
— Нет, я с работы.
— С работы?!
— Нам бы поговорить.
— Да. Конечно. Слушай, Славик завтра уезжает по делам. Ночью его не будет.
— Ночью? Зачем же ночью?
— Да хватит уже! Я тебя жду. Только, пожалуйста, чтобы никто не видел.
— В окно, что ли, лезть?
— А ты разучился?
— Хотелось бы через дверь…
— Не валяй дурака! Как стемнеет, я буду тебя ждать.
— А ночи нынче светлые…
— Я замужем, понял? Все еще замужем.
— Хорошо. Во сколько он уезжает?
— Уезжает днем, но днем тебе сюда нельзя. После полуночи.
— Хорошо. Завтра после полуночи.
— Все. До завтра.
Гудки. Какой ужасный день! Но сдвинулось с мертвой точки. Много информации. И Лора. Он посмотрел на часы: рабочий день закончился. Зоя, должно быть, уже ждет. Убрал бумаги в сейф, запер кабинет. В коридоре Леся:
— Так что ж, Ваня? Кончилась наша любовь?
— У меня был тяжелый день.
— А теперь что? К Зое под бочок?
— Послушай, отстала бы ты, а? — прорвалась неожиданная злость. Ее только сейчас не хватало!
— Ну уж нет!
Она вдруг воровато оглянулась: нет ли кого в коридоре? Пусто. Народ уже разошелся. Понедельник — день тяжелый.
— Ваня, я только сейчас поняла, как тебя люблю! Как же без тебя? А?
— Ну, люби.
— Ты бы заглянул на минутку. Приласкала бы. Разве не жаркие были наши с тобой ночки?
— Я не помню.
— А ты посмуглел, похорошел. — Она все так же воровато провела рукой по его лицу, по волосам. — Трезвый. Бегаешь, говорят, по утрам. Ну? Может, поцелуешь?
— Ты специально задержалась? Меня ждала?
— А как же, Ваня?
— Но ведь я же не могу на тебе жениться! Не могу! — с отчаянием сказал он.
— А мне за тебя не замуж надо. Люби только.
— Леся, если мы пойдем домой вместе, нас увидят. С тобой вдвоем по улице… Леся же! Перестань!
— Ха-ха! А мы Русланчика возьмем.
— Где он?
— На улице. Ждет.
— Какая же ты…
— Ну, скажи, скажи.
У него в душе все вдруг как-то странно почернело. Дыхание сделалось тяжелым, перед глазами все поплыло. Что такое? Надо на воздух. На воздух надо. Не быть наедине с ней.
— Пойдем, — схватил Лесю за руку, дернул.
— А ты не психуй. Я не Зоя. Ты еще меня вспомнишь.
Руслан топтался у дверей, курил.
— Ну? Поговорили?
— Ты прямо как часовой на посту, — усмехнулся он. — И сколько лет уже так? Не надоело?
— Нет.
Пошли все втроем по улице, Леся посередине. «Добрый вечер». — «Добрый вечер». Что ж, Зоя узнает раньше, чем они дойдут до дома?
— Знаете, я… Мне надо тут.
— В чем дело, Ваня?
— Руслан, проводи, пожалуйста, Лесю. Я в одно место зайду. Надо.
— Ваня! Ваня, ты куда?! — вслед.
Зачем же так отчаянно кричать? Пошел вперед быстро, не оглядываясь. Никуда ему не надо было, просто не хотел этой многозначительной паузы возле ее подъезда, «зайдешь — не зайдешь?», послушное отстранение Руслана. Черт, этот-то что себе думает?! Или и такая бывает любовь? Леся нужна Руслану, а ей нужен он, Иван Мукаев. Что недоступнее, то сердцу милее. Выходила бы замуж и оставила его в покое.