— Мужик! Иди, вмажем.
— Спасибо за предложение, но я очень тороплюсь.
— Куда это ты так торопишься, с-следователь? — Покачиваясь, Славик идет к чугунной калитке, буксует возле нее. Замок хитрый, так просто с ним не справиться. — Ох ты, е-мое! С-суки! С-следователь!
— Да?
— Где Лорка, с-следователь?
— Понятия не имею.
— Врешь! Ты, с-сука, мне врешь!
— Оскорбление официального лица при исполнении, — очень спокойно говорит он. Охота была связываться со Славиком! Тот напился до состояния, когда пускают сопли, а не в драку лезут.
Частному предпринимателю Бушуеву сейчас очень и очень себя жалко. Скулит:
— Где Лорка? Где? Она мне жена!
— В магазин пошла. Вернется.
— В магазин?! Неделю в магазин?! Да х… там делать?
— Еще одно нецензурное слово — и бью морду, — предупреждает он. Славик все понимает, языком пробует, прочно ли держится передний зуб снизу. Зуб этот красивее всех остальных. Очень хороший, новенький зуб. Но — дорогой. А Славик жадноват.
— Извини, с-следователь. Скажи только, где Лорка?
— Зачем она тебе?
— Люблю с-суку.
— Предупреждал? — Делает шаг вперед. Славик поднимает вверх руки, ладонями к нему, пальцы растопырены:
— Извини. Без базара, извини.
— Купи себе собачку, — советует он. — Маленькую собачку. И люби. У нее есть хвост.
— Хвост? — таращит пьяные глаза Славик. — На х… мне ее хвост?
Отучить частного предпринимателя Бушуева ругаться матом так же невозможно, как птицу отучить летать. Ей только можно подрезать крылья, а Славику — язык. Он, следователь Мукаев, только тяжело вздыхает:
— Заведи собачку, вешай ей на хвост консервные банки и радуйся. Собачка не сбежит, животные привязчивые. А для женщины есть только одна тяжелая цепь — любовь. На ней может сидеть сколько угодно, и даже кормить как следует не попросит.
— Не понял. — Набычившись, Славик еще больше таращит пьяные глаза. — Так Лорка не к тебе сбежала, что ли?
— Я женат. Места для двоих женщин в моей квартире маловато.
— А где ж она?
— Хочешь, приходи завтра в милицию, пиши заявление о пропаже жены. Если ее уже неделю нет, заведем уголовное дело. Мало ли что могло случиться.
— Дело? Записку она мне оставила. Мол, прости-прощай, хочу жизнь свою молодую начать сначала. Чего суке не хватало? Ты, следователь, ты — мужик. На тебя, говорят, бабы сами вешаются. Так скажи мне, чего?
— Понятия не имею.
Он действительно ничего не знает про женщин. Откуда у Лоры взялись силы? Ведь была так зависима от своего Славика. Ушла. Испугалась, что узнают, кто рассказал про подпольный цех по производству «паленой» водки? Частный предприниматель Бушуев справляется наконец с хитрым замком, выходит из-за забора. Щелкает резинкой трусов, жирные рыбки врассыпную, потом снова собираются стайкой на брюхе.
— Пойду.
— Куда?
— К соседу. У него собака вроде ощенилась. Как думаешь, с-следователь, кого взять: девочку, мальчика?
Странно тебя, однако, воспитывали, Славик. Лорка — сука, собачье дитя — девочка.
— Ты подумай как следует. Это ж такая ответственность!
— Вернется Лорка — убью, — мрачно бормочет Славик и идет к соседу. Он же кричит вслед:
— Я запомню! Насчет угрозы!
Но почему-то уверен, что Лора сюда не вернется. Идет по улице дальше. Сколько времени потеряно! Из-за заборов его внимательно и настороженно разглядывают жители Нахаловки: к кому? Что ж, честным путем такие особняки не построишь. Но доказать обратное…
Огромный особняк в конце улицы пуст. На участке беспорядок, дверь не заперта. Хотя желтую бумажную ленточку с нее сорвали. Сидорчук сюда, видимо, заходил, но не надолго. Подался в бега. В Москву, что ли, уехал? За деньгами? А нужны они теперь прокурору Цыпину? Нет, Сидорчук не знает, что есть такая фирма «АРА». И фамилию Алексея Петровича не знает тоже. Цыпин сказал. Надо бы съездить в Горетовку. Но сначала поговорить с матерью. Зоя вчера что-то щебетала: мол, нехорошо получается, как чужие. Чужие? Может быть, и чужие. Но адрес он запомнил на всякий случай.
Ближе к вечеру
Пока дошел до Нахаловки, пока обратно — дело к вечеру. Нет, не темнеет: не дождешься, настали самые длинные дни в году. И солнце по-прежнему печет. Но, во всяком случае, его рабочий день подошел к концу. Мать, Мукаева Инна Александровна, по мужу Нилина, работает в городской администрации. Должность небольшая, но зарплату не задерживают, выплачивают регулярно. А этим в городе немногие могут похвастаться.
Ее рабочий день тоже закончен. Посмотрел на часы: пока мать зайдет в магазин, пока доберется до дома, по дороге со знакомыми перекинется парой слов. Сам решил тоже пройтись по магазинам, потянуть время. Торт к чаю купил уже в последнем магазинчике, возле дома… матери? Как-то язык не поворачивался назвать ее мамой. Поднялся на четвертый этаж, надавил на кнопку звонка.
— Ты-ы?!
О господи! Ну сколько можно? А кого они все хотят увидеть, интересно? С матерью-то, во всяком случае, все просто и понятно: ждет мужа с работы. А пришел сын.
— Можно?
— Да, конечно. Заходи. — И тут же, словно торопясь: — Как Зоя? Как девочки?
— Все хорошо. Здоровы.
— Я рада.
Рада. А что ж ты нам всем как чужая?
— Мама… — Словно подавился этим словом. А слово-то какое! Самое первое, самое родное: «мама». Кашлянул: — Мама, у тебя время есть?
— Сейчас Коля придет с работы. — Посмотрела на часы. — Ужин надо готовить.
— Ничего. Я помогу.
— Ваня, ты же никогда не любил готовить, — напомнила она.
— А что? Что я любил?
Красивая женщина. Странно, что так поздно она нашла свое счастье. Никто не решался, что ли? Из-за той, давней истории? Но ведь она не виновата. Кого миновали ошибки молодости? Просто одним повезло больше, другим меньше. Одни чему-то научились на этих ошибках, другие нет. Инна Александровна, например, научилась ценить мужчину, домашний очаг, гвоздь, который есть кому забить в стену, утюг, который есть кому починить. Потому и хлопочет сейчас на кухне изо всех сил, хотя готовит плохо. Но — старается.
— Ты не жарь котлеты на маргарине, — советует он. — Масла подсолнечного налей.
— Ты думаешь, так будет лучше?
— Конечно. Так есть у тебя пять минут?
Мать обречено вздыхает. Она тоже яркая брюнетка, только загар у матери мягче, светлее, и губы полные, а не тонкие, как у него. Но все равно мать и сын очень похожи. Выглядит она очень молодо, заметил это еще в больнице. Следит за собой, очень следит. А готовить вот не умеет.
— Я сам порежу овощи в салат. Дай, пожалуйста, нож.
Берет со стола огурец. Мать дает нож, садится на табуретку. Они на кухне, скоро придет Коля.
— Твой муж, часом, не выпивает?
— С чего ты взял?
— Так. Ты не рада, что я зашел… мама?
— Отчего же? Рада. Но ты ведь уже взрослый мальчик…
— А у тебя своя жизнь. Понятно. Значит, я все-таки заставил тебя рассказать историю своего рождения?
— Господи, ты опять об этом!
— Ты же знаешь, что со мной случилось. — Он режет огурцы в салатницу: чик, чик, чик. Ножик острый. Может, ее муж и выпивает, но ножи в доме в порядке. — Я ничего так и не вспомнил. Помоги мне, мама.
— Да-да. Хорошо, — кивает она, потом спохватывается: — А котлеты-то! Котлеты!
Кидается к плите, быстренько переворачивает их, потом рассеянно говорит:
— Да, на растительном масле как-то получше.
— Значит, я выпытал у тебя историю своего рождения, а дальше? Что было дальше?
— Дальше? — Она в ужасе, хватается руками за щеки. — Ваня, но зачем?
— Я что-то ужасное от тебя хотел?
— Да, — шепчет она. — Согласие на эксгумацию.
— На эксгумацию? Твое согласие? Но кого? Кого я хотел… выкопать?
— Его…
— Мама…
— Какая глупая, совершенно глупая мысль! Ведь я же тебе поклялась: я своими руками, — она вытянула руки вперед, растопырила пальцы, на ногтях свежий маникюр, очень красиво, — вот этими руками его похоронила.
— Кого, мама?
— Твоего брата.
— Да что ты такое говоришь?! Какого брата?!
— Ваня, не надо так кричать… Ты же знаешь: я родила в семнадцать лет. Никакого УЗИ тогда еще не было, но у меня был такой огромный живот! Такой огромный! Ты себе даже не представляешь! Ах, да. Зоя. Близнецы ведь рождаются по наследству. То есть когда есть кто-то в роду… Но это не у нас. У него, — каким-то особым голосом сказала Инна Александровна. И передернулась от отвращения. — Я не хотела ребенка. То есть… Извини.
— Я понимаю.
— Что ты можешь понимать! Какие тогда были времена! Это сейчас… Всеобщая распущенность… А тогда… Словом, сначала хотела оставить ребенка в роддоме. Как меня все уговаривали! Как уговаривали! Медсестры, главврач… Все… Я мучилась, очень долго мучилась. Семнадцать лет. Когда врач-гинеколог понял, что самой мне не родить, решил делать кесарево. Тогда еще не часто оперировали, и был большой риск. Я помню только, как сделали укол в вену. Очнулась, живот огнем горит. И тут же: «У тебя двойня!» Мне сразу плохо, чувствую, что нянечка так жалостливо на меня смотрит. Я говорю: «Что?» А она: «Милая, ты только не переживай. Один мальчик-то твой умер. Пуповиной удушило». Не переживай! И тут я подумала, что это судьба так распорядилась. Одного возьму. Не откажусь. Но все равно было плохо. Может быть, рано в семнадцать лет просыпаться инстинкту материнства? — усмехнулась Инна Александровна.
— А… тот, второй? Ребенок?
— А… Ребенок… Мальчик… Заказали маленький гробик. Отнесли на кладбище. Я поплакала, конечно. Похоронили.
— И я, услышав эту историю, попросил у тебя разрешение на эксгумацию?
— Согласие.
— Согласие, да. Согласие.
— Попросил, — как-то вяло согласилась Инна Александров на. — Но я тебе клянусь, что своими руками…
Раздался звонок в дверь.
— Коля! — вздрогнула Инна Александровна. И ему торопливо: — Я тебя прошу. Прошу. Не надо об этом при Коле. Умоляю. Не надо больше.
— Ты подпишешь бумагу? — только спросил он.
— Подпишу, подпишу. Хочешь убедиться — убедись сам. Глупости какие-то, право.
Она менялась на глазах, становилась какой-то томной, жеманной. И, приложив палец к губам:
— При Коле ни-ни. Не вздумай.
Он со вздохом подошел к плите, перевернул котлеты. К Зое бы ее, на курсы кулинаров. Снова взял нож, стал резать помидоры в салат. Мужчина, вошедший в прихожую, говорил раскатисто и слишком уж громко. Нет, Коля не был пьян в стельку. Так, чутьчуть. Для храбрости, наверное, принял. Красивая ведь женщина -Колина жена — и неглупая. Должность опять же неплохую занимает. Такой надо уметь соответствовать. Или выпивать понемногу до иллюзии, что соответствуешь.
— О! Да у нас гости! А что ж один, Иван?
— Дети в деревни у бабушки с дедушкой. — Уловил, что мать едва заметно поморщилась. Бабушка!
— Инночка, ну, с гостем надо бы принять. Святое.
— Сейчас, сейчас, — тут же засуетилась мать.
— Спасибо, я не пью. И жарко.
— Ну! Жарко!
Отчим все время подмигивал и был неестественно оживлен. Он понял вдруг: ведь пасынок тоже при должности, следователем в прокуратуре.
— А вы где работаете? — спросил.
— Ваня! — тут же одернула мать. А что он такого сказал? Ах, да! Должен был помнить. Но — не помнит.
— В ПАХе мы, — кашлянул отчим. — Гайки крутим.
— Что ж. Всякий труд… То есть я хотел сказать, как там с зарплатой? Нормально?
— Ваня! — снова жалобно вскрикнула мать.
— Извините. Бога ради, извините. Я, пожалуй, пойду. Зоя ждет. Пойду. Я зайду к тебе завтра на работу, мама. По нашему делу.
Удерживать его никто не стал. Странная это вещь: женское счастье. Застит глаза, да так, что не сморгнешь. Вот ведь криво все через него, неправильно. И люди другие, и жизнь. Неужели она не видит, какой на самом деле этот ее Коля? Не видит.
Он понял, почему бывал здесь так редко. Если вообще бывал. Не оттого, что не хотел делить мать с другим мужчиной. Просто очень хорошо понимал отчима Колю, ведь сам охотно пользовался женской любовью. А подобное себе наблюдать не слишком приятно. Дать бы Коле в морду, по-прежнему, по-мукаевски, да…
Не о том надо думать. Завтра оформит все бумаги и пойдет на кладбище. Гнусность какая! Но пойдет. Зачем-то ему это было надо. И сейчас надо.
ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ
Ближе к полудню
Да, именно к полудню он уладил все необходимые формальности. Зоя, услышав об эксгумации, только руками всплеснула:
— Ой, Ванечка, да зачем?
— Затем, что я не верю своей матери, — отрезал он.
— Как это не веришь?
— Она сама сказала, что если бы оба близнеца остались живы, от одного отказалась бы. Я не уверен, что тот, второй, умер.
— Куда ж она его дела?
— Выясню, — снова коротко ответил он. Зоя поджала губы.
Он позвонил в больницу, там сказали, что Цыпин еще в реанимации. Не стал старика беспокоить, справился и без Вэри Вэла. Заместитель Цыпина очень удивился, увидев заполненный бланк, потому что никакого дела из-за срока давности не могло быть возбуждено. В принципе, кроме него, следователя Мукаева, никому это и не было нужно. Но он был любимчик прокурора, ценный работник. Заместитель только плечами пожал и махнул подпись: пожалуйста! Ссориться не резон: все уже решено, переводят в областную прокуратуру на другую должность. А кто преемник? Да вот же он самый и есть, Иван Мукаев, бумаги на повышение почти уже готовы. Может, и в прокуроры сразу махнет, раз с Цыпиным беда приключилась. Так пусть делает что хочет, ему же и отвечать.
Позвонил Свистунову, пригласил присутствовать.
— Где? — удивился тот.
— На кладбище.
— Значит, опять снова-здорово? Гробики, трупики… Ну-ну. Не надоело? — И после паузы: — А это интересно.
Руслан пришел на кладбище, молча стоял, смотрел, как могильщики отбрасывают прочь сухую, крошащуюся землю. А у него, следователя Мукаева, нижняя челюсть ходуном ходила. Судмедэксперт переминался рядом с ноги на ногу, понятые посматривали друг на друга в недоумении. Случайные люди, пришли на кладбище проведать усопших родственников, цветочки принесли, и на тебе. Никто толком не понимал, что они все здесь делают и какой петух клюнул следователя Мукаева в мягкое место. Тридцать пять лет прошло, тридцать пять лет…
Даже имени не дали новорожденному. Простой металлический крест, краска давно облупилась. Нет, никто не скорбел. Надпись, приличествующую случаю, сочинять не стали, только дата рождения, дата смерти: тот же день. Рядом два памятника: Мукаева Алевтина Васильевна и Мукаев Александр Федорович. Семейная могилка: стол, лавочка, три холмика, на которых искусственные цветы, принесенные на Пасху. Выгорели уже на солнце: с мая месяца стоит жара. Маленький холмик с металлическим крестом с краю, возле самой ограды. Представил себе, что все они думали, приходя сюда: Алевтина Васильевна, Александр Федорович, Инна Александровна:
— Слава Богу.
Что ж жалеть того, кого и полюбить не успели?
Стук лопаты о дерево. Доски почти сгнили, маленький гробик развалился. Тридцать пять лет. Свистунов поворачивается к судмедэксперту:
— Сергей Валентинович, глянь, что там.
Тот подходит к самому краю ямы, садится на корточки. Ему, следователю Мукаеву, дурно. Руслан хватает за плечо, разворачивает лицом к разрытой могиле:
— Нет, ты смотри, Ваня, смотри!
— Ну, что я могу сказать, — раздается покашливание судмедэксперта. — Ребенок здесь похоронен. Судя по размерам и строению скелета, новорожденный.
— Как ребенок? — Он в недоумении. — Так там что, есть что-нибудь?
— А вы что хотели? — удивляется судмедэксперт.
— Ну, я думал…
— Чтобы сделать подробное заключение, надо бы в лабораторию, — вздыхает Сергей Валентинович, — да и там не боги. Лет-то сколько прошло! Нужна современная аппаратура, средства нужны. А на предмет чего вы, простите, хотели бы получить заключение? Какой здесь криминал?
— Да вот причину смерти хотелось бы установить, — бормочет Руслан за него, следователя Мукаева.
— Причину смерти? — еще больше удивляется судмедэксперт. — Насильственной она была или естественной, что ли? Так ведь и срок давности давно уже вышел! Удивляюсь, как вам дали разрешение на эксгумацию! Да, впрочем, что там говорить: сам Мукаев!
Что бы они все понимали! Наконец-то он решается подойти к разрытой могиле. Рядом его предки: Алевтина Васильевна, Александр Федорович… Нагибается вниз, смотрит в яму. Да, там маленькие косточки, череп размером чуть больше его сжатого кулака. Причина смерти? Да какая бы ни была! Он здесь, новорожденный младенец. Не где-нибудь, а в этой яме, в маленьком сгнившем гробике. И вновь что-то лопается внутри. Захлестывает до горла густой кровавой волной, и он шепчет глухо, сдавленно:
— Это я-а-а… Я… Я умер…
В двенадцать тридцать:
— Зарывайте! — приказывает Руслан.
— Как же так? — сопротивляется эксперт. — Зря мы, что ли, все это делали? А заключение?
— Я сказал — зарывайте! — кричит капитан Свистунов. — Понятые подписывают протокол и свободны. И вы, Сергей Валентинович. И, вообще: молчите обо всем этом.
— То есть как это? — обижается судмедэксперт. — Меня с. работы сорвали, притащили на кладбище. Думаете, мне делать нечего? Думаете, у меня работы…
— Да помолчите вы, наконец!
— Что это вы себе позволяете?
— Заткнись! — рявкает капитан Свистунов.
— Ну, знаете! Я на вас докладную…
Сергей Валентинович, надувшись, поворачивается спиной, уходит с кладбища.
— Хоть две! — кричит вслед тому Руслан. — Хоть три! Крохобор! Зануда.
И к нему:
— Ваня, ты как?
— Плохо.
— Да. А это в самом деле сюрприз. — Руслан кивает в сторону разрытой ямы, куда недоумевающие могильщики кое-как набрасывают обратно сухую землю.
Семейная могила истоптана, цветы поломаны, лавочку и одноногий столик своротили напрочь.
— Как же так? — спрашивает он у Руслана. — Выходит, мама меня не обманывала?
— Ну, она мать, — уклончиво говорит друг детства. — В самом деле: странная история. Что дальше?
— Не знаю. Больше у меня нет никаких версий.
— Я думаю, что нам надо наконец-то поговорить, — решается друг детства.