— Но он остановился точно у этой двери… Да, все верно, это ваше пристанище на эту ночь, брат паладин. А что будет дальше, ведают только Господь и наш келарь.
Он улыбнулся, дескать, шутка, я могу и не сообразить, все-таки воин, а у воинов, как известно, чугунные головы и почему-то медные лбы.
— Спасибо, брат Альдарен, — сказал я. — Аминь.
— Аминь, — ответил он автоматически, хотя я брякнул, как мне кажется, совсем не к месту.
Я потянул дверь на себя, но первым вбежал, понятно, Бобик, отпихнув меня так мощно, что я впечатался в косяк. Келья выглядит прямоугольной пещерой, выдолбленной в толще камня, там узкое ложе, стол, длинная лавка, два стула, а на столешнице, что радует, чернильница и стопка перьев в стаканчике из глины.
Нарушая простоту кельи, в стене напротив довольно большой камин, огражденный изысканно сплетенными в орнамент толстыми железными прутьями, да еще простая деревянная лестница, что наискось над ложем и ведет наверх, словно бы на чердак…
Когда я оглянулся, монах уже уходил, набросив капюшон на голову и спрятав руки в рукава.
Я захлопнул за собой дверь. Бобик уже покрутился в тесной келье на месте и плюхнулся посредине, а я задумчиво посмотрел на деревянное ложе. Вроде бы не видать сюрпризов, хотя помню, как придворные короля Неаполя и Сицилии обвинили Гильома Верчерского, основателя комплекса монастырей Манте-Вирджино, что он втихую распутничает, и подослали к нему самую красивую куртизанку. Гильом ответил, что ляжет с нею, но только в ту постель, где спит он сам. Обрадованная дура торопливо вошла в его келью и увидела ложе с раскаленными углями, на которых и спит всегда Гильом, чтобы бороться с искушениями плоти.
Потрясенная куртизанка тут же продала все свое имущество, принесла деньги Гильому, а тот основал для нее женский монастырь в Венозе и ее сделал настоятельницей. Она стала известна как блаженная Агнесса де Веноза, но это уже неинтересно. Куртизанки нам все-таки чем-то интереснее. Странно, чем?
Никаких куртизанок, напомнил я себе. Здесь все борются с искушениями плоти, вот и ты борись, герой, с самым упорным и опасным врагом, а уступай не так уж и сразу.
Бобик поднял голову и внимательно посмотрел на меня.
— Тебе проще, — напомнил я. — Самые мощные искушения у людей… Несмотря на времена года.
Он удовлетворенно вздохнул и опустил морду на лапы, уже готовый заснуть крепко и чутко. Я опустился на лавку и обратил внимание на лестницу.
Монашеская келья, рассчитанная на одного человека, не крохотный чуланчик, как я представлял в детстве, а система помещений, где на первом этаже рабочие комнаты монаха, а на втором две комнаты, где он молится, читает книги, ест и спит.
Кузнечные мехи, подставка для дров, камин с простой железной решеткой, что не дает вываливаться углям на пол, кочерга, совок, длинный и кривой садовый нож, кирка, ящик с берестой…
На отдельном столике кремень, но это дань традиции, наверняка огонь зажигают от свечей, а также рубанок, им можно настрогать стружку для разведения огня.
Бобик поднялся, скорбно вздохнул, подошел к двери. Во взгляде, брошенном на меня через плечо, читалось неимоверное страдание.
— Понял, — буркнул я. — Только недолго! Ты мне нужен. И не лопни.
Он стрелой выметнулся в приоткрытую для него дверь, а я закрыл и вернулся к ложу.
Меч поставил у изголовья, запрет на ношение оружия не распространяется на гостей, а я так и вовсе брат паладин, воин Господа, для паладинов отдельные правила, надо их поскорее узнать, чтобы отстаивать свои гражданские и прочие права и не давать садиться на голову.
Вообще-то мало кто знает, но если верующий совершает греховное деяние, ангел ждет сто восемьдесят минут, а то и целых три часа. Если человек осознает греховность поступка и чем-то компенсирует его добрым, то грех не будет засчитан и обращен против него в Судный день. Так что очень важно еще и задумываться о том, что совершил, иногда можно успеть отыграть назад.
В дверь мощно поскреблись, я торопливо отворил, пока Бобик не процарапал ее насквозь. Он вошел важно, бока раздуты, без ритуальных кругов плюхнулся посредине и сразу же заснул.
— Молодец, — похвалил я. — Быстро ты там все очистил. Ничего, приготовят заново. Труд из обезьяны сделал человека, а усердность — монаха.
Я готовился лечь, когда в дверь вежливо постучали. Бобик поднял голову и посмотрел строго, но пока что не зарычал.
Я крикнул:
— Открыто!
Вошел очень молодой монах с подносом в руках, посмотрел на Бобика и в ужасе застыл на месте.
Я поднялся с лавки, а он сказал торопливо, все еще не отрывая взгляда от Бобика:
— Нет-нет, брат, помогать не надо. Если ваша собачка не очень возражает, я поставлю это на стол. Такова моя обязанность.
— Хорошо, — сказал я, — не буду. Но я думал, обедаем в общей трапезной.
— Так и будет, — сообщил он, — с завтрашнего дня. А пока вы путник, прибывший из холодного и злого мира. Насыщайтесь, отдыхайте… Испытания начнутся завтра. Но если вы не для вступления в орден, то все будет иначе.
— Как?
— Не знаю, — признался он. — Пока вы просто гость.
Я наблюдал, как он ловко, но без излишней суеты перекладывает на стол хлеб, сыр, с десяток круто сваренных яиц, достаточно крупную и толстую рыбину, при виде которой Бобик приподнялся и облизнулся.
— Сегодня постный день, — сообщил он, словно извиняясь, — так что мясо будет только завтра.
— Ничего, — ответил я, — Христос тоже рыбу весьма любил! А Петр так и вовсе ею промышлял. Как тебя звать, брат?
— Брат Жильберт.
— А меня Ричард, — сказал я. — Пока еще не брат… и вряд ли им стану. Но не возражаю, если так называют.
Он скупо улыбнулся.
— Еще бы.
— Это очень высокое звание? — спросил я. — В этом монастыре? Вроде титула?
— Думаю, — ответил он осторожно, — выше, чем в большинстве монастырей. Возможно, выше, чем во всех остальных.
— Брат Жильберт, — сказал я, — присядь и раздели со мой трапезу.
Он покачал головой и ответил смиренно:
— Брат паладин, я не должен.
— Повинуйся, — сказал я настойчиво. — Я паладин, выше по званию.
— Но вы не из нашего монастыря, — произнес он.
— Мы все из одного монастыря Господа Бога, — сказал я внушительно и перекрестился. — Ибо так рекомо.
Он сказал поспешно:
— Аминь.
Я жестом велел ему сесть, он присел послушно и уставился на меня добрыми и чистыми глазами невинного ребенка.
— Как тут вообще идут дела? — поинтересовался я.
Он ответил быстро:
— Как положено.
— А как положено?
— Согласно уставу, — ответил он. Мне показалось, по лицу скользнула некая тень, однако он продолжал смотреть мне в лицо честными глазами. — И положению о монастырях.
— Ах да, — сказал я, — ну конечно… Это мы, паладины, свободнее в своих действиях и поступках.
— У вас большая ответственность, — ответил он смиренно. — Я предпочитаю по правилам и уставу. Когда слишком свободен… можно ошибиться и совершить великий грех…
— Ну, — сказал я, — мелкий человек не совершит великого греха. Для этого надо быть человеком с большими запросами. У вас все поступают по уставу?
Он ответил чуточку уклончиво:
— У нас очень свободный устав… если сравнивать с уставами других монастырей.
— Вы их читали? — спросил я с интересом.
— У нас в библиотеке много чего интересного, — ответил он так же уклончиво.
Я вслушивался в его мягкую речь, правильно построенные фразы, в какой-то момент он бросил взгляд на меня, когда я смотрел в сторону, и мне показалось, что это другой человек, постарше, поопытнее, и повыше рангом, чем рядовой монах.
— Чем занимаются монахи? — спросил я.
Он ответил уклончиво:
— Работы в монастыре много. И всем занятие находится по их силам и способностям. Отдыхайте, брат паладин.
— Как долго?
— Завтра, — сказал он значительно, — вас примет приор, а то и сам аббат, настоятель монастыря.
— Спасибо, — произнес я. — Это великая честь.
Он кивнул.
— Разумеется. Ведь аббатом у нас сам отец Бенедарий!
— Ага, — ответил я, — сам Бенедарий, кто бы подумал… В самом деле сам Бенедарий? Не шутите?
Он произнес с гордостью:
— Вы убедитесь завтра сами.
Я не стал провожать его к двери, здесь он хозяин, а я гость, прислушался к удаляющимся шагам, сбросил сапоги и рухнул на ложе, чувствуя, как сладко заныло усталое тело, получив наконец-то отдых.
Эту ночь буду спать как бревно, измотался за долгий путь в седле через морозный мир, хоть вот сейчас, когда уже засыпаю, хорошо бы осмыслить увиденное: странные недоговорки брата Альдарена, разнобой при встрече, когда явно две группы собирались меня устроить… Интересно, куда определил бы брат Жак, этот гигант показался простецким и бесхитростным малым; еще надо понять опасливые взгляды любого монаха, встречаемого на пути…
Тело мое вздрогнуло само по себе, по коже прокатилась холодная волна. Я почувствовал, как на обеих руках шевелятся волосы, вставая дыбом.
Где-то близко появилась опасность, нечто огромное и чудовищно сильное вышло на охоту, бесконечно злое, сейчас осматривается, как только что выбравшееся из глубокой черной норы.
Опасность приблизилась, я торопливо выдернул меч из ножен, скатился на пол и, выставив перед собой острие, замер в ожидании. Для замаха не будет времени, а так вдруг да оно само напорется на острие.
Холод прокатился по телу, неведомый враг приближается, приближается… Я задержал дыхание, сейчас распахнется дверь, из коридора метнется нечто ужасающее, точно не люди…
Я покосился на Бобика, но Адский Пес, чуткий к любой опасности, почему-то спокойно дрыхнет, даже ухом не шелохнет.
В какой-то момент мелькнуло нечто темное, на краткий миг возникло на стыке стены и потолка, в самом уголке, там и так темно, и почти сразу ощущение близкой и смертельной опасности начало слабеть, отдаляться, уходить.
Когда совсем испарилось, я переполз обратно на ложе, но рукоять меча из ладони не выпустил, стараясь сообразить, что же случилось и почему эта тварь не набросилась.
Возможно, не заметила? Или все-таки послана не за мной? Возможно, она на свободной охоте, либо нужен кто-то иной…
И все-таки сон теперь не шел, я лежал с колотящимся сердцем и старательно продумывал все варианты, кто мог за мной послать и, главное, что именно. Первоначальное предположение, что это не за мной, пришлось отбросить. Слишком облегчающее жизнь, а та научила, что меня что-то все стараются нагрузить, лягнуть, пнуть, ударить, но никак не дать пряник или хотя бы похлопать по плечу, не говоря уже о том, чтобы почесать спинку.
Сна ни в одном глазу, ах да, нужно поупражняться в переносах, пока еще получается замедленно, не умею сосредотачиваться, всякая мелкая хрень отвлекает…
Представил в руке меч, выкованный гномами, сейчас он у меня в моей королевской опочивальне, буквально ощутил в ладони холодную рифленую рукоять… чувство такое, что вот уже сомкнул пальцы, но перевел взгляд на ладонь…
Сжал и разжал пальцы, условия для переноса самые идеальные, ничто не мешает и не отвлекает, однако… однако меча нет.
Возможно, расстояние, возможно, свирепые холода, но самое разумное объяснение — святость монастыря блокирует любые магические действия.
На всякий случай попрактиковался, создавая вино в большой глиняной кружке; получилось, хотя чему так уж радоваться? Видимо, создание вина и пищи у меня за счет моей паладинистости, а телепортация мечей — уже магия, здесь абсолютно неприемлемая, хотя намного более нужная.
Глава 3
В дверь осторожно и очень деликатно постучали, однако настойчиво; очень интересное сочетание, подумал я, вот это деликатно и весьма настойчиво.
— Открыто! — сказал я громко.
Вошел брат Альдарен, осторожно и не отрывая взгляда от дремлющего Бобика притворил за собой и поклонился со всей учтивостью, больше приличествующей рыцарю, чем монаху.
— Брат паладин…
— Добрый день, — приветствовал его я. — Он ведь добрый?
— Господь всегда посылает добрый, — ответил он. — Мы сами делаем его тем или иным. Брат паладин, вам, как новичку, проделавшему такой долгий и тяжкий путь, отец настоятель милостиво разрешил не присутствовать на всенощной…
Я воскликнул:
— Ура!
— …утрене и службе после заутрени, — договорил он, — что в четыре часа утра…
— Вот щасте-то привалило, — сказал я.
Бобик приподнял голову, посмотрел на меня в поисках счастья, в глазах проступил укор, нехорошо обманывать, снова уронил голову и засопел.
— Вы также пропустите окончательный общий подъем, — продолжил Альдарен, — личную молитву и первый канонический час…
— Это когда собирается капитул? — спросил я. — Ну, я общую молитву произношу мысленно. У нас, паладинов, это получается неплохо — дисциплина ума называется. Читать главы из устава или Евангелия мне тоже не обязательно, я Библию знаю наизусть, могу на спор или шелобаны зачитать любой отрывок…
Он поморщился.
— Брат паладин, в этом нет необходимости. Как и нет заслуги в том, чтобы зачем-то заучивать Библию.
— Правда? — спросил я с интересом. — Почему?
— Не проще ли, — спросил он, — держать под рукой книгу? Но капитул нужен, на нем выслушивают отчет старших монахов о работах, сообщают о положении текущих дел… вам разве не интересно?
Я воскликнул:
— Еще как!
— А также, — добавил он, как мне показалось, значительно, — проводится дисциплинарная часть. Иных монахов обвиняют в нарушении дисциплины. Обычно они каются сами, но если их обвиняют братья, то в этих случаях дело разбирает обвинительный капитул…
— В общем, — сказал я, — я все это счастье пропустил? Мне надлежит быть только на утренней мессе, когда все монахи обязаны присутствовать в полном составе…
— За исключением тяжело больных, — подтвердил он. — Но это только сегодня. С завтрашнего дня вы подчиняетесь уставу без каких-либо послаблений.
Я спросил с тревогой:
— А который час?
Он взглянул на свечу, где отметки показывают интервалы в четверть часа, затем перевел взгляд на большие песочные часы в нарочито грубой подставке из некрашеного дерева.
— Через два часа наступит полночь, брат паладин, так что отдыхайте до самого утра. После утренней мессы вам предстоит помолиться в течение часа в своей келье, затем монастырская месса… а потом вам дадут какую-то работу.
— Вот спасибо, — пробормотал я жалко, — наконец-то! Щасте-то какое… А когда завтрак?
Бобик, услышав знакомое слово, тут же пробудился от глубокого сна и с требовательным вопросом в глазах воззрился на молодого монаха.
— Трапеза, — сообщил Альдарен дрогнувшим голосом, — будет около двенадцати. А легкий ужин с пяти вечера до половины шестого. Потом повечерие, а после него братья отходят ко сну.
— Хорошо, — сказал я. — Обязательно приду! Как не прийти? Не могу же пропустить такое… интересное мероприятие. Можно смело сказать, увлекательное до глубины души, хоть и для любителя, а я еще тот любитель церковного пения!
Он замедленно поклонился, явно стараясь осмыслить сказанное, и вышел, держась возле стены, чтобы не потревожить собачку ростом с теленка, а весом с быка.
Я торопливо оделся, на душе пакостно и тревожно. Из головы не идет то чувство близкой опасности, а также моя неспособность призвать оружие или что-то еще из так необходимых, как теперь кажется, вещей, оставленных, можно сказать, в стационаре.
В дверь мощно бухнули, как будто бревном, и она тут же отворилась, не дожидаясь моего отклика. Вошел брат Жак, огромный и медведистый.
— А-а, — сказал он довольно, — и не ложился?.. Иди пожри на ночь, а то по себе знаю, никакой сон не идет, когда брюхо пустое. Твоя собачка уже успела и за тебя? Молодец, я так и думал, она у тебя хозяйственная! А как насчет выпить?
— Она или я? — спросил я осторожно.
Он довольно хохотнул.
— Хороший вопрос. Чувствую, ты паладин еще тот! И вполне уживешься, у нас тут просто.
— Погоди, — сказал я, — а разве трапеза не в двенадцать?
— Точно, — подтвердил он, — трапезная — хорошее место, можно поговорить обо всем, но если хочешь пожрать, то либо проси, чтобы тебе принесли в келью, а если не слишком зажрался, то и сам сходишь… Кстати, твоя собачка так уелась, что чуть там спать не легла.
— Вот свинья, — буркнул я. — Правда, мы так долго добирались сюда по морозу, что ей надо восполнить потерю жировых запасов. А где у вас кухня?
— Я проведу, — сказал он. — Разве не долг наш заботиться о братьях наших меньших?
Я вышел вслед за ним, а когда проходил по коридору, свечи на стене вспыхнули ярче. Жак от неожиданности остановился так резко, что едва не ударился о выступ стены.
Я по инерции сделал еще пару шагов, следующие две тоже вспыхнули, как два маленьких солнца.
— Чего это они? — проговорил он с недоумением.
Я ответил натужно бодро:
— Да просто приветствуют гостя. Вежливые значит. Ты же свой, тебя чего замечать?
— Что значит, — спросил он сердито, — приветствуют? Раньше никого не приветствовали!
— Времена меняются, — ответил я. — Вернее, мы их меняем.
— Лучше бы не менялись, — проворчал он. — Так спокойнее.
Я сделал еще несколько шагов, там дальше свеча, горит едва-едва, однако только я подошел ближе, вспыхнула радостно и празднично, даже цвет пламени поменялся, хотя, на мой взгляд, пурпурный выглядит несколько зловеще в сравнении с желтым или оранжевым.
— Мне больше нравится, — сказал я, — когда времена меняются.
Он покосился на меня с неудовольствием.