— Да ладно кричать, братишка, — примирительно сказал один из санитаров, кивая своим товарищам, чтоб отпустили Сироткина. — Мы ж как лучше хотим. У него ведь шок явный, ты глянь только, сам убедишься: вон, вся будка в слезах.
— В жопе у тебя шок, — грубо отвечал Ами Бергер. — Поехали, Боаз, дружище. Домой поехали. Бог с ней, с оранжереей…
В доме Сироткиных их встретил беспорядок, пахнущий пылью и старыми картонными коробками, как во время перезда. Коробки и в самом деле загромождали гостиную; те, что побольше, от долгого пребывания там вполне уже обжились и теперь успешно прикидывались то журнальным столиком, то телевизионной тумбой, то табуреткой. Зато маленькие явно не могли найти себе постоянного места и выглядели издерганными из-за постоянных перестановок. Вот и теперь Боаз, войдя, сразу пнул ногой небольшую коробку с выцветшей надписью “Сардины эгейские”. Сардины в ответ жалобно зазвенели.
— Тарелки, — зачем-то пояснил хозяин. — Так и не распаковали. А сколько нам их надо, тарелок? Две. Далия да я. Проезжай, Ами, проезжай. Э, да тебе ж не протиснуться. Сейчас…
Он подхватил с пола еще одну коробку, покрутил головой, ища, куда бы ее деть, и наконец водрузил прямиком на уже пострадавшие сардины-тарелки.
— Нам-то чего, нам ничего… — видимо, он все же чувствовал себя немного неловко из-за царящего в доме вокзального бедлама. — Мы-то с Далией — двое. Гостей давно не было. Ты уж не обессудь. Проезжай.
— Да я в порядке, Боаз, не дергайся, — сказал Ами, ободряюще улыбаясь и с превеликим трудом заталкивая себе назад в глотку уже готовый было сорваться вопрос.
Сироткин сел на коробку, покачал головой.
— Что ж ты не спрашиваешь, давно ли мы перехали? — он вздохнул. — Давно, парень, давно. Скоро уже три года будет. Почти сразу, как выселили. Поваландались несколько месяцев по караванам… перессорились все вдрызг… ну и разъехались, кто куда. У меня ж там семья большая была. Дочка, два сына женатых, девять внуков. Ну, а как выдернули нас…
Он снова посмотрел на свои раскрытые ладони, словно недоумевая, что они делают тут, перед глазами. Узловатые пальцы его подрагивали.
— Где же все они теперь? — спросил Ами.
— Так это… живут. Было ведь как: своя земля, свое дело. А своя земля — это… — Сироткин поискал нужное слово и не нашел. — А когда без земли, то все сразу — ух… Вот так. Мы-то с Далией к ним на праздники ездим. А они сюда — ни-ни, ни в какую. Не хотят на Полосу смотреть.
— Ну и правильно. На черта зря сердце бередить? Может, и вам тоже стоило бы…
Боаз кивнул.
— Ага. Дети то же самое говорят. Молодые вы, вот и думаете одинаково.
— Ну вот. Одинаково и правильно… — Ами неловко двинулся в кресле. — Извини, Боаз, но ты действительно будто в шоке. Не зря тебя санитары прихватили. А ведь уже три года прошло. Три года! Зачем себе душу травить? Нельзя так.
— Думаешь, я не понимаю? — тихо проговорил хозяин, уставившись в свою правую ладонь. — Я понимаю. И Далия тоже понимает. Вот найдем ее и сразу уедем. Дня лишнего не задержимся.
— Кого найдете?
— Как это “кого”? Я ж тебе объяснил. Собаку нашу. Найдем и уедем.
— Погоди. Погоди, Боаз… — Ами потряс головой. — И где же ты собираешься ее искать? После трех-то лет?
— Понятно где — в Полосе. Собака, парень, это такое животное, которое ждать умеет. Ты ее, к примеру, у двери оставил, а сам ушел. По делам там или еще куда. И вот, ты где-то гуляешь, а она там ждет. Сколько понадобится. Такие они, собаки… — Сироткин улыбнулся неожиданно сердечной улыбкой. — А моя так в особенности. Умная она у меня, сучка-сучара…
Он снова улыбнулся и опустил руки на колени. Ами молчал, вслушиваясь в дальний собачий вой.
— Вот мы и копаем, я и Далия. С самого первого дня копаем, по очереди, круглые сутки. Копаем и вывозим, копаем и… — Сироткин махнул рукой на коробки. — Видишь: даже распаковаться некогда.
— Копаете? — переспросил Ами, все еще не понимая, вернее, отказываясь понимать. — Что вы копаете?
— Туннель, — просто ответил хозяин. — Что же еще?
— В самом деле… — оторопело произнес Ами Бергер. — Что еще обычно копают нормальные люди? Конечно, туннель…
— Ты знаешь другой способ попасть в Полосу?
Ами отрицательно покачал головой. Конечно, нет. Нормальные люди попадают в Полосу, да и в любое другое место исключительно по подземным туннелям. Конечно. Он наконец осознал, что говорит с сумасшедшим. Этому человеку сломали не только дом и налаженную, счастливую жизнь, но и рассудок.
Где-то с юго-западной стороны возник и тоненькой булавкой вонзился в Амины уши дальний собачий вой. Слышен ли он на самом деле или является плодом твоего воображения? И если верно последнее, а так оно, скорее всего, и есть, то чем ты, Ами Бергер, отличаешься от этого несчастного? Степенью расстройства? Или тем, что та собака была не твоя?
— Ну, так как? — прервал его размышления Сироткин.
— Что? — не понял Ами. — О чем ты?
— Ты согласен мне помочь?
— Помочь? Чем?
— Да уж не рытьем. Ты же у нас инвалид… — Сироткин заговорщицки подмигнул. — Советом, Ами. Я боюсь потерять направление. По одному компасу много не поймешь. А ты в этом деле, как-никак, специалист.
— Понятно.
Ами задумался. Он действительно не знал, как ему теперь поступить. Одно было совершенно ясно: лишь абсолютно безответственный человек стал бы потакать столь опасному сумасшествию. Но и прямо отказать Сироткину он не мог. Сегодня ты умоешь руки, а завтра Боаз или Далия погибнут в завале из-за неправильного крепежа… Что же делать тогда? Идти к властям? К тем самым властям, которые “хватали и волокли” Сироткиных три года назад? И зачем? — Чтобы их снова “схватили и выволокли”, на этот раз — в тюрьму? Ну, уж нет, увольте.
Надо действовать по-умному, постепенно. Сначала согласиться, а затем начать громоздить препятствия, искать отговорки, добиваться задержек: мы, конечно, продолжим, но не сейчас, а через неделю, через месяц, через год… нужно спускать эту сюрреалистическую жуть на тормозах, аккуратненько, не торопясь, пока она не умрет сама собой от полного выздоровления временно обезумевших… Должны же они когда-нибудь осознать свое безумие?
— Ну так как? — повторил Сироткин, напряженно уставившись в амино лицо. — Поможешь?
— Помогу.
— Ай да Ами! — восторженно воскликнул хозяин. — Я знал!
На радостях он схватил Ами за плечи и звучно расцеловал в обе щеки. Затем подбежал к лестнице.
— Далия! Далия!.. — он обернулся к Бергеру. — Подожди минутку, я ее сейчас приведу. Она, наверное, внизу…
Грохоча каблуками по ступеням, Сироткин сбежал в подвал. Ами уныло смотрел ему вслед. Вот уж действительно, не было печали… Сверху послышались шаги; он поднял глаза. В гостиную спускалась Далия — высокая, ширококостная, скуластая пожилая женщина в длинной юбке и небрежно повязанном головном платке.
— Далия! Вы здесь? А Боаз побежал за вами в туннель…
Далия села на ближнюю коробку и вытянула вперед ноги.
— Притащил тебя все-таки… И рассказал, да? Ну а ты что? Неужто согласился?.. Ох, ноги гудят… заездил он меня с этим туннелем. Там меня и похоронит, вот увидишь.
— Далия, зачем?
Она вздохнула, устало махнула рукой.
— Он тебе, наверное, про собаку рассказывал, да? Глупости. Думаешь, он совсем ку-ку? Не в собаке дело. Хотя сам он в этом ни за что не признается…
— А в чем же тогда дело?
— В жизни, Ами… — в сухих выцветших глазах Далии Сироткиной покачивалась грустная усмешка. — Жизнь он там свою оставил, вот что… ну, и собаку, конечно, тоже. Заодно.
Она оглянулась на лестницу и, сильно наклонившись вперед, зашептала.
— Я одного боюсь: что он когда-нибудь действительно докопается туда, к дому. Выйдет, посмотрит, даже найдет свою собаку… И что дальше? Что дальше, Ами? Ведь ничего уже не вернешь… ничего… ничего…
— Он не докопается, Далия. До Хнун-Батума и то очень далеко, а уж до вашего дома и вовсе невозможно. Поверь мне, я знаю.
— Ничего ты не знаешь! — затрясла головой она. — Ничего. Он сможет! Он все сможет. Ты не знаешь, какой он упрямый…
Глаза женщины загорелись лихорадочным блеском, она усмехнулась, прикрывая рот рукой.
— Я тебе вот что скажу, только ты не проболтайся: я уже давно не копаю! Я его обманываю. Говорю, что высыпала мешки в поле, а на самом деле возвращаю их в подкоп. А он и не замечает! Хи-хи-хи…
Далия тоненько прыснула в кулак. Она вдруг показалась Бергеру еще более невменяемой, чем ее сумасшедший муж.
— Но он работает за десятерых, Ами! Этот упрямый мул, если ему что втемяшется… Он докопается, вот увидишь! Прямиком до нашего дома.
— Ваш дом в пятнадцати километрах отсюда. Кроме того, они разрушили все дома, Далия. И оранжереи тоже. Там ничего нет. Там теперь одни развалины. И ты знаешь это не хуже меня…
— Ваш дом в пятнадцати километрах отсюда. Кроме того, они разрушили все дома, Далия. И оранжереи тоже. Там ничего нет. Там теперь одни развалины. И ты знаешь это не хуже меня…
— До самого дома! — перебила женщина, будто не услышав аминых слов. — Он все может. Все. Упрямый мул, каких мало.
Она встала и привычным движением перевязала платок. “Чокнутая не меньше, чем Боаз, — подумал Ами. — А может, даже больше. Сумасшедший дом. Отделение для буйнопомешанных”.
— Вот что, Далия, — сказал он вслух. — Я хочу бросить взгляд на ваш туннель. Крепеж, распорки, ориентация, всякое такое…
— Нет проблем, — Далия положила руку на рукоятку инвалидного кресла. — Я тебе помогу спуститься.
— Вот еще! Не трогай, я сам…
Со всеми этими туннельными передрягами Ами почти забыл о своих внезапно вернувшихся ногах. Вернее, нет, не забыл — как можно такое забыть? Он просто отложил осмысление этого космического события на потом. Годы инвалидного черепашьего бытия приучили его к осторожности: никогда не следует торопиться с выводами, радоваться улучшению или тому, что кажется таковым. Потерпи, Ами, подожди… Сначала обдумай эту новость наедине с самим собой, разгляди со всех сторон, попробуй на вкус, перемой и обсоси каждую косточку, а потом уже беги рассказывать всему свету. Беги рассказывать… “беги”… слово-то какое…
Ноги прекрасно слушались его и сейчас; во всяком случае, стало несравненно легче спускать себя в коляске по лестнице. Если бы не Далия, можно было бы просто сбежать в подвал вприпрыжку, как это делают нормальные здоровые молодые люди. Но Ами инстинктивно не хотел торопить события. Почему?
У этого желания, несомненно, имелась какая-то веская причина… вот только какая? Она висела за его спиной, как огромный темный театральный задник за спиной актера-дебютанта, пришпиленного к авансцене ярким лучом прожектора. Для того, чтобы рассмотреть, понять и осознать ее, требовалось время, личное, персональное время, свободное от самопальных туннелей и их безумных копателей. Время? А может, ты просто боишься, а, Ами? Боишься рассмотреть, оттого-то и оттягиваешь всеми силами решительный момент?
Против аминых ожиданий, туннель оказался вполне сносным, с грамотным крепежом и электрическим освещением. Инвалидная коляска проходила там, почти не задевая боковых распорок. Ами смотрел, задавал вопросы, удивлялся ответам, сдержанно нахваливал. Затем Боаз Сироткин, гордый полученными оценками, проводил специалиста до калитки.
— Значит, договорились, — сказал Ами, пожимая хозяину руку. — Пока я не достану приборов, ты никуда не двигаешься. Передохни немного и дай отдохнуть Далии, хорошо?
— Далия… — ухмыльнулся Боаз. — Станет она тебе отдыхать! Копает, как заведенная, чуть ли не больше моего. Я ей все говорю: полежи, переведи дух… куда там! Упрямая, как ослица. Уж если что ей втемяшится…
“Сумасшедшая парочка…” подумал Ами и тронул колеса — ему не терпелось уже остаться одному. Но тут Сироткин, словно вспомнив что-то, наклонился к самому его уху.
— Да, совсем забыл тебе рассказать, — прошептал он. — Я тут не один такой.
– “Такой” — какой? — не понял Ами.
— Шш-ш… — Боаз оглянулся, как будто кто-то мог их подслушать на пустой улице пустого Матарота. — Такой, который копает. Есть еще один.
Ами устало вздохнул: все, как по книжке. Начальный курс психиатрии. Безумные Сироткины естественным образом склонны были искать и находить аналогичное безумие и в других людях. Это как бы служило для них подтверждением их собственной нормальности.
— Ну, и кто же этот “один”?
— Хилик, — прошептал Боаз. — Хилик Кофман. Я видел, как он возит землю. Много земли. Точно тебе говорю.
— Так, Боаз, — решительно сказал Ами. — Сейчас уже второй час ночи. Если ты не возражаешь, я бы поехал домой, спать…
— Ясное дело… — Сироткин с видимым сожалением выпрямился, отпуская Ами на волю. — Ты только поторопись, ладно? Для нее каждый день важен.
“Для нее — это для собаки, — понял Ами. — Господи, как я, оказывается, устал от этих Сироткиных… Наверное, у меня даже ноги подкашиваются. Теперь я уже могу так сказать: ноги подкашиваются. Ноги…”
Он медленно катился вдоль пустого тротуара. Фонари светились через два на третий. И то спасибо: кому тут светить? Ему? Он и так знает улицы Матарота наизусть, каждый квадратный дюйм. Где-то метров через двадцать должна быть яма. Ами объехал опасное место. Наизусть. Мог бы обходиться вообще без света, без глаз. Как раньше обходился без ног.
А что, разве плохо ему было? И вообще, что такое “хорошо”? Хорошо — это то, к чему привык. А он привык здесь ко всему: к коляске, к Матароту, к людям вокруг. Ему здесь уютно, у него здесь дом. И жалобы по поводу инвалидности — не более чем часть этого уюта. Его уважают: экое горе на парня свалилось, а он, смотрите, ничего! Живет и в ус не дует. Учится, пиво пьет, жизни радуется не меньше других, а может, даже и больше. Точно больше, потому что в мелочах-то самая радость и водится. В лужице радость, не в море. А на бегу поди разгляди ее, лужицу.
Будь у него ноги, разве оказался бы он здесь, в Матароте? Дудки! Черт его знает, где бы он тогда оказался. В Боливии, в Рио, в Непале, в Гоа, в Коста-Рике… В дикой скачке по касательной, подгоняемый ненасытными глазами, по невиданным горам, умопомрачительным ущельям и таинственным равнинам, когда постоянно хочется, требуется еще и еще, и еще… почему? — да потому, что увиденное не насыщает, при всей своей умопомрачительности, пролетает мимо, в крутящуюся вакуумную воронку засасывающей пустоты — фьють, и нету… а, значит — подавай-ка поскорее что-нибудь новенькое, да покруче, а иначе какого хрена мы вообще забрались сюда, братишка, зачем?
Вот именно: зачем?
Выйти сейчас перед всеми, вернее, встать и выйти: вот он, я, смотрите, почти такой же, как и был, только с ногами. То есть, совсем другой от задницы вниз, но от задницы вверх-то я тот же самый, в точности. Ами Бергер, помните такого? Ами, на коляске…
Вспомнят ли?
Нет, не вспомнят. А хуже всего — ты и сам-то себя не вспомнишь, как не помнишь сейчас давнего бостонского мальчика, школьника из причесанного американского пригорода, болельщика “Патриотс”, “Селтикс” и “Ред Сокс”.
— Эй, Ами Бергер, помнишь Ами Бергера?
— Кого, кого?..
— То-то же…
А ведь есть еще и она. Та, что кажется тебе сейчас главнее всего прочего. Как посмотрит она на нового Ами? Как новый Ами посмотрит на нее? Есть дворцы, которые строятся по песчинке, по камешку, по кирпичику. Трудно строятся, зато легко падают. Устоит ли ваш? Это ведь тебе не окно перестеклить…
Калитка оказалась аккуратно притворенной и даже закрытой на щеколду. Значит, кто-то навещал: сам он всегда оставлял ее распахнутой настежь. Гадая, кто бы это мог быть, Ами проехал по дорожке и остановился у входа. В гостиной горел свет. День отказывался кончаться. А может быть, это Эстер? Ами толкнул дверь и мысленно чертыхнулся. Навстречу ему с дивана уже поднимался профессор Серебряков. Вид у него был одновременно и смущенный, и решительный.
— Ами, дорогой, извините за вторжение… — он развел руками. — Как видите, я позволил себе…
По правилам этикета здесь следовало бы ответить, что, мол, не беда, дорогой профессор, ничего страшного, всегда рад… Но Ами предпочел промолчать. Он и в самом деле смертельно устал.
— У меня к вам важное дело, — неловко произнес Серебряков.
Ами Бергер пожал плечами.
— Я надеюсь, Альександер, что оно действительно важное. Даже очень-очень важное. Потому что, если речь идет о чем-то, что можно прояснить завтра, то я предпочел бы…
— Дело жизни и смерти. Клянусь вам.
— Что ж… говорите. И пожалуйста, сядьте. Что вы вскочили?
Серебряков помотал головой.
— Нет-нет. Я уже насиделся. И вообще, не хочу вас задерживать… — потирая руки, он нервной побежкой проследовал от дивана к лестнице и обратно. — Я ужасно благодарен вам за помощь, которую вы мне оказываете с переводами. Прямо не знаю, что бы я без вас делал.
— Для меня это работа, — сухо ответил Ами. — Работа, за которую вы мне платите.
— Что? — рассеянно переспросил профессор. — Ах, да… но дело не в этом. Сейчас речь идет о помощи иного рода. Впрочем, если понадобится, то и она может быть оплачена. Только назовите цену.
— Да о чем вы?
Серебряков проскочил мимо дивана, вернулся, сел, наклонился в Амину сторону, словно намереваясь что-то сказать, и снова вскочил. Его начала бить заметная дрожь.
— За нами охотятся, Ами! — вдруг выкрикнул он срывающимся голосом. — Охотятся! Я чувствую себя дичью на прицеле. Вы когда-нибудь чувствовали себя дичью на прицеле?
— Неоднократно, когда был в армии, — сказал Ами. — Но вы-то не в армии. Кто может охотиться на вас? Или вы имеете в виду ракеты?
— Какие ракеты… — простонал Серебряков. — При чем тут ракеты? Вы видели трех горилл, которых сегодня убило миной? Тех, что расспрашивали обо мне у Давида?