— А ты кто? — спросила графиня.
— Меня зовут Томас.
— Томас? Ты — англичанин или нормандец, да?
— Англичанин. Отец был французом.
— Обожаю полукровок. От кого бежал?
— Долгая история.
— А я никуда не спешу. Меня заперли здесь, чтобы я не тратила деньги, которые моя невестка считает своей законной добычей, так что поболтать мне не с кем, кроме монахинь, а они женщины любезные, но нудные. На столе, если хочешь, есть немного вина. Вино не очень, но лучше, чем ничего. Мне нравится мешать его с водой, она в испанском кувшине. Кто за тобой гонится?
— Да все.
— Ты — сорвиголова! Как интересно. И что же ты натворил?
— Меня обвиняют в ереси и похищении чужой жены.
— Боже! Будь любезен, передай мне одеяло. То, тёмное. Тут редко бывает холодно, но сыро сегодня. Так ты еретик?
— Нет.
— Тебя же сочли еретиком за что-то. За что? Ты отрицаешь Троицу?
— Дорогу кардиналу перешёл.
— Не очень умно с твоей стороны. Какому кардиналу?
— Бессьеру.
— А-а. Мерзкий человечишка. И опасный.
Она задумалась. За дверью, ведущей в обитель, послышались голоса. Стихли.
— К нам сюда доходят кое-какие вести снаружи. Бессьер, говорят, искал Грааль?
— Искал, да не сыскал.
— Понятно, — хихикнула графиня, — Трудно сыскать то, чего нет и в помине!
— Наверно, — дипломатично согласился с ней Томас.
Уж кто-кто, а он точно знал, что Грааль существует. Вернее, существовал, пока Томас не зашвырнул легендарную чашу в море, дабы она больше никогда и ни на кого не навлекла несчастья. А если найдётся «Ла Малис»? Что, её тоже в море?
— А у кого ты увёл жену?
— У графа Лабрюиллада.
Графиня хлопнула в ладоши:
— Вот это да! Отлично, отлично! Лабрюиллад — скотина. Мне всегда было жаль эту девочку, Бертилью. Такая хорошенькая. Каково ей приходилось в постели с мужем-образиной? Жуть! Будто с сопящим бурдюком прогорклого жира! Ей удалось сбежать к юному Виллону?
— Да. Меня наняли вернуть её мужу, а я вернул и опять увёл.
— Коротковат рассказ для долгой истории. Начни-ка с самого начала, — она вдруг замолкла, сложилась пополам и издала сквозь зубы мучительный стон.
— Вам плохо? — всполошился Томас.
— Я… умираю… — тяжело дыша, сказала она, — Что, дивишься? Полон город врачей, а вылечить некому? Один намеревался меня распанахать, я не далась. Остальные старательно нюхают мою мочу и советуют молиться. Я и молюсь.
— И что, нет какой-нибудь микстуры?
— От восьмидесяти двух прожитых лет? Увы, юноша, старость неизлечима, — старушка откинулась на спинку и перевела дух, — На столе зелёная бутылочка. В ней мандрагоровая настойка, монахини любезно делают её для меня. Боль снимает, но я от неё делаюсь какой-то снулой. Плесни мне в чашку, пожалуйста, только водой не разбавляй, и поведай мне свою историю с самого начала.
Томас налил настойки, передал графине и рассказал, как его наняли отнять Бертилью у Виллона, как Лабрюиллад попытался надуть эллекинов.
— Так Бертилья в твоём замке? — осведомилась старушка, — Из-за того, что твоя жена её пожалела?
— Да.
— Дети у Бертильи от Лабрюиллада есть?
— Нет.
— Слава Богу! Были бы дети, Лабрюиллад воспользовался бы ими, чтобы заставить её вернуться. А так, ты можешь просто убить его и сделать Бертилью вдовой. По-моему, лучший выход для всех. У вдовы возможностей больше.
— Поэтому вы здесь?
— Я здесь потому, что мой сын терпеть меня не может. Невестка тем более, а я уже слишком стара для нового замужества. Поэтому я здесь с моим Николя, — она погладила кота, — Значит, Лабрюиллад хочет твоей смерти? Но в Монпелье же его нет? Кто тогда за тобой гнался?
— Лабрюиллад послал за мной кое-кого. А этот кое-кто студентов на помощь свистнул.
— И кто же этот «кое-кто»?
— Его зовут Роланд де Веррек.
— Боже правый! Юный Роланд? Мы дружили с его бабушкой. Слышала, что мальчик — воитель, хоть куда, жаль, на голову слаб.
— То есть?
— Мозги забиты романтической чепухой. Рыцарские доблести и прочая дребедень. Он в матушку пошёл, та тоже умом не блистала, начиталась дурацких романчиков, всю жизнь грезила о благородных паладинах и терпела мужа-хряка. И у сына под матушкиным влиянием мозги набок сдвинулись. Рыцарь — девственник, надо же! — она издала смешок, — Дуралей великовозрастный. Ты слышал о явлении ему Девы Марии?
— Слышал, как не слышать?
— Сильно подозреваю, что его безумная мамаша подлила ему чего-нибудь в питьё. Делать Богоматери больше нечего, только являться и портить жизнь молодым парням! Уверена, Роланд воображает себя рыцарем Круглого стола, так что тебе, боюсь, придётся отправить его на тот свет.
— Зачем это?
— Чтобы избавиться, зачем же ещё? Иначе он от тебя не отстанет. Ты же для него — злой колдун, захвативший принцессу, а он — рыцарь короля Артура. На край земли за тобой последует.
— На край, не на край, в Монпелье он за мной приволокся, — печально подтвердил Томас.
— Тебя-то в Монпелье что привело?
— С учёными мужами хотел побеседовать, загадку разрешать.
— Учёных мужей в Монпелье, как собак нерезаных. Каких угодно. Днями напролёт они спорят о всякой ерунде, наверно, так и надо? О какой загадке идёт речь?
— Интересует меня один святой…
— Что за святой?
— Видел его на фреске… — Томас в двух словах описал монаха на пятачке зелёной травы посреди снежного поля, — …Ясно, что фреска живописует какую-то легенду, но какую? Что за святой там изображён?
— Очень озябший святой, должно быть. А святой тебе зачем?
Томас, поколебавшись, ответил честно:
— Мой сеньор поручил мне найти одну вещь. Святой, похоже, ниточка к ней.
Старушенция хихикнула:
— Ещё один рыцарь в поиске! Вы, часом, с Роландом не родственники? Среди посуды на столе лежит книга. Подай-ка мне её, дорогуша.
Томас повернулся к столу. В коридоре раздались шаги, и в дверь нерешительно постучали:
— Мадам?
— Чего тебе?
— Вы одна, Ваша Милость?
— Нет, у меня тут мужчина, молодой и симпатичный. Ты была права, сестра Вероника. Если усердно молиться, Господь посылает желаемое.
Монахиня, очевидно, толкнула дверь, однако внутренний засов был задвинут.
— Э-э, мадам? — позвала графиню сестра Вероника.
— Не глупи, сестра! — разозлилась пожилая дама, — Я читала вслух, только и всего!
— А, понятно, мадам…
— Давай книгу сюда, — вполголоса приказала графиня Томасу, едва за дверью стихли шаги.
Фолиант был увесист, хотя и невелик, чуть больше ладони Томаса. Графиня развязала тесёмку и стянула покрывавший томик лоскут мягкой кожи:
— Манускрипт принадлежал моей свекрови. Хорошая была женщина, упокой Господь её душу. Ума не приложу, как у неё уродилось такое чудовище, как мой Анри. Наверно, звёзды в момент зачатия не благоприятствовали или Сатурн доминировал. От ребёнка, зачатого под Сатурном, ничего хорошего не жди. Мужчины этого понимать не желают, а зря. Красивая, правда?
Она бережно перелистнула страницы и подала книгу Томасу. Это был псалтырь. Такой же имелся у отца Томаса, не столь, впрочем, богато изукрашенный и без ярких, тронутых кое-где золотом, рисунков. Буквы в псалтыре графини были крупные, на странице помещалось всего два-три слова.
— Свекровь плохо видела, — пояснила старуха, — поэтому монахи-переписчики расстарались для неё.
Картинки изображали святых. Томас опознал Радегунду в короне на фоне строящейся церкви; святого Леодегара, которому выкалывал глаз злобный палач.
— Жутко, да? — спросила графиня, вытянув шею и рассматривая рисунки вместе с Томасом, — Они ему ещё и язык вырвали. Анри тоже всё грозился вырвать мой. А это Клементин.
— Он тоже мученик?
— А как же. Мучительная смерть — обязательное условие, без неё святым не стать.
На следующей иллюстрации Томас узрел святого Ремигия, крестящего голого человека в котле.
— Крестит Хлодвига, — подсказала старуха, — Первого французского короля.
Она перевернула лист. Святой Христофор нёс на плечах малолетнего Иисуса. На заднем плане избиватель младенцев со зверской физиономией стоял у груды детских трупиков.
— У Христофора такой растерянный вид, словно он вот-вот уронит маленького Христа. Наверно, Иисус его обписал. Мужчины всегда теряются, оставшись один на один с младенцем. Ох, бедняжка!
Восклицание относилось к святой Апполине. Её распиливали два солдата. Живот святой был разворочен, под ней натекла лужа крови, а из облаков на неё безмятежно взирали ангелы.
— Всегда удивлялась, почему ангелы не спустятся и не помогут ей? О, а этот меня раздражает.
Раздражал графиню святой Маврикий, на коленях молящийся среди перебитых воинов его легиона. Маврикий уговорил своих товарищей принять смерть, но не предавать мечу христианского города.
— Всегда удивлялась, почему ангелы не спустятся и не помогут ей? О, а этот меня раздражает.
Раздражал графиню святой Маврикий, на коленях молящийся среди перебитых воинов его легиона. Маврикий уговорил своих товарищей принять смерть, но не предавать мечу христианского города.
— Почему он не сражался? — кипятилась графиня, — У него было шесть тысяч солдат, а он вместо боя убедил их дать себя прикончить, как овец. Мне он всегда казался слишком глупым для святого.
Томас перевернул страницу с Маврикием и у него перехватило дыхание. Монах. В снегу. Тот самый.
Графиня хихикнула:
— Что, не понадобились учёные мужи? Оказалось, довольно одной старой перечницы?
Иллюстрация отличалась от авиньонского изображения. Монах с нимбом не стоял на коленях, а свернулся калачиком посреди окружённого снегом клочка травы. Глаза были закрыты. Он, видимо, спал. Святой Пётр отсутствовал, зато имелся в наличии и домик, и второй монах в окне. Над избушкой и спящим раскинулось звёздное ночное небо, с которого смотрел вниз одинокий ангел.
— Святой Жюньен, — прочёл вслух Томас имя угодника, вплетённое в затейливую вязь рамки, — Никогда о нём не слышал.
— О нём мало кто слышал.
— Жюньен, — задумчиво повторил лучник.
— Он был сыном благородных родителей, — просветила его графиня, — Очень благочестивым. Надумав напроситься в ученики к святому Аманду, он проделал долгий путь и постучал в дверь будущего наставника поздно ночью. Святой Аманд, тот ещё пентюх, побоявшись, что к нему нагрянули разбойники, не открыл. Почему Жюньен не растолковал ему, кто таков, почему Аманд сам не рассмотрел гостя — тайна за семью печатями. Как бы то ни было, недотёпа Жюньен прилёг на травку и заснул. Ночью повалил снег, однако Господь в милости своей не дал будущему святому замёрзнуть и, когда наутро Аманд выглянул из окошка, он узрел чудо — снег лежал всюду, только не вокруг мирно спящего Жюньена. Волнующая история, да?
— Как малоизвестный святой попал в эту книгу наряду с чередой знаменитых мучеников?
— Вернись к первой странице.
На первом листе красовалась эмблема: вздыбленный красный лев в белом поле.
— Мне незнаком этот герб, — сказал Томас.
— Это герб Пуатье. Свекровь моя родилась и выросла там. Не знаю, как связаны с городом прочие святые из книги, но Жюньен точно имеет отношение к Пуатье.
— А святой Пётр?
— В Пуатье святой Пётр не бывал.
— Может, святой Жюньен с ним встречался?
— Юноша, я могу поверить в то, что на небесах святые регулярно встречаются, сплетничают, играют в кости и меряются ранами, но земную юдоль святой Пётр покинул задолго до рождения Жюньена.
— Может, и так. Только какая-то связь между ними быть должна.
— Мне она неизвестна.
— Но она может быть известна жителям Пуатье. Надо ехать туда, — рассудил Томас.
— Чтобы ехать в Пуатье, — ехидно заметила графиня, — надо для начала выбраться из Монпелье.
— Обратно в монастырь через забор. Делов-то.
— Ты уверен, что тебя там не караулят? Есть способ проще. Тебе же всё равно надо дожидаться темноты?
— Если я вас не стесню… — расшаркался Томас.
— Не стеснишь. Стемнеет, выберешься из моей кельи и прокрадёшься по коридору до крайней двери слева. Она ведёт в комнату для раздачи подаяний, там выход на улицу, он никогда не запирается. Только до темноты ещё насколько часов, — старуха пожевала губами, затем хитро взглянула на лучника, — Ты в шахматы играешь?
— Немного.
— Я когда-то играла хорошо, но с тех пор прошло много лет. Да и ум потерял остроту… — она вздохнула, с грустью глянув на кота, — Николя сейчас, наверно, умнее меня. Так что мы с тобой на равных. Сыграем?
— Если вам игра доставит удовольствие.
— Доставит. Только предлагаю играть на деньги. Небольшие, исключительно ради острых ощущений. Не против?
— Не против.
— Скажем, по леопарду за игру?
— По леопарду?! — глаза у Томаса полезли на лоб.
Леопард соответствовал пяти английским шиллингам, недельному заработку искусного ремесленника.
— Только ради острых ощущений, — повторила графиня, — Сам посуди, юноша: я старая, мозги и так плохо работают, да ещё настойка их затуманивает. Соглашайся, леопард-другой у меня найдётся выигрыш заплатить. Тебе — прибыток, мне — забава.
— Ладно, по леопарду, так по леопарду, — уступил Томас.
Морщинистое тёмное личико озарилось триумфальной улыбкой. Старушенция укзала Томасу на шахматный набор. Лучник поставил доску на тонконогий столик перед креслом графини.
— Твои фигуры серебряные, — она дождалась, пока Томас сделает первый ход и добавила хищно, — Будет больно. Очень больно.
6
Из обители святой Доркас Хуктон ускользнул на диво гладко. Никем не замеченный, он прокрался в каморку, где были свалены для раздачи бедным разнообразные обноски, и выбрался на улицу. Старая графиня, лицемерно сетуя на слабость ума, ободрала Томаса, как липку, облегчив на целых семь леопардов, но Томас по ним не горевал. Он узнал имя святого с авиньонской фрески. Теперь бы ещё из Монпелье улизнуть. Стены города высоки и хорошо охраняются, нечего и думать о том, чтобы спуститься с них. Следовательно, остаются городские ворота, но они откроются лишь на рассвете.
Томас плотнее закутался в плащ. Хоть дождь и прекратился, мокрая брусчатка блестела в свете фонарей, подвешенных у входов в дома. Надо найти местечко, где можно было бы дождаться утра, не опасаясь ищущих Томаса стражников.
— Солдат, сведущий в латыни, — насмешливо произнёс кто-то за спиной, — Чудо из чудес.
Томас обернулся. В живот ему были направлены вилы, которые держал студент-ирландец Кин.
— Ножик, наверно, с тобой, — прищурился школяр, — Тем не менее, мне кажется у тебя шансов получить вилы в брюхо больше, чем у меня твой ножик в горло.
— Я не хочу тебя убивать.
— Приятно слышать. Мне было бы досадно умереть до заутрени.
— Брось вилы.
— Они мне не мешают, — ухмыльнулся Кин, — Наоборот, являются подтверждением моей мудрости и прозорливости.
— С чего бы?
— Остальные весь день мотались, высунув языки, по городу, как потерявшие след гончие, а я предположил, что ты в обители святой Доркас и, как видишь, оказался прав. Разве я не умничка?
— Умничка, — согласился Хуктон, — Только зачем ты товарищей направил в сторону от обители святой Доркас, умничка?
— Когда это?
— Собственными ушами слышал, как ты орал товарищам, что я по крыше бегу к капитулу.
— А, было, — признал студиозус, — Ну, так награда за тебя одна, а нас много. Зачем делиться? Подержал пару минут вилы — пару месяцев потом можно не отказывать в пиве, вине и женских ласках.
— У меня предложение получше.
— Любопытно. Развлечения здесь дороговаты. Всё-таки, половина городского населения — лица духовного звания. Кстати, вот чего я никак в толк не возьму, так это причин дороговизны на услуги распутных девок. Казалось бы, от клиентов отбоя нет, цены должны падать, а они, наоборот, ползут вверх, как на дрожжах.
— Брось свою ковырялку, помоги мне убраться из города, и я выплачу тебе столько, что ты год будешь переползать с одной шлюшки на другую, в перерывах наливаясь лучшим вином, какое только можно достать за деньги…
— Твоя женщина схвачена, — перебил его ирландец.
Томас похолодел:
— Что?
— Её задержали на северных воротах с тремя людьми и мальчишкой. Роланд де Веррек и его бойцы.
Томас чертыхнулся:
— Ты знаешь, где она?
— По слухам, рыцарь-недотрога повёз её в Тулузу. Но слухам верить — сам понимаешь. В таверне Аиста чего только не болтают. В прошлом году прошла сплетня, что в день святого Арнульфа состоится конец света, а мы всё ещё дышим. Как думаешь, этот де Веррек, правда, девственник?
— Не знаю, не проверял.
— Во даёт парень… А с виду нормальный и рожа смазливая.
Томас прислонился спиной к стене обители и закрыл глаза. Женевьеву сцапали. Опять. Когда он увидел её впервые, она сидела в темнице, дожидаясь казни на костре по обвинению в бегарской ереси. Хуктон длинно выругался.
— Богохульствовать нехорошо, — высказался Кин.
Томас устало бросил ирландцу:
— А я вот сейчас отберу у тебя вилы и в глотку тебе забью. Это будет хорошо?
— Нет, — спокойно ответствовал тот, — Нехорошо и чрезвычайно опрометчиво, потому что с вилами в глотке я буду тебе бесполезен.
Томас открыл глаза и воззрился на Кина с интересом:
— Ты что же, решил мне помочь?
— Мой папаша — глава клана, причём, я его третий сын, то есть мной он дорожит, как куском конского навоза. Поэтому он припомнил поверье, что Господь благоволит к семействам, в которых есть священники, и сдал меня в попы. Моего желания папаша не спрашивал. Старшие братья сражаются, они — мужчины, а я буду не пойми кто. Так что, коль найдётся добрый самаритянин, который снабдит меня щитом, кольчугой и мечом, мы с ним поладим. Мысль ясна?