— Никаких новостей? — спросил он. — Господи, Кертис, это серьезно.
Я холодно заметил, что, по-моему, мы напрасно паникуем.
— Это все, что ты знаешь? — воскликнул Грэм. — Да ведь Рубинштейн один из тех, по кому можно сверять часы. И он не оставил бы гостей, большинство которых едва знает его жену, на попечение ее и секретаря, если бы не случилось чего-то плохое. Паркинсон не собирается позвонить в полицию?
Я ответил, что пока не звонил. Потом спросил его, каким поездом он собирается уезжать, и Грэм стал что-то мямлить о расписании и медленных поездах. Я взял расписание и сказал ему, что мы едем поездом в десять сорок восемь. Что делает Роуз Пейджет я не знал; подумал, что мы составим странное трио. Единственным моим желанием было сразу же поехать к Фэнни и как-нибудь вытрясти из нее правду.
Паркинсон вернулся с сообщениями от Лал и извинениями за ее отсутствие. Я сообщил ему о нашем плане отъезда и спросил о мисс Пейджет.
— Она останется на какое-то время. У нее сильно болит голова. Мы уложим ее в постель после обеда. Беспокойства она никакого не причинит. Я должен позвонить Фэнни, — добавил он. — Поручения есть поручения, однако я предпочел бы, чтобы это сделал кто-то другой. Что может Фэнни сказать мне?
Оказалось, задаваться этим вопросом ему не было нужды. Хотя гудки в трубке раздавались долго, ответа не последовало. Фэнни, видимо, уже ушла.
Вскоре после этого мы с Грэмом уехали вместе. Лал я не видел, но при выезде из ворот оглянулся на дом и увидел в окне испанку горничную, Риту, провожающую нас взглядом. От выражения ее свирепого смуглого лица у меня кровь застыла в жилах. Я предпочел бы — заметьте, я знаю, что говорю: мне довелось жить в странах, где змеи со смертельным ядом так же обычны, как далматинские доги в Лондоне, — встретиться с одной из этих змей, чем с такой женщиной, если она решила причинить зло.
2
Приехав в город, я сразу отправился на квартиру Фэнни. Швейцара в холле не было, домовладелица занимала апартаменты в цокольном этаже в задней части дома. Я поднялся на третий этаж по лестнице с тускло-коричневой ковровой дорожкой, с темными обоями на стенах, с гладкими липкими перилами, мимо раскрашенных под древесину дверей, размышляя о том, до чего это окружение уныло для такого яркого, живого существа, как наша очаровательная Фэнни. Раньше я ни разу не замечал мрачности этого дома, но тогда я приходил вместе с самой Фэнни. Люди, знавшие только адрес, думали, в какой дорогой части Лондона живет Фэнни; лишь входя в здание, человек осознавал, что квартплата должна быть сравнительно низкой. Квартира была явно второго класса, но Фэнни однажды объяснила мне: «Я все равно никогда не ем в этой паршивой дыре, а мне очень важно иметь приличный адрес».
Я постучал в дверь, но ответа не получил. Подождал минуту, постучал снова и услышал, как зазвонил телефон. Он звонил и звонил с тем приводящим в бешенство упорством телефонов, на звонки которых никто не отвечает. Я ждал, чтобы он умолк, но всякий раз, когда наступала тишина, голос на другом конце провода, видимо, просил телефонистку на коммутаторе сделать еще попытку, потому что телефон снова начинал звонить, бодро, бессмысленно, приводя меня в ярость. Вскоре я спустился по лестнице и отыскал домовладелицу.
Фамилия ее была Верити, это была напыщенная, беспокойного вида женщина с оживленными манерами и привычкой внезапно принимать отрешенное выражение лица. Мол то, как содержатся квартиры, не ее дело.
— Мисс Прайс? — произнесла она. — О да. Она была здесь сегодня утром.
— Сейчас ее нет, — сказал я в попытке побудить мисс Верити выдать мне небольшую информацию.
— О да, сейчас ее нет, — кивнула она.
— Она сообщила, когда вернется?
— Нет. Думаю, больше мы ее не увидим.
— То есть мисс Прайс съехала?
— Да. Со всеми вещами.
Эта неожиданная новость почему-то расстроила меня больше, чем исчезновение Рубинштейна.
— Назвала она какую-то причину? Дело в том, что… я ожидал встречи с ней.
Мисс Верити манерно засмеялась.
— В том, что касается мисс Прайс, ничего ожидать не следует, — заявила она. — Она из тех, кто сегодня здесь, завтра там.
— Адреса не оставила?
— Сказала, что позвонит по поводу писем. Она их почти не получает. Но этот ее треклятый телефон звонил все утро.
У меня возникла безумная идея самому снять эту квартиру, чтобы быть на месте, если вдруг Фэнни вернется, но я отказался от нее. Делать там мне было больше нечего, и через минуту я ушел. Однако не забыл спросить, в котором часу Фэнни вернулась накануне вечером.
Мисс Верити заломила руки и с улыбкой покачала головой.
— Вот уж не знаю. Это дом с современными квартирами и со всеми удобствами, а не тюрьма. Наши жильцы приходят и уходят, когда захотят. За ними никто не шпионит. У нас даже швейцара нет.
— Вы или кто-нибудь другой видел мисс Прайс вчера вечером?
— Нет, я ее не видела. Может, ее кто-нибудь встретил на лестнице. Может, ночью ее вообще не было здесь. Знаю только, что в девять часов она прислала уведомление, что эта квартира ей больше не понадобится. Вместо предупреждения о намерении съехать внесла недельную плату — квартиры меблированы, снимают их на неделю, удобно для людей из сельской местности или из-за границы — и уехала.
— Наверное, на такси? — высказал я предположение, не особенно надеясь на ответ.
Мисс Верити хихикнула.
— Никто не видел, чтобы мисс Прайс ходила пешком, разве что по этой лестнице, — ответила она. — Да, она уехала на такси. Но если вы собираетесь устраивать мне допрос, как полицейские в детективных романах, спрашивать, знаю ли я водителя, не доводится ли он мне племянником, и узнаю ли я его, если увижу снова, — нет, не узнаю. Я случайно увидела, что она села в такси, вот и все.
Несмотря на ее колкости, я последовал примеру всех лучших детективов-любителей и отправился на стоянку такси. Служащий сказал мне, что вызов из того дома был, но больше он не помнил. И я, несмотря на все усилия, не смог узнать ничего. Никто не помнил Фэнни, и я вынужден был сделать вывод, что либо того водителя на этой стоянке нет, либо она, в своей легкомысленной манере, стояла на ступеньках, и провидение послало ей проезжающее такси, а вызов из того дома был просто совпадением. Я оставил свою фамилию и адрес на случай, если водитель вернется позднее, и ушел. Надеялся увидеть объявления, выходящие с крупными заголовками «Исчезновение миллионера», но когда в полдень зашел в свой клуб пообедать, ничего подобного не заметил. Позвонил Паркинсону, но он не располагал никакими сведениями. Сказал ему о Фэнни и услышал его протяжный, тревожный свист.
— На нее это не похоже, — усмехнулся тот. — Фэнни, судя по всему, любит держать ответ. Не думаю, что кому-то больше, чем ей, нравится общаться с полицейскими. Кертис, это весьма странно.
Я согласился. Обсуждать Фэнни даже с ним мне не хотелось. Повесив трубку, я принялся уныло расхаживать. Этот неожиданный ход Фэнни беспокоил меня больше, чем я хотел бы признаться даже себе. Если Рубинштейн вскоре не появится или как-то даст знать о том, что жив, то я не видел иного выхода, как передать дело в руки полиции. Все равно, предотвратить утечку этих сведений невозможно. Рубинштейн был не только известным человеком среди знатоков антиквариата — он являлся чрезвычайно богатым человеком, а богачи, как и женщины, всегда находятся в центре внимания. Паркинсон высказался так:
— Я не боюсь приходящей в ярость миссис Рубинштейн, но был бы рад оказаться подальше от ее мужа, когда тот недоволен.
— Рубинштейн должен винить только себя, — попытался я утешить его, на что он сказал с неприятным смешком:
— Прошу прощения, но ты знаешь его хуже, чем я. Он постоянно твердит, что провидение может отказать человеку в разуме, но осторожность доступна всем.
Я искал объяснение тому, почему Фэнни предприняла столь неожиданный шаг, но, даже делая скидку на ветреную и порывистую натуру, мог найти лишь один ответ: она боялась. А представление о Фэнни, действующей из страха, заставило меня содрогнуться. Я долго пытался найти какое-нибудь сочетание обстоятельств, способное сломить ее. А при мысли о ее бесследном исчезновении в связи с исчезновением Рубинштейна похолодел от недоброго предчувствия. Но даже в худшую минуту я не представлял ни длинного пути трагедии и насилия, на который мы ступали, ни ужасного конца всего этого. Невоздержанный язык Лал, перефразируя Евангелие, воспалял круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны. Только ни она, ни мы не знали о печи, какую зажгли те злобные слова.
После звонка Паркинсону я вышел из клуба и бродил по городу, пока не стемнело. Нет смысла слоняться по жилым районам Лондона, когда ты сам не свой от беспокойства. Отдаленные живописные площади, которые Эрнест Шеппард воспроизводит в рисунках для журнала «Панч», таят в себе обиды и разбитые сердца; этот город бурлит суровой жизнью. Акции и облигации понять несложно; люди же представляют собой массу пугающих противоречий. Я встретил нескольких знакомых и останавливался поговорить с ними, но постоянно думал о Фэнни. И был далек от мысли, что она, в каком бы состоянии ни находилась, решит предпринять что-либо безрассудное. Фэнни не из тех, кому газовые плиты сулят какую-то перспективу безопасности.
Проснувшись от кошмарного сна в три часа ночи, я сразу подумал, не связано ли каким-то образом ее исчезновение с полицией.
Глава шестая
Утром Паркинсон позвонил мне из Лондона. Лал уехала из Плендерс ранним вечером в понедельник, никаких вестей о Рубинштейне по-прежнему не было, и Паркинсон занимался большим коммерческим предприятием, в котором участвовал Рубинштейн.
— Если он не вылезет из своего укрытия через несколько часов, то окажется гораздо беднее, чем ожидает, — добавил он. — Люди начинают нервничать из-за богачей, исчезающих в критические минуты. Я не хочу, чтобы акции упали примерно на дюжину пунктов, однако это наверняка произойдет. Мне кажется, следует обратиться в полицию.
Я спросил, как Лал.
— О, приняла худшее из возможных решений. Рубинштейн мертв, и она только ждет, чтобы ее об этом известили. Она вдова, это ясно. Можно сказать, облачилась в траур, и удивительно, как она может заказывать заупокойную мессу по его душе, Рубинштейну это не понравилось бы, пусть он и не ортодоксальный еврей, но к ее вере определенно не присоединялся. Убеждать ее бессмысленно, однако я был бы признателен, если бы ты сделал попытку.
— Каким станет очередной шаг?
— Обращением в полицию. Больше откладывать нельзя. Мне жаль, потому что страх усилится. Но существуют времена, когда нужно подумать о себе. Если в конце концов где-нибудь обнаружат гниющий труп Рубинштейна, я не хочу портить себе карьеру предположением, что утаивал его исчезновение до последней минуты.
— Что ты сам думаешь? — спросил я, и он без промедления ответил:
— Все это подозрительно, и рад возможности переложить на кого-то ответственность. Вестей о Фэнни, очевидно, нет?
Я ответил: «Нет», — повесил трубку и подумал — как странно, что двое весьма значительных людей могли бесследно исчезнуть. Мне казалось, что Фэнни, куда бы ни отправилась, должна была оставить за собой сверкающий след, уведомляющий мир о ее местопребывании. Однако же она скрылась, и никто из нас не знал куда. Разумеется, в ее случае обращение в полицию было неоправданно, но полицейские должны были вскоре начать ее поиски. Фэнни станет первой, кого они захотят допросить.
Естественно, полицейские не рассматривали это дело как уголовное; это было очередное исчезновение человека из дома. Они выслушали показания Паркинсона и принялись опрашивать Лал. Та обострила их интерес, мелодраматично заявив, что уверена в его смерти, вероятно, самоубийстве. Она уже изображала трагическую убийцу. Человек, руководивший ведением данного дела, невысокий, коренастый мужчина по фамилии Берджесс, выбритый до синевы и похожий на спаниеля, только не с такими длинными ушами, счел ее истеричкой и громко выразил удивление, что Рубинштейн давно не запланировал бегства. Узнав, что Фэнни исчезла тоже, он сообразил, что к чему, и сделал блистательный вывод. Несколько дней исчезновение Рубинштейна никто не воспринимал всерьез. Навели справки в местных больницах и полицейских участках, опросили кое-кого из местных, но никого из нас не беспокоили вопросами, и газеты не поднимали шум. Местный начальник станции сказал, что знает Рубинштейна в лицо, и уверен, что он не брал билета в воскресенье вечером; проводник и контролер подтвердили его показания. Как правило, поезд, выходящий в шесть двадцать восемь из Кингс-Бенион, по воскресным вечерам бывает полон, но погода в те выходные загнала людей в города. Все трое были уверены, что узнали бы Рубинштейна, если бы увидели. Потом на четвертый день в дело вмешалась Би-би-си и объявила: «Перед началом вечерних новостей передаем сообщение полиции: «С воскресенья не появлялся дома…»». Компания Рубинштейна перенесла сильное потрясение, и акции ее значительно упали. Поднялась паника, но все же никто не предполагал чего-то ужасного, кроме потери памяти. Лишь несколько неприятных личностей злобно твердили, что дело темное и нужно поставить в известность полицию других стран. Тем временем я не терял из поля зрения Лал. Она ударилась в религию, к которой до сих пор относилась безразлично. Они с Ритой постоянно ходили на мессу и на исповедь; говели и учредили девятидневное моление по Рубинштейну. Я узнал об этом от Паркинсона. Тот едва не сходил с ума от их глупостей.
— Господи, хоть бы Рубинштейн дал нам знак, где находится, или полиция добилась каких-то результатов! — воскликнул он. — Я вынужден бездельничать. Есть вещи, срочно требующие внимания Рубинштейна, а он даже не подумал передать Филпоттсу, своему адвокату, доверенность на ведение дел, так что мне остается лишь сидеть и смотреть, как уплывают его деньги. Я вижу по крайней мере три важных капиталовложения, которые он изменил бы, находясь здесь, но, кажется, никто не вправе сделать за него какой-то шаг. Это убеждает меня, что произошло нечто серьезное. Если бы Рубинштейн просто уехал с Фэнни, то передал бы по телеграфу инструкции. Он не из тех, для кого женщина, даже если это мисс Прайс, дороже ценных бумаг.
Между тем полиция выясняла, не произошло ли несчастного случая. Не нашлось никого, кто помнил бы, что видел эту машину, хотя двое или трое водителей заметили несколько автомобилей неустановленной марки на дороге, по которой Рубинштейн ехал в ту ночь. Вероятность того, что он мог сделать попытку вернуться по опасной дороге вдоль обрыва, тоже обсуждалась, но там были такие сильные оползни, что никаких следов не было видно, поэтому сочли чересчур опрометчивым рисковать жизнью человека, проводя осмотр с верха обрыва. Черный Джек — суровый обрыв, нависающий над камнями, почти недоступными даже в хорошую погоду и совершенно недосягаемыми во время штормов, бушевавших всю неделю. Мало кто мог припомнить такой период бурь; в парках валило деревья, и машины едва не сдувало с дорог. Неподалеку от Ричмонда двух человек снесло с пешеходных дорожек в реку, и оба утонули. Произошла серьезная авиакатастрофа, три человека были убиты падающим шифером. На одном заводе в Ист-Энде рухнула большая труба, к счастью, ночью, когда никого поблизости не было, но потом у множества людей рабочий день несколько недель был сокращенным. В открытом море случались разные невзгоды; один траулер вместе со всей командой пошел ко дну. Страховые компании только и занимались тем, что оплачивали полисы. А на восьмой день в загадке Рубинштейна появился первый просвет.
Полицейские, к тому времени встревоженные продолжительным молчанием Рубинштейна, нетерпеливо ждали благоприятного случая. Они допустили возможность того, что автомобиль, несшийся с высокой скоростью вдоль обрыва в такую погоду, мог либо съехать за край, либо попасть в оползень. В предыдущие недели опасных оползней там было много, и жителей того района предупредили об опасности приближаться к краю. Однако Рубинштейн, редко бывавший там, вполне мог не знать этого. И если автомобиль рухнул с обрыва в ту ночь, последующие осыпи мела и известняка уничтожили бы все следы катастрофы. Обрывы в том месте нависают над камнями, словно насупленные брови. В общем, расследование требовалось вести с моря. В первую неделю попытка отплыть от берега была бы самоубийством, поэтому Лал и все заинтересованные лица провели несколько дней в мучительной неопределенности, гадая — вдруг по какой-то ужасной случайности под тоннами упавшей земли лежит все, что осталось от Сэмпсона Рубинштейна.
На восьмой день ветер прекратился, сгустились тучи, несшиеся по свинцовому небу, но даже эта перемена была приятной. Любая погода лучше разрушительных ветров. Полицейские отправились в лодке на разведку, и того, что смогли обнаружить, глядя из океана, было достаточно для начала работ у подножия обрыва. Там лежали обломки легковой машины. Откапывать их было опасно, но полицейские взялись за дело. Вызванный специалист сказал, что больше оползней не будет, пока нет штормов; и после долгих рискованных раскопок полицейские обнаружили автомобиль, в котором Рубинштейн уехал из дома вечером в воскресенье шестого января. Машина была разбита вдребезги, однако номерной знак остался цел.
Я спросил Паркинсона, удалось ли найти какой-то след Рубинштейна.
— Мучительно думать об этом бедняге, лежавшем столько дней раздавленным под такой тяжестью земли, — сказал я. — Еще мучительнее то, что нельзя быть уверенным, что его смерть была мгновенной. Вероятно, он лежал там до утра и слышал грохот приближающегося обвала. Жутко представить.
— Не нашли ничего, — произнес Паркинсон. — Однако продолжают копать. Они еще не отрыли всей машины. И, само собой, Рубинштейн мог выпрыгнуть, почувствовав, что автомобиль валится. Только он все равно бы упал вместе с оползнем вниз. Ужасно, правда?
— Как там Лал?