— Бывает переменный? Как ток? Сегодня он шут, завтра доктор адиафорических наук?!
— В смысле, проживает у клиента в течение всего срока контракта Бывают приходящие: отдурачился рабочий день и ушел. До завтра. Случаются вообще разовые. На час, на вечер... Это так, клоуны. На день рождения заказывают, на Новый год. Кстати, мам, ты в курсе, что Настька своего дурака кормить обязана? Вот, смотри: “...обеспечивать полноценным питанием”. Проследи, чтоб голодом не заморила. С нее станется. На голых чипсах живет, дуреха...
Дальше Юрочка молча шевелил губами, вглядываясь в текст, и лишь изредка бормотал что-то вроде: “не может использоваться не по назначению... для различных хозяйственных или иных работ, не имеющих отношения...”
— О, смотрите! — вскинулся он наконец. — У нас контракт “с легким рукоприкладством”. То есть пинка в зад или там щелбан Настька шуту отвесить может, а больше — ни-ни! У них разные формы есть: от нуля до “побоев средней тяжести”.
— А кто эту тяжесть определяет? — живо заинтересовался отец семейства.
— Специальная комиссия, в “Шутихе”. С лицензией Минздрава. Еще на ролевой игре Тарас Довбунец им вопрос задал: как, мол, насчет членовредительства? Или, например, смертельного исхода?! А они смеются в ответ: по закону не положено. Хотел я насчет левых контрактов спросить, да раздумал: все равно отмолчатся...
Сын опять зашелестел бумагами, а Галина Борисовна глядела на него, думая о странном. Маленький эксперт, никогда не стрелявший из рогатки, эрудит, ни разу не гонявший по району на велике, умница, не порвавший ни одной пары брюк... Это ее сын. Сын. Родной. Завидный ребенок с большим будущим.
В перспективе — начальник юридического отдела ЧП “Шутиха”.
— Глянь, мам, какой я пункт откопал роскошный! “Каждая из Сторон самостоятельно несет ответственность перед третьими лицами по обязательствам, связанным с выполнением настоящего Договора”!
Должны вам заметить, что они большие молодцы, в этой “Шутихе”. Очень, очень правильный пункт! Это ведь про нас. Вернее, про вас. Потому как это вы самостоятельно несете ответственность перед нами, Третьими Лицами, а не мы — перед вами. Прав фараон Юрий Игоревич: грамотные юристы у Заоградина работают, не зря сыр с маслом кушают. Знают, что... Т-с-с-с! Не скажем мы вам, что именно они знают. Вот Юрочка, умница, как раз дальше зачитывает, там об этом черным по белому:
— ““Каждая из Сторон обязуется хранить конфиденциальную информацию, касающуюся условий Договора, используя ту же степень осторожности, какая используется для сохранения своей собственной конфиденциальной информации”.
Теперь поняли? То-то!
— “...не менее четырех выходных дней на каждый календарный месяц. Выходные дни определяются Шутом и Заказчиком совместно, по обоюдному согласию. В случае недостижения согласия...”
— Хочу в шуты! — задумчиво произнес Гарик, возводя глаза к небу: видимо, обращался к кому-то с просьбой. — Выходные, бить нельзя, гонорар выше крыши! Галочка, ты у них спроси: работники требуются?
— “...Стороны освобождаются от ответственности за частичное или полное неисполнение обязательств по Договору, если...”
Юра вдруг бросил бубнить. Кинулся к тумбочке:
— Ой, мам, чуть не забыл. Вот, для тебя. Почтальонша утром бандероль принесла. Ты еще спала...
Осыпался сургуч. Ножницы впились в плотную бумагу.
Вкладыш на фирменном бланке: “Уважаемая госпожа Шаповал... ЧП “Шутиха” благодарит Вас... позвольте в дополнение к контракту... скромный подарок...” Кожаный переплет со скрепами. Тиснение. Слегка напоминает альбом с фотографиями шутов. Листы бумаги желтеют октябрьской листвой, по краям обтрепались.
— Ухты! Раритет, наверное... Мам, ты чего такая бледная?
Старая, но еще крепкая книга дремала в руках. Подарок. Почему-то никак не получалось унять сердцебиение. Попросить Гарика накапать корвалолу?
Сборник анекдотов “Новый шутник и собеседник веселых людей”.
Составитель К.Ф. Николаи. Год издания: 1796-й.
Утро первого дня недели застало Галину Борисовну в дороге.
“Вишь ты, — сказал один гаишник другому, глядя, как закусивший удила котик, сверкнув серебряным “пацификом” на носу, летит мимо поста, — вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?” — “Доедет”, — отвечал другой. “А в Казань-то, я думаю, не доедет?” — “В Казань не доедет”, — отвечал другой. Этим разговор и кончился. Саму же Шаповал меньше всего интересовали московско-казанские проблемы колеса, равно как и длинноносый призрак Гоголя, маячивший за этим странным диалогом, потому что ехала она в другую сторону. Бизнес-форум “Печатный оборотец—XXI”, чье открытие намечалось во вторник в Нижнем Святорыбинске, потребовал немедленного присутствия одной из своих главных кариатид. Билеты на вечерний поезд пришлось сдать, надежды отоспаться в купе пошли прахом, и, оседлав верного Мирона, жертва обстоятельств взялась пластать версты аллюром.
— Гони! Гони, мучитель!
— Не извольте тревожиться, барыня, — растягивая гласные, отзывался Мирон, врожденным стоицизмом напоминавший философа Зенона Китионского, а общей парадоксальностью мышления — софиста Зенона Элейского, автора знаменитой дорожно-транспортной апории “Ахиллес и черепаха”. Впрочем, сам ас карбюратора искренне полагал, что “Зенон” — это крупный интернет-провайдер с ограниченной ответственностью; и был тоже прав.
— Во имя Тяжкого Понедельника, жги!
— Мы, барыня, ямщики. Мы, значит, никуда не спешим, но везде поспеваем...
Стонало шоссе под тяжкой пятой трафика. Выгибалось буераками, играло колдобинами, словно девица — ядреной грудью да ямочками на щеках. Отары, стада и табуны моторов, дыша бензином, взламывали пространство. Гудело бытиё: “Ё-ё-ё!..” Дивные галлюцинации преследовали Шаповал: карлик с мордой бульдога за рулем встречного “жигуля”, юноша с фаллосом в петлице, дремлющий на заднем сиденье “Форда Пассата”, усталый дальнобойщик в колпаке с бубенчиками, наряженная в цветное трико ведьма-торговка на обочине, шашлычник у мангала жонглирует булавами-шампурами, соблазняя орду голодных паяцев... Апофеозом был пронзительный визг мобильника, на сей раз избравшего “Полет шмеля” (не путать с одноименным реактивным огнеметом!) в исполнении сводного хора мальчиков им. Чайковского. И радостный вопль Настьки в мембране:
— Мам! Ну мам же! Они его привезли! Мам, он замечательный! Он лучше всех!..
“Люблю-целую”, — мрачно подумала Галина Борисовна.
Она еще не знала, что вернуться домой раньше субботы ей не суждено.
ПЕСЕНКА ЗА КАДРОМ
(Пока ветер, прикинувшись теленком, бодается с дубом на обочине...)
Любить не учился, и значит —
Любитель.
Профессионалом не стал.
Пошли мне, Всевышний, лесную обитель —
От шума устал.
От воплей, от сплетен, от брани
И гимнов,
От окриков: “Нам по пути!”
О добрый Всевышний! Пошли сапоги мне —
Подальше уйти
Хватают за полы, влекут
Из-за парты, —
И по полу, по полю: “Пли!..”
Господь, оглянись!
Нам сапог бы две пары,
И вместе...
Пошли ?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПРЕДЧУВСТВИЯ ЕЕ НЕ ОБМАНУЛИ...
Глава шестая “НОВЫЙ СПУТНИК И СОБЕСЕДНИК ВЕСЕЛЫХ ЛЮДЕЙ”
Шумела буря, фом фемел. Во мраке молнии блистали. Штормовое предупреждение в Крыму, наводнение в Европе и чрезмерные осадки в Карпатах неумолимо брали повествование в клещи, дотягиваясь издалека влажными, скользкими от трудового пота щупальцами. Тоскливые и скукоженные, а также объятые думой, мы жались друг к дружке в багажнике, внимая доносившемуся из салона сюрреалистическому диалогу:
— Тампотрафарет есть?
— Что?
— Тампонная печать, говорю, есть?!
— Нет. Есть офсетная.
— Четырехцветка?
— Делаем.
— С изображением?
— Делаем.
— На дереве.
— На чем?
— Ну, не совсем на дереве. На фанере. Двенадцатке.
— Вы случайно не ошиблись номером?
— Нет. Именно двенадцатка. Десятка в крайнем случае.
— Исключено. Люблю-целую.
— Ну и зашибись, подруга. Мне за мои деньги кто хочешь ростовые мишени изготовит. Хоть Билл Гейтс. Люблю-целую.
Мобильник сыграл отбой. Барабанщик-ливень наяривал соло по капоту машины; над окраиной, приближаясь, буйствовали литавры фома. Гроза ворочалась и кряхтела. Скользя на мокром асфальте, суббота со скоростью 100 км/час неслась к логичному завершению. Вечер целовал шоссе вздувшимися от простуды губами. Синее электричество бродило по небу, дыша убийством. Седые клочковатые бороды пенились в стеклах котика, пронзавшего невыносимую сырость бытия.
Нам было страшно.
Нашей героине — нет. Она возвращалась домой.
Неделя сжалась в кулак, белый от натуги. Понедельник закончился в субботу, неся наслаждение, недоступное адептам Благого Перекура. Ледяное солнце пылало над Свято-рыбинском, солнце деловых людей. Вокруг зря жили бабы с красно-кирпичными руками, отупевшие от народной мудрости старцы и дети со странными взглядами на забавы. Вокруг кишела протоплазма. Но в эпицентре бизнес-форума каждая минута звенела сакральным бубенчиком чуда. Карточный магнат Юхим Недоробок, рябой от первичного накопления капитала, запускал карусель производства гадальных колод нового поколения. С их помощью подкидной дурак обретал все черты солярного гороскопа, а партия в “девятку” пророчествовала казенный дом на месяц вперед. Афанасий Москаль-Заобский, древний карлик, пинками гнал составы с бумагой вдоль поющих рельсов, и в сказочном Сыктывкаре грузчики ЛПК “Наобум” были обязаны Афоньке пупочной грыжей и умением трижды произнести без запинки: “Офсет глянцевый легкомелованный!” Охрипнув от торга со скупцом первой гильдии Безымянным У.Ъ., Галина Борисовна все же ударила по рукам, приобретя задешево роскошный сталкиватель “Satirus-З” (напольная модель) с регулировкой высоты, угла наклона и интенсивности вибрации, а также супермощный уничтожитель документов “Ideal”, способный в считаные секунды превратить архив ЦРУ в склад серпантина. Ценители аплодировали. Восточный же мудрец Лева Курицзын весь форум провел в медитациях над фразой из сутры “Карма установщика заклепок”: “Поможет эффектно скрепить и украсить рекламные проспекты. Причем скрепленные заклепкой материалы легко раскрываются веером”.
Но древний семит Соломон однажды сказал на латыни “Sic transit gloria mundis, шлемазлы!” Машина неслась в грозу, и домашний очаг взывал.
Как Лица Третьи, умеренно-объективные, мы без осуждения отнеслись к забывчивости бизнес-леди. За истекшие пять с половиной суток она ни разу не вспомнила о жизненных проблемах дочери Анастасии, пребывая в мертвой хватке хронического трудоголизма; созваниваясь же с мужем — своего рода супружеский эрзац-долг, исполняемый вдали от — довольствовалась кратким: “Все в порядке, дорогая!” Наверное, не удивилась бы, узнав по возвращении, что история с “Шутихой”, подписанный контракт и карнавал на Гороховой оказались дурным сном, фикцией, плодом больной фантазии. Рассудок блокировал источник раздражения, огородив его кордоном здравого смысла с часовым-склерозом на посту. Так что, выходя из машины под зонт верного Мирона, она с облегчением чувствовала одну, но пламенную страсть: отдохнуть и увидеть небо в алмазах. Но Гарик тоже хотел неба в алмазах, потому что этого он хотел всегда.
В доме было много света и шума. В доме кишел мальчишник.
Муж столь мощно обрадовался возвращению блудной супруги, будучи поддержан общим хором, что рука не поднялась лишать гостей досуга. Рука вообще плохо поднималась после трудовой недели. Извинившись перед бомондом, Шаповал быстренько ввинтилась по лестнице наверх, в спальню, с твердым намерением принять ванну и доблестно почить до утра. Более того: на томике “Закона о защите прав и законных интересов предпринимателей”, оправленном в сафьян и священном для всякого частного труженика, она твердо поклялась не вставать до завтрашнего полудня; можно сказать, дала в том нерушимый обет, совершенно забыв, что любимая забава Господа — понуждать грешников к клятвонарушению. Это у Всеблагого что-то вроде воскресной игры в гольф: достойно, элегантно и хорошо весьма. Зря, что ли, сказал преподобный Ефим Сирин: “Соглашайся лучше понести ущерб, чем дать клятву!” — заранее зная, что уши паствы Златого Тельца останутся глухи к увещеваниям? Вот и сейчас: едва почтенная дама успела переодеться в домашнее, как замерла соляным истуканом. “Что происходит?!” — тщетно взывала интуиция. На первый взгляд ничего.
“Что?!” — не сдавалось шестое чувство, биясь в заиндевелом копчике.
И на второй ничего.
“А все-таки?!”
Тут мы не выдержали и решили слегка помочь, звякнув кольцами шторы. Слабый лязг оглушительно раздался в тишине, более мертвой, чем ассортимент горморга; женщина вздрогнула и наконец сообразила, что потрясло ее душу.
Тишина. Именно тишина.
Снизу, где минутой раньше кипел Гариков мальчишник, не доносилось ни звука. Даже гроза за окнами синела от удушья, заткнув пасть кляпом. Туго затянув пояс халата — так оправляют портупею перед “русской рулеткой”, — хозяйка дома решительно двинулась в омут молчания.
Пока она идет, позвольте краткое отступление вне программы. Да, разумеется. Прекрасно вас понимаем. И сами терпеть не можем, когда другие Третьи Лица перед ответственным моментом, как-то: финальный монолог Гамлета, шаг Терминатора в пылающий мартен или рюмка водки у вожделеющего рта, — начинают уводить читателя от прямой, как извилина беллетриста, линии сюжета. Первое Лицо, например, себе такого никогда не позволяет. В силу особенностей организма и стилистики. Но тем не менее:
АЛЛЕГОРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Символика рисунка: зеленая одежда Шута — весна, рога —творческая энергия; между рогами —конус белого цвета, означающий Венец. В деснице — жезл, увенчанный кристаллом (символ Отца), в шуйце —пылающая еловая шишка (символ Матери). Гроздь винограда — плодородие и экстаз. Радужная спираль — Вселенная и три уровня Отрицательной Троицы; голубь Венеры, мотылек и крылатый шар с двойной спиралью — символ Близнецов земных и небесных.
Судьба Шута — в развалинах.
Полагаем, о любезный друг наш читатель, что настоящий, урожденный шут погремушку клал на всю эту символику, кроме последнего тезиса.
Искренне твои, Третьи Лица.
...дудочки джинсов тесно обтягивали тощую лапшу его ног. Левая штанина была синей, правая — желтой, и обе были ядовиты.
Конечно же, в сакраментальном месте схождения штанин болтался гульфик. Чудовищный. Невообразимый. Шелковый, с драконом.
...бейсболка с козырьком, длинным, как сериал “Улица красных фонарей”, звенела бубенцами. Эти языкатые звонари просто кишмя кишели: на козырьке, на отогнутых “ушах”, выкрашенных анилином, в металлизированных клапанах; самый подлый бубенец затесался в надпись “Аллюр Два Нуля”, сделанную на лбу неким импрессионистом, работавшим на движке Ван Гога.
Обувью служили кеды с загнутыми носами, похожие на мутантов-пеликанов. Кеды были драные. Зато больше нужного на два размера. Неприятно гибкий торс обтягивала майка с глубоким декольте. Материалом для майки служил лазоревый брезент. Три амулета, обвив шею удавками шнуров, украшали безволосую грудь: муляж отрезанного пальца, мешочек с чем-то рыхлым даже на первый взгляд и египетский треугольник с глазом. Глаз моргал и слезился.
Все, что не скрывали майка, джинсы и фенечки, могло служить рекламой экстремал-салона “Tatoo”.
Глядя с лестницы на чудовище, стоявшее рядом с Настей, Галина Борисовна отчетливо выяснила, что это не смешно. Совсем. И что она — никудышная мать. Честно говоря, мы, Лица Третьи, закаленные, тоже едва не стали заикаться.
— Привет, мамочка! — сказала Настя.
— Привет, мамочка! — сказало чудовище.
— Да, — сказала мамочка; потом задумалась, зачем она это сказала и в каком смысле. Но шут, кажется, все постиг сразу: расцвел майским жасмином, походкой наглеца-заики скользнул вперед, снимая на ходу бейсболку и раскланиваясь с немым мальчишником, что называется, вдребезги. Со спины он выглядел еще отвратительней. Настя шла следом: “Привет, папа! Здрасте, дядя Зяма! Лилит Серафимовна, вы чудесно выглядите!..” Неотрывно глядя на дочь — любой взгляд на шута вызывал содрогание! — Галина Борисовна пыталась понять: что произошло с Настькой за истекшие дни? Ребенок был другим. Непривычным. Незнакомым. Изменения, не названные по имени, безымянные чудеса, — они рождали страх. Иная пластика. Иное поведение. Чужое выражение лица. Раньше дочь непременно отхлебнула бы из Зяминого бокала, зная, что Кантор брезглив до судорог; напомнила бы толстухе Лилит про особенности спаривания гиппопотамов; чмокнула бы отца в нежно-розовую плешь, разлохматив три лакированные пряди, коими Гарик тщательно маскировал прогалину в былых кудрях.
Умостившись прямо на полу, близ столика с фруктами, шут скрестил ноги способом, рождавшим ассоциации с кукишем, и прикинулся мебелью.
Настя села в кресло рядом.
— Галчонок, иди к нам! — выдохнул счастливый отец, борясь с подступившим к горлу катарсисом. Кадык на его тощей шее ходил ходуном. — У нас весело...
— Да, — еще раз сказала Галина Борисовна, ощутив на языке медный привкус безумия. — Я. К вам. У вас, значит. Весело у вас...
Она вдруг замолчала, спинным мозгом чуя: мерзкий урод рядом с дочерью сейчас что-то сморозит. Прямо сейчас. Что-то вульгарное. Ужасное. Непристойное. Такое, что будет долго ворочаться в селезенке, наполняя тело ватной слабостью. Обязательно сморозит. Вот он уже открыл рот. Вот привстал. Облизнулся, качая во взгляде пакостную ухмылочку. Похоже, чувства хозяйки передались собранию: дрогнули щеки, в спинах объявился нервический надрыв, глаза сверкнули рыжиной предчувствия скандала.