– Ну, как в сказке. Чтобы двое из ларца… Так не бывает, любый мой. На все Божья воля. Смирись.
– Божья воля? – вскинул голову Егор.
– Господь решил так, что царевне придется отбиваться одной. Нам остается только молиться, чтобы Всевышний дал ей твердости.
– Ты уверена?
– В том, что ты не успеешь?
– Нет. В Божьей воле.
Княгиня не нашла что ответить, а Вожников уже распрямился, прикидывая что-то пальцем по карте, кивнул, потом еще раз, щелкнул пальцами:
– Это шанс! Милану позови.
– Она-то тебе зачем?
– Иголка нужна… – Егор распахнул дверь, высунулся: – Федька, ты здесь? Гонца ордынского позови. Хватит ему бока отлеживать, отдохнул.
Татарин не заставил себя ждать. Похоже, ему и самому не терпелось доставить госпоже ответ единственного союзника. Увы – очень далекого.
– Слушай меня внимательно, витязь, – обратился к нему Вожников. – Бери любые нужные припасы, заводных скакунов и, не жалея лошадей, мчись к князю галицкому и звенигородскому Юрию Дмитриевичу. – Егор сложил вдвое небольшой лоскут бархата, воткнул в него толстую швейную иглу и протянул гонцу: – Вот, передай ему мое письмо. С ответом возвращайся к своей повелительнице. Это все, торопись!
– А-а-а… – неуверенно протянул татарин, однако дисциплина взяла верх, и он поклонился: – Слушаю, княже!
После того как за ним закрылась дверь, Вожников приказал:
– Федька, рысью мчись в кремль, в архиепископские палаты. Скажи Симеону, что князь с супругой навестить его желает. Добавь, что дело важное, дабы он с пониманием отнесся и прочие дела отложил. Все, беги. Милая моя, без твоего острого ума мне не обойтись, переодевайся. Надеюсь, хоть на этот раз ты не устроишь мне очередного сюрприза.
Что задумал ее муж, княгиня не понимала, а потому решила одеться нейтрально: в скромное темно-синее платье без вышивок и украшений, ограничившись лишь тонкой цепочкой с рубиновым кулоном и такими же крохотными, но изящными серьгами. Весь ее вид означал: она в тяжелых мыслях, ей нужна помощь, но она полна достоинства и не станет унижаться до мольбы.
К удивлению княгини, арихиепископ Симеон был одет практически так же: в иссиня-черную рясу до пят. Крестик на тонкой цепочке, серая тафья на макушке.
Увидев гостей, священник поднялся с кресла, пошел навстречу, вытянув руки:
– Дети мои, двери моего дома всегда открыты для вас. Приход вашего слуги в неурочный час зело встревожил меня. Надеюсь, вы здоровы, дитя ваше не хворает? Ваша вера не потерпела сокрушения? Что побудило вас искать встречи столь поздним вечером?
– У меня выдался долгий день, отче, – сказал Егор, поцеловав протянутую руку. – Очень опасаюсь, что он не закончится еще многие, многие месяцы. Я могу увидеть грамоту, что прислал тебе митрополит Фотий?
– Да, конечно, сын мой, – после короткого колебания кивнул священник, отошел к неуклюжему, но прочному шкафу.
Полученный свиток Егор тут же передал жене:
– Посмотри его. Там есть слова о том, что князь Витовт предал православную веру или Церковь?
– «Отринув веру отцов в гордыне своей и алчности, людей православных на поругание латинянам богомерзким предав, раскол внеся в умы и ряды служителей Божьих…» – быстро наткнулась на подходящий отрывок Елена.
– Отлично. Нужно сделать с него списки. Не с грамоты, а только с этого отрывка и подписи митрополита. Нужно распространить копии как можно шире средь людей новгородских, а также в других городах и селениях. В наших, а можно и у соседей. В этом деле границ не существует. Пусть все знают, что митрополит Фотий обвиняет князя Витовта в измене православию, в том, что тот угнетает христиан, рушит храмы, склоняет священников к грехопадению, что люд православный стонет под гнетом латинян и нуждается в освобождении. Ты говорила, что Смоленск, Могилев, Вильно уже бунтовали? Вот и про это добавить. Что восстают, но латиняне восставших давят и православные нуждаются в нашей помощи.
– Что ты задумал, муж мой? – неуверенно спросила княгиня.
– Нам не одолеть Литвы военным походом, Лена. Витовт в сравнении с нами – это как гоблин рядом с хоббитом. Нам нужен всеобщий порыв, подъем всего народа против католической мерзости. Витовт ведь именно это собирается сделать: онемечить всех людей, оказавшихся в его власти. И поверь мне, он это сделает. Я знаю. Мы должны остановить эту заразу здесь и сейчас! Мы воюем не против Витовта и не за Орду. Мы воюем за православие против латинянства! И это все должны знать, все понимать и все помнить! И у нас, и в Литве, и в Польше! Если среди ляхов христиане, конечно же, остались.
– Однако ты суров, сын мой… – пробормотал не ожидавший такого резкого поворота дел архиепископ. – Ты больший Фотий, нежели сам митрополит.
– Мне некогда ловить митрополита, отче, и посему я обращаюсь к тебе. Дашь ли благословение моей рати на крестовый поход супротив княжества Литовского и Польского? Призовешь ли людей поддержать нас в этой битве? Новгородцев – помогать, литовцев – встречать хлебом-солью? И что самое главное: примешь ли под свою руку приходы, что нам удастся вырвать из лап отступника? Полагаю, в тамошние епархии понадобится назначать новых епископов и священников, дабы ересь не зародилась снова.
– Господь всемогущий, всевидящий, дай мне силу перед искусом сим… – перекрестился новгородский архиепископ.
– Думаешь, это не он послал меня к тебе, отче? – подступил к нему Егор. – Думаешь, не он надоумил тебя показать мне это письмо? Ведь все в руках Господа!
– Остановись, сын мой, не богохульствуй! – взмолился священник, отошел к своему «трону» и тяжело упал на него. – Крест взваливаешь на меня, княже, не по силам сим…
– А кто нас когда спрашивал, отче, что нам по силам, а что нет? – остановился перед архиепископом Вожников. – Какой крест дали, с тем жить и придется. Кряхти, но неси. Что скажешь, отче? Новой митрополии нужен иерарх. И не потом, а еще вчера.
– Митрополита Фотия Господь избрал для сей службы.
– Где же я его сейчас искать буду, отче? Фотию не судьба.
– Князя литовского гордыней попрекнуть, а самому ей же поддаться? – повысил голос Симеон.
– Ну так… если Фотий мешает… – Княгиня Елена возле шкафа громко щелкнула пальцами.
– Нет! – вздрогнул архиепископ. – Ни в коем разе!
– Мне нужен ответ, – поторопил священника Егор. – События меняются слишком быстро.
– Я должен помолиться, сын мой, – наконец сказал Симеон. – Господь вразумит меня и наставит на путь истинный.
– Надеюсь, хотя бы утром он даст тебе достаточно ясный ответ?
– Зачем ты торопишь меня, княже? – повысил голос арихепископ. – Как бы ты ни спешил, нужны многие дни, дабы набрать достаточно чернецов, чтобы заменить сотни священников, и достаточно игуменов и настоятелей, дабы заменить епископов!
Священник вдруг понял, что говорит, и спешно перекрестился. Потом перекрестил трудных гостей:
– Ступайте с Богом, дети мои. Утро вечера мудренее.
Симеон прикрыл глаза, смиряясь с тем, что внутренне он уже почти согласился с посулами лихого заозерского атамана, принесшего ему прямо в руки тайную давнишнюю мечту.
Архиепископ служил не себе. Он служил Богу и своей епархии, он заботился только о Вере и процветании доверенных ему монастырей и приходов. Он хорошо знал, что добрался до пределов своих возможностей, что боярский сын из северной Руси никогда в жизни не станет ни митрополитом, ни, конечно же, патриархом. Но душа его не желала останавливаться, и в грезах своих не раз он все же всходил по ступеням на кафедру никогда не зримого им царьградского собора Святой Софии. В мечтах же более скромных, на смертном одре, в почете и всеобщем уважении, он передавал новгородскую епархию в руки преемника, зело приросшую новыми приходами и обителями, разбогатевшую и усилившуюся. Чем и вызывал всеобщее восхищение и поклонение.
Мечты, мечты… К которым он тянулся и которые осаживал, напоминая себе о пастырском долге. Но которые оставались, временами прокрадываясь в душу и навевая сладкие сны.
Когда заматеревший атаман внезапно распахнул перед ним дверь к мечтам, Симеон ужаснулся, увидев перед собой не свет, а бездонную пропасть. И даже попятился.
Увы, человек слаб. Пропасть манила, пропасть обещала. Закипевший разум пастыря думал не о том, как остановить заозерского безумца, а о том, кто из игуменов согласится подняться до поставления в новые обширные епархии, кто станет окормлять города, где взять священников в бесчисленные мелкие храмы и как добиться того, чтобы за судом и наставлениями новые подчиненные обращались к нему, и только к нему, а не к прежним привычным иерархам.
Оказывается, он уже падал, падал в свою пропасть мечты, испытывая щекочущий восторг от новых ощущений, от легкости во всем теле и в мыслях, от новых надежд и новых возможностей. Ведь он сможет, теперь он действительно сможет отдать в руки наследнику епархию, что размерами и мощью многократно превзойдет ту, которую Симеон принял от многострадального архиепископа Иоанна!
Симеон понял, что отказаться от предложения атамана ушкуйников ему просто не по силам, что он пойдет вместе с князем, благословляя воинов на битвы и принимая несчастных литовцев, угнетаемых Витовтом, в лоно своей епархии, что найдет согласных на новые приходы дьяконов и архидьяконов, ибо многие из них жили служением не только Богу, но и родной земле, Господину Великому Новгороду, и сделают все ради его возвеличивания.
Но тем не менее архиепископ встал на колени перед складнем и начал истово молиться, прося Всевышнего дать ему вразумление и силы…
Силы для нового долгожданного служения.
* * *Торопился не только князь Егорий Заозерский. Торопились все. Датский посланник барон Альбрехт фон Хольберг приготовил договоры уже на следующий день, принеся их на княжеское подворье для чтения и подписания. Федька провел было его к Вожникову, но тот, поглощенный своими раздумьями над картой, сразу отослал гостя к жене. Елена изучала свитки долго и внимательно, нашла какие-то недостатки, что-то подправила и отослала барона переписывать начисто.
Неподалеку от ворот посол датский столкнулся с послами Тевтонского ордена и тщательно раскланялся – что не прошло мимо глаз Федьки. Юный боярин шепнул о том князю, и когда княжеская чета усаживалась в кресла в горнице для приема, Егор сказал:
– Одной головной болью меньше. Похоже, датский посол сам же тевтонам о своих успехах и стучит. Среди наших предателя нет. А немцы все заодно, никому верить нельзя.
– В политике вообще никому нельзя верить, – заметила княгиня. – Но чужие обманы всегда можно использовать.
Дверь в горницу распахнулась, вошла уже знакомая троица. Барон фон Штернберг, слегка поклонившись, взмахнул шляпой и решительно потребовал ответа:
– Готов ли ты заключить мирный договор с Тевтонским орденом, князь Георгий Заозерский?
– Взгляд в прошлое подсказывает мне, барон, – кивнув, ответил Егор, – что Тевтонский орден не раз нападал на рубежи русские, желая оторвать от моей родины богатые земли и онемечить людей честных и православных. Взгляд на запад указывает мне, что люд православный и ныне в землях Тевтонского ордена унижения немалые терпит. Скажи мне, гость дорогой, по какой причине мне стоит заключать мир со столь недобрым соседом?
– Князь, ты преувеличиваешь опасности, – прижав шляпу к груди, спокойно сказал Михаэль фон Штернберг, – исходящие от моего ордена русскому порубежью. Столкновения храбрых рыцарей с ратниками Новгорода редки и малозначительны, война же большая закончилась еще полтора века назад. Исстари Тевтонский орден главные свои войны ведет с княжеством Литовским, каковое и Руси всей главным врагом является.
– Это надо понимать как предложение мужу моему военного союза против князя Витовта? – моментально поймала посла на слове Елена.
– Это есть предложение дальнейшего добрососедства и мирного договора, – вежливо поклонился барон княгине. – Трудно не заметить сбор многих полков ратных в Великом Новгороде. Все знают, что исполченная армия должна начать войну. Если в ответ на действия мужа твоего мы соберем свои силы возле порубежья, мы тоже не сможем вернуть ее обратно. Армия начнет войну уже независимо от наших желаний. Посему, дабы не проливать понапрасну кровь христианскую, договор о мире лучше заключить, не начиная битвы. Если, конечно же, именно битвы твой муж не желает.
– И много у вас осталось воинов после Грюнвальдской битвы? – ласково поинтересовался Егор.
– Их вполне достаточно, чтобы заставить твоих ушкуйников захлебнуться в крови! – решительно отрезал рыцарь и, уже мягче, добавил: – Однако же, в знак своих добрых намерений, магистр ордена барон Генрих фон Плауэн решил облегчить положение православных подданных, сняв запрет на ремонт обветшавших церквей и строительство новых и сняв ограничения на проведение молебнов.
– Чтобы я поверил в добрые намерения ордена, ему нужно взять на себя обязательство пропускать по своим рекам все ладьи и обозы, принадлежащие русским подданным или везущие товары для меня и моих людей. Задерживать корабли и обозы, принадлежащие державам и правителям, враждебным мне и всей Руси. А также взять обязательство не пропускать через свои земли никаких воинских сил или отдельных воинов, вызывающих подозрение во враждебных замыслах относительно меня или моих подданных.
– Подобные требования высказывают токмо побежденным, князь! Похоже, сей спор разрешить возможно лишь на поле брани! – Барон фон Штернберг развернулся так, что полы его плаща высоко взметнулись, сделал шаг к двери…
И в этот миг княгиня Заозерская произнесла всего лишь одно слово:
– Жемайтия…[23]
Рыцарь замер, повернул назад:
– Орден достаточно силен, чтобы забрать Жемайтию обратно своими силами… – Но в этот раз его слова звучали без особой бодрости.
– Для этого понадобится согласие Литвы, – улыбнулась Елена. – Или того, кто окажется достаточно силен, чтобы ее опрокинуть.
– Чтобы орден получил Жемайтию, я должен получить в свою армию полк тевтонских рыцарей, – продолжил Егор.
– Никогда крестоносцы не примут над собой руку иноверца! – моментально вскинулся Михаэль фон Штернберг.
– Точно ли так? – поднялся с кресла Вожников. – Давай поговорим начистоту, барон. Война – дело разорительное и кровавое. Ныне у Литвы плохо с войсками и плохо с деньгами. У ордена плохо с войсками и плохо с деньгами. У меня с войсками хорошо. Но вот с деньгами плохо. Чтобы армия не разбежалась, ее нужно кормить. А чтобы ее прокормить, я сам должен кого-то съесть. Если кушать земли Тевтонского ордена, то за спиной будет Новгород, справа море, слева Литва. Стратегически это очень удобно. Если кушать Литву, то орден оказывается за спиной. Он может ударить в спину, может прервать линии снабжения, может пропустить врага. Чтобы решиться на такую авантюру, я должен быть не просто уверен в союзе с вами, я должен получить абсолютные гарантии. Требовать заложников от столь доблестных воинов унизительно. Но вот крупный отряд под командой знатного крестоносца в рядах моей армии должен, я полагаю, устроить обе стороны.
В горнице повисла тишина. Послы Тевтонского ордена размышляли. Было над чем. После минувшего поражения им предлагали возможность отомстить, причем малыми силами и чужими руками, да еще и вернуть потерянные земли.
– Нам нужно снестись с магистром, – наконец сказал один из кавалеров, одетых в балахоны.
– Послезавтра мы подписываем договор с королем Эриком, – скромно сообщила Елена. – Вы можете стать при том договоре наблюдателем, равно как посол Маргариты Датской подпишет наш договор, выступая наблюдателем при нем.
– Февраль, – сказал Егор. – До начала распутицы всего два месяца. Я не могу терять времени. Мои резоны вам теперь известны.
– Хорошо, – кивнул посол. – Мы подпишем этот союзный договор на время твоего похода против княжества Литовского и Русского, и королевства Польского.
Его соратники бросились к барону, что-то попытались доказать, однако рыцарь вскинул руку и громко объявил:
– Если магистр будет недоволен данным договором, я сам, лично, со своими товарищами и вассалами примкну к армии князя Георгия Заозерского и стану его союзником и заложником! Ручаюсь в этом словом дворянина![24]
Помощники посла отступили. Вопрос был решен.
* * *Подписание договоров прошло очень скромно. Можно сказать – кулуарно. Барон из Дании, барон из Мариенбурга и князь из городка возле озера Воже по очереди скрепили подписями и печатями шесть пергаментных свитков и тут же их разобрали. Подняли полные красного вина кубки, коснулись их краями над подставкой для письма.
– Да продлятся вечно наше единомыслие и союз! – торжественно провозгласил Альбрехт фон Хольберг. – И пусть все наши ссоры и разногласия заканчиваются именно так!
– Пусть наши думы и желания совпадают как можно чаще! – кивнул Михаэль фон Штернберг.
– И пусть наш союз принесет удачу каждому! – закончил Егор, и после того как послы выпили, предложил: – Теперь прошу к столу пиршественному! Отпразднуем успешное окончание наших споров.
– Прости, князь Георгий, – приложил руку к груди крестоносец, – но, верный клятве, я обязан спешить в свои земли и созывать рыцарей, дабы примкнуть к тебе к назначенному сроку.
– Прости, княже, – поставил кубок барон фон Хольберг, – но моя повелительница и без того слишком долго томится в неизвестности.
Он низко поклонился и покинул горницу. Михаэль фон Штернберг повернулся к Елене:
– Восхищен твоей прозорливостью, княгиня!
– Всегда рада видеть в своем доме, барон!
– Быстро они, – удивился Егор, когда барон откланялся. – Думал, хоть как-то отметить захотят.
– Получить свое им интереснее. – Княгиня быстро развернула оставленные свитки и радостно расхохоталась: – Да! Да! Король Георгий Заозерский! Титул и подпись подтверждены печатями Тевтонского ордена и трех королевств… – Она торопливо свернула драгоценные документы. – Надо списки с них снять, дабы не потерялись.