– Великий князь Василий прощения просит, что сам не выехал, – низко поклонился московский боярин, не слезая с седла. – Недужен он сильно. Однако же к себе на пир приглашает и сам к нему выйдет.
– Что болеет, то печально, – сказал Витовт. – Нечто не сможет в поход с нами выйти?
– Ногами страдает кормилец наш, – не стал скрывать постельничий. – Ходить ему тяжко, однако же в седле он сидит уверенно и полки вести в силах.
– Попробовал бы отказаться! – воскликнул Джелал-ад-Дин, недовольный тем, что на него не обращают внимания. – Враз улуса бы лишился!
Боярин Возрин удивленно глянул на литовского князя, поправил пояс, как бы размышляя: то ли кланяться незнакомому наглецу в халате, то ли рубить его на месте за такие срамные слова?
– Сие со мной хан Джелал-ад-Дин, законный великий хан татарской Орды, – назвал спутника Витовт.
– А-а… – Боярин, развернув плечи, поклонился одной головой, как бы говоря: «Что ты за хан, коли на твоем столе баба восседает?»
Чингизид нахмурился, огрел плетью коня:
– Поехали вперед! Желаю с данником своим побеседовать!
Великий князь Литовский и Русский Витовт ссориться с Василием, великим князем московским, не спешил. Не ко времени пока сие, ему с московскими полками еще не один месяц бок о бок к Сараю идти, может статься, общим строем супротив татар сражаться. Так зачем общее дело с ругани начинать? Вот когда Орда падет, тогда можно будет и счеты свести. А пока… Пока он с ханом не помчался, отстал. Торжественно въехав в Москву, а затем в Кремль, Витовт первым делом повернул к Вознесенскому монастырю, спешился у ворот и, перекрестившись на висящий над ними образ Богородицы, вошел во двор.
– Мир тебе, раб Божий, – встретила его молодая послушница. – Свиту свою снаружи оставь, в обитель все же пришел. Сам за мной ступай.
Витовт вскинул руку, приказывая ближним шляхтичам и боярам слушаться монашки, и отправился за нею через двор. Вошел в низкую дверь, по узкой лестнице поднялся на второй этаж и оказался в просторной горнице с расписными стенами.
– Здравствуй, батюшка! – Софья крепко обняла гостя, прижалась, положив голову отцу на грудь.
Князь тоже обнял свое повзрослевшее дитя, погладил ладонью по голове, как когда-то очень давно, в детстве. Только в детстве от дочери пахло молоком и хлебом, а сегодня – самшитом и ладаном.
– Ну, как ты, чадо мое? – наконец разжал свои объятия князь Витовт. – Рассказывай, как живешь, чем занимаешься?
– Чем может заниматься простая монашка, батюшка? – вздохнув, развела руками бывшая великая княгиня. – Молюсь… Однако же ты проголодался, мыслю, с дороги? Пойдем к столу!
Великий князь Литовский и Русский знал, что Вознесенский монастырь – дворцовый, княжеский. Он изначально основывался и строился, как убежище вдовым и престарелым правительницам Московии. Посему гостя ничуть не удивили ни роскошные каменные палаты с высокими сводчатыми потолками, ни разрисованные сценами из Библии стены, ни отопление воздуховодами, подающими горячий воздух от установленных в подвале печей, ни ковры на полу, ни богато накрытый стол с разнообразными яствами [30]. Одета хозяйка «кельи» тоже была дорого. Пусть и в подрясник со скуфьей, но из хорошей ткани, с шелковым воротничком, с украшенным каменьями золотым крестом на груди и тяжелыми перстнями на пальцах. Лицо совсем еще молодое, без единой морщинки. Плотно сжатые губы, большие миндалевидные глаза, русые брови.
– С мужем видишься? – неожиданно спросил Витовт.
– С великим князем Василием? – как бы поправила его Софья. – Да, конечно. В церкви видимся, во дворец я часто прихожу. Я ведь не в заключении, меня никто под замком не держит. Видимся, здороваемся, говорим… – Монашка внезапно сжала кулаки: – Казни его, папа! Я хочу, чтобы его закопали в землю! Живьем! Пусть голова торчит наружу, пусть его кормят и поят досыта! Пусть он издыхает долго, очень долго! Пусть он испытает все то же, что испытала я!
– Ты про Василия? – замер Витовт.
– Да нет же, нет! Я про тварь безродную, за которую Ленка блудливая с Воже выскочила! Про разбойника Егория, что себя князем кличет! Это же он меня сюда засадил! Не Василий, а душегуб этот, тать поволжский! Он!!!
Бывшая великая княгиня Софья Витовтовна осталась жива, но не могла жить в полном смысле слова. И свободна была – тоже не в полной мере. Она могла пойти, куда хотела, поехать в любые края, общаться с кем пожелает, но не могла остаться у мужа, не могла родить ему наследника. Для монахини ведь это станет не честью, а позором. И знатности такого выродка никто никогда не признает. Софья могла интересоваться делами, политикой, поддерживать знакомства, но никто и никогда не исполнит ее повеления, не станет следовать пожеланиям, и потому влияния у нее теперь было не больше, чем у бабочки-однодневки. Великая княгиня словно превратилась в свою собственную тень: думала, жила, желала как прежде – но в руках была пустота. Законы и обычаи не знали способа возвращения монашки обратно в мир. Те же, кто не признавал обычая, бросал обитель, становился расстригой, тоже не обретали ничего, кроме позора.
С того момента, как ножницы настоятеля коснулись волос Софьи Витовтовны, великая княгиня умерла. Осталась только женщина. Да и та – без права на женскую жизнь.
– Я сделаю это, доченька, – взял ее за руку Витовт. – Он заплатит за свою подлость. Клянусь.
Просидев у дочери добрых три часа, литовский князь все же отправился на пир к своему союзнику, но праздник не задался. Не успели князья, ханы и бояре осушить и пары кубков, закусив запеченной рыбой и тушеным мясом, как к столу пробрался гонец и передал литвину туго скрученную грамоту. Витовт сломал печать, прочитал послание и поднялся:
– Прости, друг дорогой, но ныне мне не до веселья. Князь самозваный, безродный Егорка, в землях моих Витебск и Полоцк разорил, на развалинах гуляет. Обманул, подлый змей. Обещался на Данию походом пойти, ан вот оно как вышло. Хозяин из дома – воры в окно.
– Что делать станешь? – встревожился хан Джелал-ад-Дин. – Я бы помог тебе с радостью. Ты знаешь, я союзник верный, кровь за тебя уже проливал. Но татар своих привести смогу, токмо если власть в Орде обратно получу!
Витовт промолчал. Ситуация складывалась непростая. Путь до Витебска далек, только к распутице туда и попадешь. Ушкуйники к сему времени уже убегут, город спасать поздно. По здравому размышлению, спешить уже некуда. Тем паче, что и полки ныне расположены зело неудобно. Литовские – в Москве, польские – на пятнадцать переходов южнее. Разворачивать, возвращать… Времени пройдет много, Василий от войны против Новгорода может отказаться, на татарскую помощь надеяться вовсе бесполезно. Криво все выходит, неладно…
Однако если продолжить поход по прежнему плану, к распутице армии соберутся на Дону, в начале лета дойдут до Сарая, а там… Джелал-ад-Дин получит под руку многие десятки татарских сотен, Василий лишится ярлыка на Московское княжество, его боярам придется признать старшинство Литвы. Вдали от дома, в окружении превосходящих сил, особо не поупрямишься. Вот тогда, единым мощным кулаком, и будет самое время ударить по зазнавшемуся Новгороду. Против такого напора купеческая вольница никак не устоит, покорится.
Витовт мрачно скривился: случившаяся беда неожиданно открыла возможность собрать в свои руки все славянские земли, от Волги и Заволочья до самой Эльбы. Московские земли – по ярлыку, новгородские – на меч, в ответ на их же нападение. Остается только вернуть чингизиду его трон. Но это быстро – ведь полки исполчены и развернуты для наступления именно на Сарай.
И тогда уже осенью он станет великим князем всех славян! Правителем, властью и силой далеко превосходящим даже римского императора!
Витовт ощутил, как по спине его пробежал холодок предвкушения и остро засосало под лопаткой. Такой шанс выпадает только раз в жизни. И упускать его нельзя!
– Я никогда не нарушаю своих обещаний, друг мой, – кивнул татарскому хану Витовт. – Сперва мы вернем тебе законное звание, а затем все вместе покончим с наглым, зарвавшимся зверьком!
* * *Картечь ложилась криво и безобразно, кроша лед отдельными, разбросанными далеко друг от друга пятнами. Однако это не имело значения, поскольку сверху на стену вала горожане постоянно подливали полные бадьи воды, затекающей на поврежденные места и быстро застывающей на морозе. Пытаясь помешать защитникам, ватажники пускали в них стрелы – защищая своих, литвины пускали стрелы в лучников. Вся эта густая кутерьма сопровождалась руганью, криками боли, угрозами и оскорблениями.
– Все, отходим! – не выдержал Егор. – Федька, свисти! Хватит, надоело…
Юный боярин, заложив пальцы в рот, переливчато засвистел, и новгородские удальцы, оглянувшись, стали оттягиваться на безопасное расстояние. Защитники Слуцка опустили луки. Горожане, побегав еще немного с бадьями и бочонками и вылив на склон еще примерно с половину ладони воды, тоже успокоились. Схватка закончилась, лишив князя Заозерского трех бочонков пороха, пары пудов каменного дроба и еще одного дня.
– Все, отходим! – не выдержал Егор. – Федька, свисти! Хватит, надоело…
Юный боярин, заложив пальцы в рот, переливчато засвистел, и новгородские удальцы, оглянувшись, стали оттягиваться на безопасное расстояние. Защитники Слуцка опустили луки. Горожане, побегав еще немного с бадьями и бочонками и вылив на склон еще примерно с половину ладони воды, тоже успокоились. Схватка закончилась, лишив князя Заозерского трех бочонков пороха, пары пудов каменного дроба и еще одного дня.
А ведь как хорошо все начиналось! В первый же день осады Егор двумя точными выстрелами снял с середины вала сразу две высокие башни, устроив широкие проломы. Стена между башнями, правда, устояла, но теперь за серьезное укрепление ее можно было не считать. После этого остаток дня прошел в веселой пирушке, а наутро… Ничего не случилось. Город не сдался.
Несколько обескураженный таким упрямством, Вожников вспомнил о старых верных тюфяках, выдвинул их почти к самому рву и стал обстреливать земляной вал, кроша щебнем лед. Егор понадеялся, что тогда крутой склон укрепления станет хотя бы не скользким. Одновременно вперед выдвинулись ватажники, собирая и связывая разбросанные взрывом бревна. Однако соорудить тяжелую штурмовую лестницу не удалось – с вала из-за стен ударили пушки, взламывая лед и угрожая покалечить новгородцев. Одновременно горожане принялись опять лить воду, восстанавливая ледяную корку. Ватажники, отступив со льда, начали стрелять по ним, подбежавшие литвины – по ватажникам, и закрутилось…
Единственным положительным итогом стало то, что теперь бревна вмерзали в лед рва, превращаясь в естественный мост, разбить который ядрами будет уже не так-то просто. Однако даже пройдя по нему – влезть потом по льду на стену четырехэтажного дома… Просто подумать, как это будет выглядеть, и то смешно.
Вязать лестницы тоже бесполезно. Литвины уже доказали, что стрелять вдоль вала умеют. Снесут все лестницы вместе с людьми первым же залпом, только трупы останется собирать.
– И что теперь, княже? – созвучно его мыслям поинтересовался новгородский старшина Никифор Ратибор, с интересом наблюдавший за долгой битвой с самого полудня.
– Придется стрелять золотом, – мрачно ответил ему Вожников. – Если вала не получилось взять, значит, придется его срыть.
На рассвете он вернулся с пушкарями к трем сверленым пушкам, растопил жаровню, и над улицей зазвучали знакомые команды:
– Заряжай! Молись! – И после выстрела, с небольшой задержкой: – Бань!!!
Взрывные снаряды работали неплохо, каждым залпом разбрасывая по несколько саженей земли и ощутимо вгрызаясь в вал. Но вот сколько стоила каждая прорытая таким образом сажень… Об этом лучше не вспоминать.
– Заряжай! Молись!
«Б-бабах!»
– Береги-ись!!! – послышался от крепости истошный вопль.
– Что там случилось? – насторожился князь, ладонью пытаясь разогнать перед собой клубы дыма. Занятие, разумеется, бесполезное, но как-то рефлекторно получилось.
– Литва-а!!! – Крик сопровождался лязгом железа, и Вожников выругался: – Опять? К оружию! Щиты разбирайте, копья!
Собраться в строй не успели. Из дыма вылетели нестройной толпой литовские латники, ринулись рубить пушкарей, наскочили на щиты и копья, отпрянули, потеряв двух воинов, наскочили снова… Над Вожниковым сверкнул клинок, и ему стало не до созерцания: Егор принял чужой меч на саблю, ударил щитом вниз, ломая окантовкой слишком далеко выставленную ступню. Поймал на клинок горло уже падающего врага, подставил щит под новый укол, крутанулся, уходя за спину бегущего противника, рубанул его сзади по шее. Снова закрылся, рубанул, попятился, скрестил клинки с каким-то стариком, позволил ему отжать свой щит, а когда тот попытался рубануть мечом в щель – ударил прямым в челюсть. Добить нокаутированного противника не получилось: на князя наскочил какой-то бугай с секирой. Щит разлетелся вдребезги от первого же удара, а когда литвин замахнулся для второго, Егор просто и без затей перерубил ему колени. Тут же отбежал, оглядывая поле схватки, увидел и подобрал щит-«капельку» с орлом на желтом фоне, снова двинулся вперед.
Ветер наконец-то рассеял дым, и князь Заозерский увидел, как впереди через оборонительный вал один за другим скатываются на заднице городские латники и тут же кидаются в сечу. Упрямый Слуцк в очередной раз его перехитрил. Гарнизон пошел на вылазку не через ворота, где его ждали, где стоял крупный заслон, а через стену перед пушками, сразу оказавшись в нужном месте. Пушкари пока оставались живы лишь потому, что первый удар приняли с десяток любопытных ополченцев, пришедших посмотреть, как знаменитый атаман огненными снарядами стены рушит.
– Умри-и! – Очередной литовец слишком понадеялся на крепость кирасы и вскинул меч двумя руками.
Но Егор уже настолько свыкся с саблей, что действовал ею так же уверенно, как собственной рукой. Уклон, быстрый укол в узкий просвет меж кирасой и кольчужной бармицей – и враг ушел под ноги, захлебываясь собственной кровью.
Отступив на пару шагов, Вожников встретил очередной выпад на щит, чуть повернулся, продвигаясь вперед, – и тут внезапно голова словно взорвалась, перед глазами поплыла розовая пелена, Егор ощутил холодную невесомость во всем теле…
«Странно, – подумалось ему. – А где же предчувствие? Разве я не должен был узнать о своей смерти заранее? Или я не умер?»
Вожников попытался поднять тяжелые веки – и после некоторого усилия это ему удалось. Он увидел над собой низко ползущие облака, ощутил запах гари и крови, услышал крики и звон мечей. Воины топтались прямо по нему, наступая то на ноги, то на живот. То ли литовцы, то ли русские. Или одни только русские? Это же только самое начало пятнадцатого века. Значит, тут еще никого не онемечили, не ополячили и не окатоличили. Получается – русские рубились против русских. И все отличие пока еще было в том, что одни предпочитали кольчуги и бахтерцы, а другие кирасы и… кольчуги?
Мысли тянулись вяло, как застывающая жевательная резинка, холод тонкой струйкой затекал под колонтарь, расползался по рукам и ногам, ласкал и убаюкивал…
– Князя убили!!! – узнал Егор Федькин голос. – Литвины атамана зарезали!
«Какого князя-атамана? – вяло удивился Вожников. – Разве князь-атаман – это не я? Меня что, убили?»
– А вот хре-ен!!! – заорал он, толкнулся локтями, приподнялся, вогнал клинок сабли под кольчужную юбку одному врагу, рубанул по ногам другого, дотянулся в длинном уколе до бедра третьего. Попытался встать, но ноги были чем-то завалены, и он без сил упал обратно на спину.
– Да сдохни же ты!!! – Усатый морщинистый литвин попытался заколоть его мечом, но левой рукой Егор уже нащупал рукоять кинжала. Выдернул, взмахнул, отводя вражеское острие от самого глаза, саблей резанул врага в пах. Принял свалившееся тело на руки, оттолкнул. Подтянул, освобождая, ноги. Мимо, глядя вперед и не замечая его под собой, прошли двое копейщиков в кирасах. Егор, дотянувшись, подрубил щиколотки заднего, сгруппировался, рывком встал, подступил сзади к рубящемуся с ватажниками чужаку, обнял, резанул по горлу, поймал другого оглянувшегося копейщика кинжалом под подбородок.
– Князя уби-или-и-и! – Федька отчаянно кромсал двумя саблями край щита литовского копейщика, который никак не решался сделать выпад.
Егор кольнул бедолагу ножом под ухо и встал перед юным боярином, подмигнул:
– Кого, сказываешь, убили? Давно?
– Атама-а-ан!!! Живой! Ура-а!
Паренек, забывшись от радости, прыгнул на него и повис на шее. Спасибо хоть, не расцеловал.
– Живой, живой, – похлопал его по спине Вожников. – Опускай, пока на копье не насадили.
– Да вроде как кончились, – перевел дух Никифор Ратибор и с грустью осмотрел порубленный в нескольких местах и окровавленный зипун. – Ну все, теперича токмо на выброс.
– Однако ты рубака изрядный, староста, – кивнул на покрытый зазубринами клинок новгородца Егор. – За спины прятаться не побежал.
– Я же купец, княже, – пожал плечами тот. – А в торговом деле без умения пустить чужую кровушку не обойтись.
– Ты цел, княже? – От города подошел по улице запыхавшийся Угрюм с несколькими ватажниками. – Как они тут ловко… Впредь возле пищалей твоих надобно заслон большой ставить. Уж второй раз чуть не побили!
– Да, на будущее наука, – согласился Вожников. – Что там у остальных?
– Литва через стену полезла на тебя, княже, заслоны от ворот кинулись на помощь, ударили им в спину. Литва открыла ворота и ударила в спину заслонам. Посадники новгородские ополчение созвали и в спину напавшим ударили, – вкратце пересказал историю сражения Угрюм. – Получилась общая каша, все со всеми и везде резались. Но нас, знамо, больше, и на испуг не взять. Кажись, одолели. Затихает сеча. А еще в суматохе общей кто-то в ворота ворвался и стражу перебил. Ныне они наши, и драка в город перекинулась. Считай, что взяли. Войско-то все здешнее наружу сражаться вышло…