– Они уклонятся, боярин.
– Коли побегут, нам останется обоз. А армия без обоза, как пес без зубов. Бегать может, а кусаться – нет.
– И то верно, – согласился Витовт. – Передайте князю московскому приказ с утра в седло садиться. Пусть с братом единокровным увидится. Его полками и польскими на рассвете ударим. Посмотрим, насколько крепки брони галицкие.
Однако литовский князь оказался прав. Двинувшиеся на рассвете в сторону противника полки не нашли ничего, кроме стрел постоянно отступающей легкой татарской конницы, кострищ и костей съеденного на привале скота да пары сломанных телег.
– И где же обоз? – не понял князь Витовт.
– А вон он! – Василий московский указал плетью на мачты, что выглядывали из-за излучины Дона. – Нам припасы многие от Ельца и Тулы подвозят. Они же, похоже, изначально все потребное на ушкуях везут. Токмо самое насущное с собой. А самое насущное и на лошадей навьючить можно.
– Значит, готовились… – сделал вывод Витовт. – Князь галицкий и атаман разбойничий в полном согласии дело свое ведут. Один разоряет, другой удерживает, оборониться мешает. Сговорились. Как же ты просмотрел сие, зять мой единственный? Я тебе дочь свою доверил, дитя ваше в правители Руси единой прочил, помогал, чем мог. А ты…
В полном бессилии литовский князь хлестнул коня и помчался к обозу.
– Братик… – усмехнулся великий князь Василий и пригладил окладистую бороду. – Узнаю повадку.
Князь галицкий и звенигородский Юрий Дмитриевич воевал не часто, но всегда успешно. Признавая воеводский талант брата, в совместных походах московский князь предпочитал отдавать свои полки под его руку, а не водить их сам. Ныне, волею судьбы оказавшись по другую сторону, Василий мог в полной мере оценить, каково оказаться Галичу врагом.
«И знаешь, что у Дона тебя каждый день бить будут, – подумал московский князь, – а никуда не денешься. В степи воды нет. Все едино вдоль реки идти придется. Два месяца. Что же ты приготовил нам в конце пути, братец родный?»
* * *Увидев ухоженного, одетого в чистую атласную рубаху и легкую епанчу с горностаевой опушкой боярина, Егор уверенно кивнул:
– Стало быть, Дон открыт?
– Свободен, княже. – Гонец с поклоном протянул свиток.
Князь Заозерский принял его, передал жене, спросил:
– На струге плыл?
– На нем, княже. По Дону вниз, морем, опосля вверх по реке до порогов, и два дня верхом.
Князь Заозерский снисходительно улыбнулся. Ирония судьбы: стоит Переяславль ближе к морю Черному, а добраться до него корабельщикам проще от Новгорода. Ибо в верховьях порогов нет, а волоки от Ловати до Торопы и Катыни, впадающей в Днепр, коротки и удобны.
– Долго плыл?
– Тринадцать дней, княже.
– Молодец! Ступай, отдохни. Скоро в обратный путь помчишься. Вот, выпей за мое здоровье. – Егор наградил гонца золотой монетой, повернулся к супруге: – Что пишет галицкий князь, милая?
– Сказывает, более полумесяца Витовт стоял, однако же переходить Волгу так и не решился. В Крым отвернуть тоже не посмел. Посему ныне все надлежит далее по уговору прежнему делать. Это как? – подняла она глаза на Егора.
– О таких вещах в письмах лучше не поминать. Мало ли в чьи руки попадет? А куда Витовт полки ведет, то ворогу и так известно.
– Но мне ты сказать можешь?
– Ты о сем лучше самого Витовта ведаешь. К Рыльску. Больше ничего Юрий Дмитриевич не отписал?
– Намеки странные о ханше твоей отпускает. За разумность хвалит, что в дела ратные не вмешивается, хотя ведет себя как старшая по роду и званию. А также о том поминает, что женат и сыновья законные взрослые уже.
– Видимо, Айгиль переоценила свои чары, – рассмеялся Егор. – Она искренне верит, что союзников можно заполучить через постель.
– Что-о?! – моментально насторожилась Елена.
– Я же говорю: она переоценивает силу своих чар, – повторил Вожников. – Видимо, эмиры и беи падают к ее ногам по первому же щелчку пальцев.
– Так что мы будем делать? – Несколько успокоившись, княгиня свернула свиток в трубочку.
– Свое письмо князь отправил две недели назад от волока. Значит, у нас в запасе еще полтора месяца. Подождем сообщений от Лубны и Полтавы. Овруч и Гомель тоже молчат. Возможно, к кому-то из полков придется идти на помощь. На рысях за месяц обернемся. А коли нет, то через две недели на Чернигов двинемся, а от него к Путивлю. Там полки собирать и станем, дабы в последний переход на Витовта полной силой двигаться.
– Поклянись именем Иисусовым, что не спал с ханшей этой поганой! – внезапно потребовала Елена. Похоже, последние слова мужа она пропустила мимо ушей, думая о вещах куда более важных. – Вон, у складня с ликами святыми поклянись.
– Глупенькая, – повернув, привлек к себе супругу Егор. – Христом Богом клянусь, никто, кроме тебя, мне не нужен!
И Вожников крепко, искренне поцеловал в губы самую любимую из женщин.
* * *Жители южной Руси, словно предчувствуя будущие века кровавых унижений, нищеты, латинизации и униатчины, открывали ворота городов и крепостей перед посланными архиепископом Симеоном дьяконами куда охотнее, нежели это делали северяне. А может, сыграло свою роль железное требование князя Заозерского ко всем воинам: в сдавшихся в первый день городах не трогать даже оброненного на мостовую ломаного гроша! Не лапать даже блудных девок! Пройти по улицам, принять у жителей присягу, забрать откуп, оставить наместника, нескольких русских бояр и новгородских ватажников, поменять священников – и идти дальше.
Зато в городах, которые не сдавались, которые приходилось брать штурмом после разрушения пушками части укреплений – вот там можно все! Три дня на разграбление, как гласит древний военный обычай.
Желающих проверить на прочность свои башни и стены снарядами атамана ушкуйников к середине лета не осталось совсем. Чернигов не стал исключением. Его могучая крепость со стенами длиной в версту и высотой в пять саженей, поднятая на валу над рвом трехсаженной глубины, была рублена из дуба. Равно как и детинец, возвышающийся над городом на рукотворном холме. Опыт Егора подсказывал, что перед взрывными снарядами эти стены не продержались бы и нескольких часов, но горожане предпочли проявить свою преданность православию, открыв ворота перед ступившим на подъемный мост архиепископом Симеоном.
Присягали черниговцы дружно, поднесли князю-освободителю в подарок тяжелый золотой кубок с изображением сокола, а Елене – кубок полегче, но изящный и яркий от цветастой перегородчатой эмали, покрывающей стенки. Однако полторы сотни ватажников Вожников здесь все равно оставил, подкрепив их литовцами из северных земель и забрав примерно столько же местных воинов. Каковых с кубенскими боярами немедленно отправил «воевать» Брянск и Карачев.
– Не понимаю тебя, княже, – нагнал Вожникова барон фон Штернберг сразу после того, как походные колонны выдвинулись из Чернигова к Путивлю. – Готовишься к сече, а людей ратных прочь отсылаешь. Оглянись! У тебя их и так сотен тридцать осталось, не более.
– Чего тут понимать? – пожал плечами Егор. – Я иду сражаться насмерть с великим князем Литовским и Русским. Раньше эти латники служили ему, сегодня присягнули мне, завтра… Кто знает, что у них в голове? Завтра могут перебежать обратно к Витовту. На что мне в битве такие воины? Разве на них положишься? А сходить под моим знаменем и под моими боярами в безопасный, я надеюсь, поход к другому городу – это они смогут совершенно точно. На это у них храбрости хватит.
– На поле битвы дорог каждый боец, княже. Даже трусливого кнехта можно загнать в атаку, если рыцаря он станет бояться больше, чем вражеских копий. Пусть даже он просто примет на себя удар, предназначенный другому, и то будет польза.
– Мы смотрим на войну по-разному, барон. Мне нужны бойцы, которые без колебаний исполняют приказы и готовы биться насмерть даже тогда, когда приходится сгинуть в безвестности. Страхом такого не добиться. Таких воинов можно только вырастить. Пусть лучше их будет мало, но каждый заменит сотню трусов.
– Конной лаве все равно, трусы перед ней или храбрецы, княже. Она всех топчет одинаково. Некоторые дела можно сделать только числом.
– Так получилось, барон, – вздохнул Егор. – Польша с Литвой оказались невероятно большим государством. Чтобы взять их под управление, потребовалось слишком много людей. Трудно поверить, но в этих просторах у меня рассосалось почти двадцать тысяч человек. Как обойтись без наместников и своих бояр на освобожденных землях? Придется воевать не числом, а умением.
– Эти двадцать тысяч сейчас бы тебе очень пригодились, князь, – заметил Михаэль фон Штернберг. – Я хочу напомнить тебе, что мои братья вышли в поход как твои союзники, а не вассалы. Они готовы сразиться рядом с тобой и доказать миру свою доблесть, но они не станут ради тебя умирать. Если твое положение окажется безнадежным, не надейся на мою помощь. Я уведу братьев домой.
– Спасибо за честность.
– Обманывать союзника недостойно рыцаря. Ты можешь рассчитывать на мою помощь, но не требуй от меня жертвы. – Барон натянул поводья и отстал, дожидаясь остальных крестоносцев.
«Вот немчура проклятая, – подумал Егор. – А я так рассчитывал на ваш знаменитый таранный удар! Ушкуйников в атаку не пошлешь, они больше с лодок высаживаться привыкли да пешими россыпью наступать. Ополченцы только массовку годятся изображать, бояре все, почитай, уже закончились. Похоже, битва обещает быть интересной».
Путь от Чернигова до Путивля вдоль полноводного Сейма занял пять дней.
Город, название которого отложилось в памяти Егора еще со школьных лет, оказался совсем небольшой деревянной крепостицей. Она стояла возле реки на одиноком крутобоком холме, поросшем ивой и ольхой. И хотя горожане сразу распахнули ворота перед новгородским пастырем, вместиться внутри всей армией не стоило и мечтать. Равно как и разбивать лагерь рядом: подступы к крепости были изрезаны оврагами, ровного места не сыскать.
Князь Заозерский поступил мудрее – перешел Сейм вброд в полуверсте западнее города и вышел на огромный ровный луг примерно на три версты в длину и вдвое меньше в ширину, отрезанный от полей и лесов еще одной рекой, Любкой. Вожников никак не мог забыть то кровавое утро, когда их, сонных, вытряхнула из постелей польская конница. Луг перед Путивлем представлял собой огромный остров, с невысокими, но крутыми берегами, окруженный глубокими протоками с быстрым течением. Несколько отмелей, пригодных для брода, легко загораживались поставленными в три ряда возками. Застать войско врасплох в этой импровизированной крепости было совершенно невозможно.
Теперь Егору и его воинам оставалось только ждать.
Разумеется, все отряды, разошедшиеся к разным городам и весям, знали и о месте встречи, и о времени сбора ратей, а потому каждый день на остров перед Путивлем прибывали и прибывали воины. Приезжали на возках ополченцы, довольные тем, что смогут раздавить в чистом поле проклятого митрополитом латинянского князя, подходили ватажники со сверкающими от золотых колец пальцами. Некоторые даже приплывали на стругах и ушкуях, благо река позволяла, а русские корабли этим летом по притокам Днепра ходили сотнями. Многие корабельщики тоже хотели приложить свою руку к уничтожению воплощения дьявола на земле и присоединялись к воинскому лагерю, насаживали наконечники на ратовища, тренировались держать строй и прикрываться щитом – словно этому искусству можно научиться за несколько дней.
К концу первой недели ожидания численность новгородской армии поднялась до пяти тысяч, к концу второй – уже до семи. Правда, ватажников среди этих воинов насчитывалось всего сотен пятнадцать, да еще с полсотни было детей боярских. Остальные ратники об искусстве владения мечом знали больше по былинам о Садко, а учились мастерству в босоногом детстве с друзьями на улицах. Будущее этого воинства в грядущей схватке с закаленными литовскими латниками, многократно превосходящими числом, было столь очевидным, что даже верная любящая княгиня Заозерская со служанкой неожиданно перебралась из юрты в город, сославшись на жару и нездоровье.
Теперь она могла видеть мужа только со стометровой высоты, готовая честно оплакать с древних стен, словно легендарная княгиня Ярославна. Егор подозревал – именно к этому она и готовилась.
Князь Витовт оказался куда резвее, нежели ожидали его противники. Первого августа, когда князь Заозерский еще только собирался отдать приказ выступать, чтобы через неделю перехватить врага за Рыльском, дозорные неожиданно примчались с известием, что вдоль Сейма на запад двигается огромный воинский обоз с литовскими разъездами впереди.
– Началось! – понял Вожников. – Федька, Угрюма мне найди! Пусть пушкарей моих присылает. Похоже, позиции придется готовить здесь.
Вскоре на берегу Любки появились конные полусотни. Они проскакали вдоль берега, издалека посмотрели на лагерь, отвернули и ушли назад – видно, с известиями своему воеводе.
Пока посыльные искали Угрюма, пока тот вспоминал, где обосновались пушкари, – время ушло, прикрыть броды Егор не успел. Перед лицом кованых литовских сотен малочисленные заслоны на восточной стороне луга спасовали и ушли назад, даже не попытавшись оборонять возки. Вражеская армия раскидала препятствие и стала медленно втягиваться на остров. На удалении примерно в две версты они остановились, завернули телеги в круг и стали распрягать лошадей.
То, что великий князь Литовский и Русский выбрал для лагеря то же место, что и он, Егора поначалу удивило. Но когда он увидел появившихся за рекой татар, то понял все. Витовт точно так же, как и князь Заозерский, надеялся отгородиться реками от назойливого врага, не дающего покоя ни днем ни ночью.
Легкая конница штурмовать брод не рискнула. Покрутилась, отошла, вернулась, поскакала вдоль реки, отвернула назад. Миновал примерно час, когда всадники появились снова. Только теперь чуть в стороне от степняков мерно двигалась тяжелая кованая рать, одетая в железо с головы до пят. Точнее – с головы до колен, ибо кольчужные подолы заканчивались как раз на них.
Пройдя Любку до конца, конница завернула, перешла брод и направилась к новгородскому лагерю.
– Свои-и!!! – закричал Егор схватившимся за щиты и копья ополченцам. – Все в порядке! Это свои!
Вослед за кованой конницей на луг заехало несколько возков, вошли вьючные лошади. Татары предпочли остаться за рекой, расседлав скакунов и пустив их пастись на широкие заливные луга. Вожников, отойдя к своей юрте, присматривался к спешивающимся галицким боярам. Сейчас, на летней жаре, все они выглядели одинаково: пыльные кольчуги, бахтерцы, колонтари. С позолотой и серебрением, новенькие и потрепанные, дорогие и не очень – все выглядело одинаково серым. В поддоспешнике, понятно, жарко было всем, и ничего лишнего никто сверху не надевал.
Князь Юрий Дмитриевич появился оттуда, откуда Егор не ждал: одетый всего лишь в косоворотку с вышивкой и полотняные порты, он пришел от Сейма, с наслаждением отирая мокрые волосы и курчавую бородку, стряхивая влагу с ладоней на пыльную натоптанную землю. Рубаха и штаны тоже были влажными – не иначе правитель Галича и Звенигорода купался в одежде.
– Здрав будь, княже! – шагнул ему навстречу Егор.
– И тебе не хворать, атаман лихой и ловкий! – весело сказал Юрий Дмитриевич, развел руки, и союзники крепко обнялись. – Ну надо же, сошлось! Поди, уже полгода прошло, как замысливалось, ан угадали с точностью! И место, и реку, и ворогов! Не верил. Прямо скажу, не верил! Но, поди ты, свершилось!
– Коли не верил, отчего согласился?
– Мысли были верные, затея удачная, – пожал плечами галицкий князь. – Кабы даже разошлись мы с тобой, урон Литве все едино выходил немалый. Опосля супротив нее бороться было бы легче.
– Чего же мы на улице разговариваем, княже? – спохватился Егор. – Ты же устал, поди, с дороги, проголодался. Пойдем, меда хмельного выпьешь, у очага со мной посидишь, трапезу разделишь.
– Думаешь, я мерзну? – расхохотался князь и снова отер мокрую бороду ладонями.
– Без очага ужина не приготовить. А беседовать нам лучше без посторонних ушей. В юрте будет спокойнее.
– Пойдем, коли так, – согласился Юрий Дмитриевич. – Токмо вскорости еще гости подойдут.
– Мы и их побалуем, – пообещал Вожников. – У меня шампуров на всех хватит.
Угощение знатных гостей в этом мире было искусством хитрым и сложным. На пиру рассадить всех надобно по старшинству и по старшинству уважение проявить. В поле и того хуже: разделывая дичь, полагалось каждого участника пира угостить куском, соответствующим его достоинству. Голова – самому почетному, курдюк – чуть менее главному, окорока – еще чуть менее знатному, голени тоже… кому-то… Шею можно давать женщинам, грудинку зятю. Угостить кого ребрами или огузком – злобное оскорбление, уши взрослому человеку дать – чистое хамство.
Но самым неприятным в этом обычае было то, что в зависимости от местности и нравов значения разных кусков сильно разнились. И потому Егор пошел на хитрость, научив Федьку мариновать шашлык. Первые две попытки пришлись сотникам из ватаги по вкусу, и сейчас в бочонке доходил третий «завод» с небольшой добавкой горчицы, гвоздики и сушеного имбиря.
Шампуры – они ведь все одинаковые, с ними не ошибешься.
К тому времени, когда мясо на шампурах стало зарумяниваться, в юрту, откинув полог, вошла роскошная царевна в шелковом красно-золотом платье, коричневой войлочной жилеточке, украшенной самоцветами, в бархатном калфаке[31] с жемчугом, поверх которого была наброшена невесомая прозрачная кисея. Ее сопровождал хмурый Гафур-мирза, одетый, несмотря на жару, в стеганый халат. Светло-серые глаза воеводы смотрели недоверчиво, рука мяла рукоять сабли. Даже в походных условиях подбородок его был гладко выбрит, а усы ровно подстрижены.