– Где они сейчас? – спросил я.
– Уже далеко за орбитой Марса. Американцы сообщили нам параметры полетной траектории, и наши теоретики о ней высокого мнения. Осталось примерно полтора месяца. Точнее, сорок семь дней.
– Так скоро?
– У этой дряни мощные разгонные блоки. Скорость после разгона до ста десяти километров в секунду. Плюс к тому – противостояние. По расчетам, встреча состоится десятого октября.
Помолчав, он добавил:
– Если только не вмешается Монстр.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ветер.
Сырой и холодный, он рушился на нас с моря и все никак не мог обрушиться окончательно, ударить один раз со всей силой, сдунув с берега глыбы серого, в лишайнике, гранита, и низкорослые, всеми стихиями битые сосны, и серые развалюхи изб брошенной деревни. Казалось, еще вот-вот – и сдует, снесет в тартарары и пройдет дальше без задержки, как танковая дивизия по окопам резервистов; только крякнут жалобно гранитные скалы.
А чуть ниже ветра бесилось море – не кидалось раз за разом на сушу красивыми и грозными правильными валами, а свирепо и безостановочно грызло берег, воя от ненависти к каменной тверди; осатаневшее тысячезубое чудовище вонзало клыки в расщелины гранита, вздымая гейзеры тяжелой пены, вышвыривая на камень измочаленные ошметки бурых водорослей и клочки странных темно-красных медуз.
Дефицит красок – вот что помимо ветра угнетало здесь с первой минуты. Комки водорослей, медузы да еще гнущиеся сосны жиденько разбавляли общую гамму: от бледно-серого до свинцового. Серое небо, серый гранит, или, вернее, диабаз, но от уточнения названия не менее серый. И взбесившийся свинец моря.
Какое оно, к дьяволу, Белое!
Серые остатки деревни таращились нам в спины проемами окон. Здесь, наверно, и жизнь извечно была серая, столетиями цеплялась за серые камни, рождалась под серым небом и упокоивалась на погосте под посеревшими от дождей крестами, пока однажды не сдалась и тогда, сникнув, начала тихо сходить на нет, все больше серея и чем дальше, тем больше тоскуя по краскам, охотно находя их в многоцветной палитре этикеток водочных изделий.
Впрочем, возможно, я не прав.
Наверно, здесь серо только осенью, пока не лег толстый снег и море не сковано. А весной и тем более летом что-нибудь обязательно цветет в низинках за этими скалами – ведь должно же здесь цвести что-нибудь! Хотя бы иван-чай.
Соленая морось била в лицо, пропитывала пуховку. Дождь не шел – это ветер срывал пену с зубов свинцового чудовища, мельчил в пыль и гнал над водой мокрые оплеухи. Остров Бережной был едва виден, проступал впереди размытым темным пятном. Некрупный скальный остров, каких здесь пропасть, довольно высокий, ершащийся лесом и, если верить карте-двухсотке, снабженный рыбачьей избушкой на западном берегу.
То-то и оно, что на западном!
Наша группа также не блещет красками – кроме меня, облаченного в зимнюю оранжевую пуховку спасателя из МЧС, не кричащего даже, а орущего на весь белый свет колера. Есть у меня подозрение, что она должна флуоресцировать в темноте, облегчая поиски, если случится нечто серьезное. Не ахти какое утешение, но другого все равно нет.
Название нашей группы странным образом соответствует месту и сезону – «Шторм».
Фразы отрывисты – никому неохота забивать гортань водяной пылью.
– Сколько у нас светлого времени?
Синхронный взгляд на часы. У сопровождающих нет чипов.
– Часа три, не меньше.
– Он все еще там?
– Там, там.
Тамтам.
– Так там и сидит.
– А на катере не подойти?
– Днище побьем. Вон какой накат. Везде камни.
Катер стоит в бухточке за скалой. Над гранитным лбом виден только кончик мачты, мотающийся туда-сюда наподобие метронома. Хотя волнение в бухточке не в пример меньше.
Катер Шкрябуну нравится, тем более что ему-то на нем не выходить в море. Протерев от брызг стекла бинокля – пропала просветленная оптика! – он долго осматривает остров. Насмотревшись вдоволь, сует бинокль мне.
– Взгляни молодыми глазами: там слева пляж, нет?
Гляжу.
– Узкий, но пляж. Песок.
– Ничего не выйдет. – Пожилой толстенький капитан-лейтенант из нашей небогатой свиты упреждает негодование Шкрябуна. – С той стороны подводная гряда, только сейчас прилив, ее не видно. В шторм не пройти – размолотит. Я там однажды с моторкой и тремя сухарями неделю сидел, ждал погоды. – Кривясь от ветра, он все же улыбается, очевидно, вспоминая свое сидение как нечто приятное, и сообщает: – Зато в проливе рыбалка – успевай таскать. Встанешь на якорь этак метрах на сорока глубины…
И не договаривает, поперхнувшись ветром.
Странная у нас компания.
Ну, я – понятно. Кому же еще первому лезть к черту в зубы, как не обладающему наименьшим «коэффициентом отталкивания» капитану Рыльскому? Сам бог велел. Затем – Топорищев. Далее два оперативника: Коля Штукин и Жора Гаврилюк. И, наконец, подполковник Шкрябун Виктор Иванович с одним из своих старых паранормальных объектов – вздорным дедком с трясущейся козлиной бородкой. Воистину старый объект: на вид дедку лет девяносто, весь сморщенный, как весенняя картофелина, то и дело начинает нудно брюзжать по пустякам, а Шкрябун, старший над нами, снисходительно терпит. И нам приходится.
Группа особого назначения «Шторм»…
Ей-ей, лучше бы Максютову определить статус нашей группы как-нибудь иначе. Всякого российского обывателя, кроме окончательно вислоухих дураков да еще подростков, для которых эти слова звучат музыкой, мурашками по спине проберет от «особого назначения». За сто лет научены определяющим сознание бытием: как «особое назначение», так жди. Сразу нехорошая дрожь в конечностях, металлический привкус во рту и рвотный рефлекс. Прессе за это отдельное спасибо.
Человек на острове…
Сегодня пятое октября. Первого числа на скалах восточной части острова был замечен субъект странного для здешних мест вида, неподвижным истуканом сидящий на гранитном обломке. Рыбаки местной артели, ведя баркас вблизи острова, немало поудивлялись и позубоскалили над чудиком, явившимся в эти края в отутюженном костюме-тройке. Решительно не соответствующий месту и сезону костюмчик разглядели очень хорошо; отчетливо видели и то, что чудик не предпринял ни малейших попыток привлечь к себе внимание. От великого ума решили было, что снимают кино, позубоскалили над бедолагой. Попыток пристать к берегу не предпринимали: с той стороны острова это было рискованным делом даже при хорошей погоде. Спустя два дня, третьего октября, возвращаясь с лова, опять разглядели того же странного человека, по-прежнему сидящего на том же камне в той же позе. Тут уже причалить не вышло бы при всем желании: шторм уже бушевал вовсю, море взбесилось, баркас крепко трепало, старенький слабосильный движок едва вытягивал против волны. Да вряд ли, я полагаю, у крепко призадумавшихся над всякой чертовщиной рыбаков возникло желание познакомиться с чудиком поближе.
Первая моя мысль: а случайно ли поднялся шторм?
Не проверишь. Чтобы развести в осеннем Белом море хорошую многодневную, хоть до ледостава, штормягу, от природы не требуется никаких не свойственных ей чудес. Она сама это умеет.
Местному участковому рыбаки все-таки сообщили – третьего под вечер. А Максютову на стол информация легла лишь в ночь с четвертого на пятое. Кому-то крепко достанется за такую задержку, но потом. Реакция Максютова последовала немедленно: сегодня в десять утра военный транспортник, пробив московскую кислую морось, уже вылетел из Жуковского в Кемь. Я даже не успел позвонить Маше.
В Кеми уже ждал «Ми-8».
Не приказы и распоряжения УНБ – какое дело военным до телефонных звонков из известного здания? – деньги, только деньги. Безотказный двигатель. Я убежден, что Максютов в полторы минуты договорился с аэродромным начальством и с моряками, и не подумав, разумеется, просить специального содействия у командования округа.
Только что мы узнали о судьбе второго борта. Практически пустой «Ан-74» не долетел до Кеми, из-за неполадок в правом двигателе сел где-то под Тихвином. Надежная машина, нам такая и нужна, но отказов одного из двух двигателей очень не любит. И то ладно, что живы оба: злосчастный корреспондент «Уфо-пресс» Дмитрий Каспийцев и пилот-доброволец, возящий единственного пассажира за особые наградные. Ни один нормальный человек в здравом уме без приказа в тот самолет не сядет. Опасное это дело – возить человека, безошибочно определенного Максютовым как моего антипода, чрезвычайно чувствительного к «эффекту отталкивания». Мы оба – лакмусовые бумажки, пробники аномальных зон, только с разной полярностью. Байт-Каспийцев брюзжит, но пока терпит, потому что, кажется, еще не понял, что к чему, а когда поймет, пойдут совсем другие разговоры. Тот еще фрукт: и наградные в виде платы за страх, которого он пока не испытывает, ему идут не меньшие, чем пилоту, и еще изволь его уговаривать оказать содействие, всякий раз придумывая для него новую убедительную легенду, а он брезгливо морщит нос: мол, пока его неизвестно зачем возят туда-сюда по всей России, его компаньон Свиницын вершит дела в одиночку и, разумеется, в одиночку стрижет немалые купоны…
Под Тихвином так под Тихвином. Второму борту нет смысла пробиваться дальше, ни черта хорошего не выйдет. Пусть чинятся и возвращаются. Каспийцева надо беречь, он еще пригодится. Если один раз ради него было устроено землетрясение, что стоит Монстру второй раз устроить ураган или вообще без всякой причины оторвать самолету крылья, как мухе?
– Значит, все-таки вертолет, – сказал Шкрябун. – Сесть он на песочек не сядет, деревья, лопасти обломает. Спустим тебя аккуратненько в люльке, Алексей.
Молча киваю в ответ. В люльке так в люльке.
Обмануть «эффект отталкивания», до боли непонятную, прямо-таки мистическую, но тем не менее реальную и грозную силу… Придется опять попробовать. Последний месяц Максютов совал меня во все дыры, кидал вроде пробного камешка всюду, где подозревалась хоть какая-то аномальность, и в отличие от Каспийцева швырял в самые эпицентры – а я все еще цел. Слегка поиздержан, поизмотан, но это не в счет. Под Оренбургом погибли двое, а я отделался царапинами и прошел. В Ханты-Мансийске отделался испугом. Здешним рыбакам крупно повезло: они не стали высаживаться на остров при первом проходе, когда в принципе могли попытаться это сделать. Если «эффект отталкивания» еще держится – а он редко затухает ранее чем через несколько дней, – неприятности им были бы обеспечены, а какие – невозможно знать заранее. Как минимум искупались бы в студеной водичке.
Мы тоже отказались от намерения облететь остров…
– Попробуйте еще раз, пожалуйста. – Шкрябун предельно вежлив с паранормальным дедком. – Он все еще там? Он жив?
– Да жив же, жив, – сварливо дребезжит дед. – Коли уши есть, так слушай вдругорядь: жив! Я его чую, понял?
– Попытайтесь проникнуть в его мысли.
– Ха, проникнуть! Было бы куда. Нет у него никаких мыслей, мерзнет он, холодно ему, и все.
Оно и понятно, я сам мог бы изречь такое с полным на то основанием – кто бы стал возражать? – и, чего доброго, прослыл бы телепатом, чувствующим состояние клиента за десять верст. Шкрябун отступается от козлобородого ясновидца. Зато Топорищев рассматривает дедка с неподдельным интересом.
Еще одно пятое колесо в нашей телеге. Толку от Топорищева пока что нет никакого и, по-моему, не предвидится, а внешность – два сапога пара с дедком, разве что Топорищев помоложе, лет пятидесяти пяти. Долговязый, худющий, в выпирающих отовсюду мослах, сильно сутулый и весь какой-то нескладный, как хронически недокормленный гусак на убыточной птицеферме, он был навязан нам Максютовым. Экий подарочек. Оказывается, секретная тема уже некоторое время разрабатывается нами совместно с Академией наук – те рады… Хлебнем с ним, чую. Коли он в самом деле математик и член-корреспондент, вдобавок специалист по системному анализу, так его бы в эксперты – ан нет, он второй человек в группе, всюду сует нос и обязан подчиняться только Шкрябуну. Максютов об этом сказал недвусмысленно. Леший меня дернул спросить о его воинском звании. «Ефрейтор запаса», – любезно пояснил Максютов и в дальнейшие подробности входить не пожелал.
Стоит, держит между собой и ветром правильный угол, чтобы не сдуло в чужой парусящей плащ-палатке, молчит, прислушивается. Из-под капюшона торчит такой шнобель, что непонятно, как Топорищева не разворачивает ветром вроде флюгера. Черта лысого он разберется в нашей бодяге со своей математикой и системным анализом. Кроме того, он курит, да еще крепкие дешевые папиросы, а я не выношу запаха табака с тех пор, как сам бросил курить. Точно так же адепты какого-либо вероучения после отступничества становятся самыми лютыми его ненавистниками.
Странная у нас компания…
Вот к Шкрябуну я претензий не имею: распоряжается он толково, навыки те еще, не суетится с отвычки. Пожалуй, Максютов прав: старый конь борозды не портит. Впрочем, не моего ума это дело.
– Алексей, ты готов? – спрашивает Шкрябун.
Куда ж я денусь? Всегда готов.
* * *Приземлили меня удачно.
Люльку дернуло вверх едва ли не раньше, чем я отстегнул карабин. Ураганный поток от ротора «Ми-8» разогнал сбегающую с пляжа водичку, примял вершину следующей волны, дуром прущей на берег, но, конечно, не остановил. Скользя по комкам водорослей, давя подошвами пупырчатые гроздья соплодий, лихо перепрыгивая через некстати торчащие из песка макушки валунов, я побежал от волны, грузно ворочавшей смытый с берега корявый плавник, и почти успел – окатило всего-навсего до колен. Вертолет тут же пошел прочь, круто заваливаясь набок в вираже, мотая невтянутой люлькой, и Жора Гаврилюк напоследок махнул мне рукой со значением: держись, мол.
Через две минуты шасси вертолета коснется материкового берега – нечего ему кружить над островом, пусть даже над самой удаленной от странного субъекта его частью. И падать жестко, и купаться холодно. Береженого бог бережет.
Волна добежала до корней молодых сосенок, поиграла вымытым из грунта можжевеловым кустом и схлынула с сердитым шелестом. Надо было мне надеть сапоги, лучше всего болотные. Впрочем, тогда я вряд ли убежал бы от волны, кувыркался бы, как этот куст.
Пискнул вызов карманной рации. Прямая радиовидимость, хорошо идет сигнал. Голос Шкрябуна:
– Все в порядке, Алексей?
– Все в порядке.
– Не отключайся, держи меня в курсе.
– Понял.
Ему там скучно, по ту сторону пролива, где воющий ветер ломит стеной и холод гранита ощущается сквозь подошвы. Ему, видите ли, скучно и муторно с дедком, Топорищевым и Колей Штукиным. В вертолет, кроме пилота и меня, сел только Жора Гаврилюк, что разумно: чем меньше народу вблизи аномальности, тем лучше. Научены.
Рация у меня – любо-дорого, со вкусом выполненное экспериментальное произведение инженерного гения для нужд спецназа, только-только прошедшее полевые испытания. И легкая, и дальнобойности ошеломляющей, и по корпусу можно хоть полчаса бить кувалдой без всякого результата. Судя по техническому описанию, близ эпицентра ядерного взрыва эта коробочка выйдет из строя не раньше, чем расплавится.
Честно говоря, очень не хочется пробовать…
А кто спрашивает, чего тебе хочется, капитан Рыльский? Заблажит Монстру устроить на пустом месте небольшой ядерный очаг – устроит, можно не сомневаться. В виде гостинца. По сравнению с землетрясением и режущим без оплавления лучом это для него – тьфу!
«ЧИППИ, КАРТУ!»
Остров – вытянутый с востока на запад почти правильный овал длиной метров восемьсот, шириной порядка двухсот пятидесяти, с наивысшей точкой не более сорока метров. Сейчас на острове было людно, целых два человека: я на западном краю овала, странный субъект – на восточном.
Миновав сосенки, я продрался сквозь цепкий можжевельник и чуть ли не носом уткнулся в трухлявую бревенчатую стену.
– Что у тебя, Алексей?
– Пока ничего. Нашел избушку, танцую от нее.
От полуразвалившейся рыбацкой избушки было бы проще двинуться вдоль береговой черты, сперва по пляжу, потом по верху скал, но я решил ломануться напрямик. Хоть лес защитит от ветра, и то дело.
Заяц!
Самый обыкновенный косой летней серо-коричневатой масти выскочил прямо на меня из-за кустов, на секунду замер в испуге и, взбрыкнув задними ногами, стреканул прочь. Фу ты, дрянь, едва не напугал. Нервы на пределе, как у сталкера. Хуже: как у барышни… А самое поганое в «эффекте отталкивания» то, что отталкивающим фактором может послужить что угодно, аномальность подло маскируется под естественность. Медведи, интересно, здесь не водятся? Рысь сзади на холку не прыгнет?
Кто ж ее знает.
– Алексей, не молчи. Что делаешь?
– Двигаюсь, – сердито ответил я. – Нах остен. Прошу не отвлекать: тут оступиться – раз плюнуть.
– Понял, – сказал Шкрябун после паузы. – Докладывай, если что. Я на связи.
«Если что»… Если что-то случится, еще вопрос, успею ли я доложить. На этот случай к моему левому плечу специальной сбруей прикреплена миниатюрная видеокамера с двухчасовой кассетой. Может быть, постфактум удастся установить, что именно со мною случилось.
Мешает движениям, зараза.
Медведей на острове не водилось. Рысей, по-видимому, тоже. Некоторое время меня донимал чудом доживший до холодов одинокий комар; простодушный буколический кровосос отнюдь не московской квартирной выучки назойливо жужжал и просился под капюшон промокшей пуховки. Я отмахивался на ходу.
Серость серостью, сырость сыростью, а все-таки было здесь и красиво той несколько странной для южанина и середняка красотой, не для человека созданной и не человеку служащей, когда первым делом ощущаешь чуждость себя в этом лесу, выросшем на голых камнях. Во всяком случае, сломать ногу, сверзившись с валуна, тут не составило бы никакого труда. Скользя и обдирая ягель рантом мокрых ботинок, я поднимался вверх на округлые гранитные лбы, каждый следующий казался мне высшей точкой острова, но через пять шагов я убеждался, что за очередной низинкой, приютившей с десяток сосен, круглится скала повыше предыдущей, и снова карабкался.