- И сколько вы хотите получить? - поинтересовался Брайт.
- Девять миллиардов долларов.
- Сколько?! - бывший генерал буквально открыл от удивления рот.
- Я прошу немного, - пояснил Джонсон. - Это лишь пятьдесят процентов от общей стоимости. Другой бы запросил девяносто или все сто. Ведь ценности извлекаю я, вы мне только ассистируете. К тому же я ликвидирую опасность. А во сколько вам обходится охрана? А?
Похоже было, что Брайт пропустил все это мимо ушей. Девять миллиардов подействовали на него, как ушат холодной воды. Вот тут-то он, видно, и решил, что Джонсон просто хвастун.
- Нет, - сказал Брайт, - на такие условия мы не согласны.
- А на другие условия не согласен я, - Боб поднялся. - Имейте в виду, Брайт, я проживу без вас, а вы без меня - вряд ли. Вы не найдете другого спринтера. Другого спринтера просто нет. Ни в России, ни в Германии, ни в Китае. Я - последний спринтер уходящего мира.
Потом он ослепительно улыбнулся белозубым ртом, словно вдруг из темноты сверкнула лампа-вспышка, и добавил с восхитительной небрежностью:
- Salud, camarada! Нужен буду - звоните.
"Да, - подумал Волжин, - не очень-то серьезно отнесся Брайт к "последнему спринтеру уходящего мира". Но Джонсон, кажется, не из обидчивых Джонсону нужны деньги. Интересно, зачем? "Зачем вам, Киса, деньги?" вспомнил Волжин Остапа Бендера. - Действительно, дурацкий вопрос. Ну, ладно. Мы заплатим Джонсону - Джонсон спасет ценности. Или погибнет. Ясно одно: Джонсон не жулик. Самоубийца, маньяк, Герострат новоявленный, но не жулик. Ну, а если под Тоннелем не окажется ценностей, или не окажется бомбы, или, наконец, не окажется ничего - как тогда расплачиваться?"
На этот счет существовало много разных мнений, но теперь, когда великий спринтер был уже в пути, Волжин почему-то не сомневался, что меньше, чем девятью миллиардами, не отделаться, да к тому же скорей всего придется платить вперед.
- Мистер Волжин, можно вопрос?
Спрашивал молоденький сержант из охраны. Он в составе группы из пяти человек согласно предписанию сопровождал экспертную комиссию к Дамоклову Тоннелю.
- Спрашивайте, - сказал Волжин.
- Почему никто не нашел стопроцентного технического решения? Почему вы пошли на поводу у этого Дэммока и хотите угробить Джонсона? - выпалил сержант.
Волжин смерил юношу долгим взглядом. Потом ответил просто и спокойно:
- Да потому, что стопроцентного технического решения просто не существует. А вы, сержант, знаете такое?
- Сколько угодно.
Разговор становился забавным. Волжин любил такую игру: предложить какое-нибудь новое решение проблемы Дэммока, а потом детально, со вкусом раскритиковать его.
- И что же, например? - поинтересовался он.
- Ну, хотя бы телескопическую стрелу из пластика с манипуляторами на конце.
- Э, сержант, вы меня разочаровываете. Вы инструкцию-то читали?
- Я ее не осилил целиком, - честно признался тот.
- И напрасно. Ваша стрела предусмотрена в ней дважды: во-первых, по дорожке надо стучать, имитируя удары ног, - значит, уже не просто стрела, во-вторых, как только посторонний предмет углубится в Тоннель на двадцать метров, двери должны закрыться.
- Ну, хорошо, - сказал неунывающий сержант, - а дрессированная обезьяна?
- А почему, собственно, обезьяна? Вы что, считаете, она быстрее человека бегает?
- Нет, просто она может провести операцию отключения, а к пульту ее можно доставить на гепарде.
- Тогда зачем обезьяна? Просто человек. И не на гепарде, а на коне. Такая идея была, сержант. Но в инструкции есть и это. У коня и гепарда шаги не те. Дэммок перебрал целый зверинец: и тигров, и собак, и страусов, и еще черт знает кого. Вы себе представить не можете, что предусмотрел Дэммок. Там есть такие варианты, до которых никто бы и не додумался, наверно, не прочти мы инструкцию. Например, реактивный двигатель на теле человека или пропеллер, приводимый в движение пружиной. Автоматика сработает и на выхлопные газы и просто на воздушные потоки. Прочие ускоряющие двигатели, сами понимаете, без металла невозможны, а металл исключается с самого начала. Так что вот. А вы, сержант, какую-то обезьяну предлагаете. Смешно. Ценности спасет Джонсон.
- Простите, мистер Волжин, я в это не верю. Джонсон погибнет. И вы все это знаете. Вы же бежите из Зоны.
- Вы не правы, сержант. Я верю в Джонсона, но не исключаю трагического исхода. Понимаете разницу? Помочь Джонсону никто не сможет. К чему же лишние жертвы? А вообще должен вам сказать, Джонсон способен выбежать из восьми секунд.
- Нет, - упрямо сказал сержант. - Никакие допинги не скомпенсируют тех сложностей, с которыми он столкнется, а сложностей окажется больше, чем вы ожидаете.
Волжин не ответил. На какое-то мгновение ему показалось, что сержант прав. И стало страшно. За Джонсона.
А Боб Джонсон сидел в шезлонге, завернувшись в одеяло, хотя день был теплый, и вытянув свои непомерно длинные ноги с надетыми на них барокамерами. Барокамеры были подключены к насосу, а от насоса тянулся провод к вертолету. Во рту Боб держал загубник с трубкой, как у аквалангиста, и дышал смесью из баллона. Рядом, сосредоточенно глядя на секундомер, стоял рыжий и зеленоглазый Оливер Прентис - тренермассажист великого спринтера. По другую сторону шезлонга колдовал над пузырьками в чемодане коротенький полный негр, до того черный на фоне своего белого халата, что казался чернее Джонсона.
- Ввожу экспресс-допинг, - объявил он.
- Вводи, - сказал Прентис.
Джонсон выпростал из-под одеяла правую руку для инъекции, левой вытащил загубник, сказав: "Хватит!" - и поднял глаза на подошедшего Волжина.
- О, привет, Игорь! - улыбнулся он.
- Привет, Боб. Что это у тебя на ногах?
- Локальное отрицательное давление, - солидно ответил Джонсон.
- Да нет, Боб, это я и сам вижу. Я про "шипы".
- Не "Адидас", не "Пума" и не "Кимры", - Джонсон улыбнулся. Спецзаказ. - Верх - из синтетического пуха - тончайшая ярко-красная оболочка плотно облегала ступни Джонсона, а низ - руберит с пружинными шипами из пластика. (Подошва была черной, неожиданно толстой и в передней части утыкана тонкими желтыми шипами.) - Руберит гасит механические воздействия, - пояснил Боб, - в общем, когда я бегу, у меня такое ощущение, будто на ногах ничего нет, а прямо из подошвы растут эти гвоздики.
Джонсон вынул из кармана жевательную резинку и, развернув, положил яркий кубик в рот.
- Тоже с допингом? - спросил Волжин.
- Нет. Просто привычка.
- Ввожу общий стимулятор, - сообщил коротышка.
- Вводи, - сказал Джонсон.
Стоявшая рядом молодая и красивая Эльза Гудинес, председатель комиссии по делам спорта при ВКЗ, поморщилась, глядя на шприц с допингом, и Волжин подумал, что ее присутствие здесь как-то неуместно.
- Buenos dias, signora, - сказал он, - какими судьбами?
- Как полномочный представитель Всемирного Комитета Здоровья, я должна быть свидетелем этого самого чудовищного за последние годы нарушения закона, - с достоинством произнесла Эльза. - Или вы думаете, что после сегодняшнего дня наш Комитет будет смотреть сквозь пальцы на все проделки "профи"? Нет, сеньор Волжин! Я знаю, вам всегда не хватало твердости в отношении к ним, но сегодня их песенка спета, "профи" уже не выйдут из-под контроля ВКЗ. Кстати, вы слышали, что Центр Спорта в Хьюстоне скоро будет закрыт?
- Да? Вы думаете, вам это удастся?
- Можете считать, что нам это уже удалось. Решается вопрос о принятии нового закона о спорте. Более строгого. Профессиональный спорт будет запрещен для всех. Вы понимаете, для всех. Не только для организаций, но и для частных лиц.
- Вы страшная женщина, сеньора Эльза. Вы подумали, как нам будет скучно без спортивного Центра в Хьюстоне?
- Разминка! - послышался голос Прентиса.
- Нет, - возразил Джонсон, лениво двигая челюстями, - сегодня не так. Еще две минуты сижу.
Прентис уже привык к таким поправкам. Конечно, Бобу видней, он давно сам себе тренер, а Прентис, по сути, его ассистент.
- Игорь, - предложил Боб, - поиграем, как вчера?
- Давай.
- Монтгомери, - сказал Боб.
- Сальников, - ответил Волжин.
Эту игру они придумали накануне, когда встретились в Комитете по охране и почти сразу нашли общий язык. Выяснилось, что Боб говорит по-русски. "Мечтал работать разведчиком и выучил, а теперь разведчики никому не нужны, зато русский очень кстати". А уже разговорившись, они поняли, что оба знают и любят спорт и поклоняются одним и тем же кумирам, и их кумирами были не отчаянные "профи" последних лет, чьи рекорды создавала варварская спортивная наука, а те настоящие герои спорта, которые еще не знали тонкого научного расчета и транжирили свое здоровье на удивление нерационально, но за победу дрались, как звери.
Волжин был мальчишкой, а Джонсон даже не родился, когда их кумиры заканчивали свой путь в спорте, но воспоминания детства - самые яркие, и Волжин помнил и переполненные трибуны Лужников в дни соревнований, и тренировки знаменитых легкоатлетов, на которые он бегал поглазеть, имея такую возможность; а Джонсон, пятнадцати лет попав в Хьюстон, мог целыми часами просиживать в Музее спортивной славы, просматривая старые записи Олимпиад и крупных чемпионатов, и старый спорт он знал не хуже Волжина, даже лучше, потому что знал его еще и изнутри.
И вот Боб заявил, что США - первая спортивная держава мира. Волжин не согласился. И началось. Они стали бросаться громкими именами, загоняя порой друг друга в тупик, ведь в некоторых видах СССР и США не были равны, и тогда, если называлось неравнозначное имя, один из них призадумывался и говорил: "Нет, не то. Этот раунд я выиграл".
- Джо Луис, - предлагал Боб.
- Лемешев, - отвечал Игорь.
- Не то. Кассиус Клэть
- Горстков, - отвечал Игорь.
- Не то! Джо Фрэзер.
- Лагутин. Ну, ладно, Боб, этот раунд ты выиграл.
От мрачной группы экспертов отделился Альвар Густафссон, тоже член Всемирного Координационного Совета, и, подойдя к Волжину, сказал:
- Бьерн Борг.
Волжин задумался, и Джонсон опередил его:
- Джон Макинрой.
- Чесноков, - вспомнил наконец Волжин.
- Не то! - в один голос откликнулись Джонсон и Густафссон.
"Ну, держись, великий спринтер!" - подумал Волжин и объявил:
- Вячеслав Веденин.
- Томас Вассберг, - незамедлительно отозвался Густафссон.
А Джонсон скромно заметил:
- Пропускаю.
- Густафссон, - сказал Густафссон.
- Это ты, что ли? - улыбнулся Волжин.
- Нет, Томас Густафссон, олимпийский чемпион.
- Хайдсн! - радостно закричал Боб. - Эрик Хайден.
- Евгений Куликов, - спокойно ответил Волжин. - Если угодно, Игорь Малков.
Вдруг Джонсон поднялся. Откинув одеяло, встряхнул расслабленными мышцами. Прентис показал ему секундомер и, щелкнув кнопочкой, убрал в карман. Барокамеры были уже отсоединены, и великий спринтер медленно пошел к дорожке, переступая длинными, как у страуса, ногами, под лоснящейся черной кожей которых красиво перекатывались натренированные мускулы. Остановился возле белой линии старта, проведенной в шестнадцати ярдах от входа в Тоннель. Таков был разбег Джонсона.
Все стояли и молча смотрели, как он разминается. Потом Боб снова сел в шезлонг, накрылся одеялом, и Прентис с коротышкой принялись яростно растирать его мышцы, выдавливая на черную кожу белые червячки пасты из голубого тюбика. В воздухе разлился резкий и пряный запах.
Снова подошел Густафссон.
- Стэнмарк, - сказал он.
- Братья Маре, - откликнулся Боб.
- Жиров, - сказал Волжин и добавил: - Вот что, пора переходить к легкой атлетике. Брумель.
- Шеберг, - сказал Густафссон.
- Дюмас, - сказал Боб.
- Не то, - ответил Волжин обоим.
- Ладно, - прищурился Боб, - Бимон.
- Санеев.
- Ортер.
- Седых.
- Эшфорд.
- Кондратьева.
- Льюис.
- Борзов.
- Оуэне, Мактир, Хайнс, Смит, Кэлвин Смит, Лэттни, Кинг, Флойд, Уильяме, Сэнфорд, Риддик...
- Остановись, Боб, - сказал Прентис. - Вкалываю суперэкспресс.
Суперэкспресс-допинг Прентис вводил лично, не доверяя этот ответственный процесс никому. А когда ядовито-голубая, яркая, чуть ли не светящаяся жидкость перешла вся в вену Джонсона, тренер как-то остервенело выдернул шприц и шваркнул его о баллон с газом.
"На счастье", - подумал Волжин, хотя никто не сказал ни слова.
Потом он поймал взгляд Джонсона, вздрогнул и даже поежился, так ему вдруг стало жутко. Зрачки у Боба сузились, превратились в точки, словно он глядел на очень сильную лампу, а радужка остекленела и прямо на глазах стала мутнеть.
- Пора, господа, - проговорил Прентис.
Джонсон, даже не приподнявшись, вяло протянул длинную черную руку с тонкими пальцами, и присутствующие все по очереди пожали ее.
Одни молча, другие - тихо, сдержанно пожелали удачи.
- Ни пуха, - сказал Волжин по-русски, задержав в своей руке безвольную ладонь Боба.
- К черту, - проговорил Боб, с усилием растянув губы в улыбке.
Когда же они поднялись в небо и, приникнув к иллюминатору, Волжин смотрел вниз, на маленькую черную точку на краю красной тартановой полосы, его вдруг охватило сильное и щемящее чувство, близкое к экзальтации. Уже само то, что Джонсон вышел один на один с Тоннелем, казалось Волжину победой добра над злом. Но он переживал, переживал ужасно, и не столько за успех дела, сколько за самого Джонсона, словно тот вдруг стал для него родным.
А накануне, когда они встретились в Комитете, они не сразу стали мирно перебрасываться именами спортивных звезд, они сначала чуть не поругались. Волжин еле сдерживал себя, глядя, как мальчишка Бобби Джонсон откровенно издевается над почтенными членами экспертной комиссии и Всемирного Координационного Совета. Бравируя знанием русского - среди прибывших никто не знал его так, как Джонсон, - он отпускал такие грубые шуточки и так мерзко подмигивал при этом Волжину, что тот готов был отхлестать Боба по щекам, но... Он понимал не хуже других, что Джонсона можно спугнуть. И тогда будет просто огромная дымящаяся воронка, и тучи радиоактивной пыли, и целые колонны техники, и отряды дезактиваторов в оранжевых комбинезонах...
Или - и этого хотелось еще меньше - вновь ожидание неизвестно чего и вновь проклятая работа в Комитете по охране.
На безопасном расстоянии от Зоны, посреди поля, куда сели вертолеты, уже была готова палатка, и в ней - два экрана, и на одном из них был Джонсон.
Вот он встал, отбросил одеяло, попрыгал, не замечая, видимо, что прыгает прямо на одеяле, прокалывая его шипами, и все увидели, как надулись его мускулы, а глаза заблестели сумасшедшим блеском. Он постоял, покачался на носках, поднимая и опуская руки, а потом раздался громкий голос: "На старт!" - и в палатку вошла тишина.
Джонсон устраивался на колодках неторопливо, привычно выбрасывая вверх ноги, встряхивая ими, тщательно выбирая точку опоры для каждой ступни, аккуратно переставляя пальцы руки, словно подыскивая на тартане место, которое приятнее всего на ощупь. Потом он замер и, только раз взглянув в черноту Тоннеля, отделенную от него шестнадцатью ярдами, опустил голову и как бы обмяк в ожидании второй команды.
- Внимание! - прокричал магнитофон, и люди в палатке перестали дышать.
Волжин заметил, как от выступившего пота заблестел лоб у Брайта, как главный эксперт по автоматике Тохиро Мацуоки нервно поправляет очки, то сбивая их с носа, то возвращая на место, как Густафссон яростно трет подбородок, словно ищет на нем пропавшую бороду. Никто не понял, сколько прошло секунд, когда наконец грянул выстрел и Джонсон рванулся.
При первом же шаге по Тоннелю по всей его длине вспыхнул свет, а в глубине заработала телекамера, и на параллельном экране можно было видеть не удаляющегося, а набегающего Джонсона. Потом удаляющийся Джонсон пропал (это закрылись двери) и появился вновь - это включилась камера на внутренней стороне дверей. Джонсон бежал, и зрелище было завораживающим: Волжин даже не представлял себе, что всего какая-то секунда разницы от обычных результатов спринтеров прошлых лет дает такой потрясающий зрительный эффект. Черные ноги Джонсона мелькали, как у хорошего рысака, от них рябило в глазах.
А потом он вдруг оступился и чуть не упал.
Волжин зажмурился. Густафссон вскрикнул, словно его ударили. Мацуоки уронил очки и мучительно щурился, глядя на экран. У Брайта воротничок рубашки промок насквозь. Эльза Гудинес упала в обморок.
А Джонсон снова бежал как ни в чем не бывало, Джонсон летел, Джонсон молотил по тартану красивыми, мощными, стройными ногами.
И даже казалось, что он ускоряется, стремительно и неуклонно. А что он сделал на финише, никто не понял. Наверно, это и был тот самый финишный нырок Джека Фаста, потому что больше всего это напоминало плохо склеенный фильм с пропущенными в середине кадрами, и на только что бешено мелькавшем табло секундомера вдруг замерли цифры: 8,18.
А когда Джонсон уже отключал автоматику в полном соответствии с инструкцией Дэммока, люди в палатке все еще стояли, не в силах ни тронуться с места, ни даже произнести хоть что-нибудь. Густафссон прослезился. Огромный рыжеусый Густафссон вытирал рукавом слезы.
А маленький Тохиро Мацуоки вздрогнул и, задвигавшись первым, принялся искать в траве свои очки. И только тут все заметили, что Эльза Гудинес, очаровательная Эльза Гудинес, лежит без сознания, разбросав в стороны руки.
Видеофон в кабинете Волжина не смолкал ни на минуту. Комитет по охране Зоны Тоннеля был временно превращен в комитет по ее ликвидации и реализации ценностей, так что работы у председателя хватало.
Но звонили почему-то все время не по работе. Сначала позвонила дочка.
Раскрасневшаяся после тенниса, она была одета в белую маечку и короткую юбчонку и все еще держала в руках ракетку.
- Папахен! - закричала она. - Сегодня Джонсон обедает у нас! Ты слышишь меня? Когда мы были вчера в отеле, я его позвала, и он сразу согласился. А ты уже уехал тогда.
- Ты матери-то сказала? - спросил Волжин.
- Да. Мама не против. Слушай, папахен, Джонсон рассказал мне, для чего ему девять миллиардов. Он собирается создать по примеру Хьюстона спортивные центры во всем мире. Оказывается, он возглавлял подпольное движение "Спортсмены мира - за идеалы спорта", а теперь движение станет легальным. Ты представляешь, папахен, какую поддержку получит Джонсон по всей планете после своего подвига?!