— В шкойе читай… Тьфу ты… В школе читал, — поправился капитан Елецкий.
— Читал, — сказал мальчик в трубку.
— Значит, можем добиться йазумного подчинения, товайищ. Действуйте. Быть или не быть! Кийка ийи смейть!
— Свистишь! Консервы столько не хранятся, — сказал капитан Елецкий после того, как положил трубку и, налив-выпив, вернулся на краешек консервной банки.
— С годами мы только выдержанней становимся, сильнее, крепче нервами, мышцами и мыслями.
Едва капитан снова попытался уйти в спасительное для разума пьяное и бездумное состояние души, как что-то выдрало его обратно. И трезвая мысль в его измученной службой голове становилась кристально ясной: нужно сгонять в универсам и взять еще, иначе…
— Чего взять на закусь? — спросил он.
— Кильки, — услышал он в ответ.
(Кориандр)Тело капитана Елецкого обнаружили в народном универсаме. До прибытия наряда полиции он успел распугать всех покупателей и сотрудников магазина, сумел вывести из строя двух охранников. Приехавший наряд застал капитана в отделе консервов. Он лежал, уткнувшись лицом в груду вскрытых банок.
Весь отдел в рыбьих ошметках, а сам он — в пятнах томатного соуса.
— Двенадцать стульев, не иначе, — произнес опер Васька Иваськин. — Жемчуга, что ли, он там искал. Говорил же, допьешься до ручки.
Лариса Сапыгина, консультант отдела детских товаров, рассказала полицейским, что наблюдала за сумасшедшим капитаном из отдела мягких игрушек и видела, как он консервным ножом вскрывал банки, одну за другой. Вскрывал и отбрасывал в сторону. Рыскал по стеллажу, вытаскивал новые банки…
В рапорте с места происшествия было указано точное количество вскрытых банок — сорок четыре. Все банки были консервами килька в томате: адрес производителя, телефон, ГОСТ, масса нетто — 230 г.
Потом Лариса Сапыгина видела, как капитан повалился на пол, угодив лицом в самую груду вскрытых консервов. И ей даже показалось, что из его тела бросились врассыпную, словно тараканы, маленькие человечки. Но таких в ее отделе не продавалось. В этом она была уверена, потому что о своем товаре знала все — ведь недаром в прошлом месяце она стала лучшим продавцом. Впрочем, Лариса Сапыгина была так напугана происходящим, что не уверена вовсе, что что-то видела.
Отмеченный в полицейском рапорте факт: дырка величиной с бутылочное горлышко в затылке у капитана Елецкого.
(Масса нетто)Президент, закончив речь, достал из-под стола белую панамку и напялил ее на голову. Выглядело это весьма элегантно, но еще элегантнее это стало выглядеть после того, как он заломил панамку немного на затылок и набок. Позади президента развевалось полотнище флага, в центре которого изогнутая, словно сабля, плавала килька.
Видимо, в телестудии не успели выключить камеру или нажать на пульте кнопку переключения, и зрители увидели, как в одно мгновение чьи-то огромные руки сняли стоящий перед президентом стол, президент спрыгнул с золоченого стульчика на поверхность другого стола, приземлился возле большой, в его рост, кружки, на боковине которой красовался логотип телевизионного канала: килька, закольцованная уроборосом.
(ГОСТ)— А все-таки президент-то у нас лапочка, — с нежностью в голосе сказала воздушная гимнастка Алла Леонидовна Цапкай — Ну просто рыбонька, — добавила она и положила голову на плечо гиревику Ивану Терентьичу Фокину.
Иван Терентьич согнул в локте руку и, сжав кулак, слегка потряс им. Потом погладил по плечу Аллу Леонидовну.
— Жаль, что на мне не платье из рыбьей чешуи, — сказал Алла Леонидовна.
— Ну ты же знаешь, у меня на рыбу аллергия.
— Вот я и говорю: жаль. В наше время аллергия на рыбу совсем уж моветон.
Она перевела взгляд в свободный угол комнаты, где возле пудовой гири стояла стопка консервных банок.
— А ты зря не ешь, — кивнув на стопку, сказала Алла Леонидовна, — сил не будет.
— Будет, — по-стариковски заупрямился Иван Терентьич. — Уменя-то не будет…
Он встал, взялся за пудовую гирю. И дернул ее на плечо. Глянул на Аллу Леонидовну: смотри, родная, у меня-то не будет! А потом попытался выжать гирю от плеча. Но пуд металла к земле тянула неземная сила тяжести. Рука старика выпустила ее, и гиря грохнулась на пол, расплющив всмятку пару банок с килькой.
Алла Леонидовна покачала головой: мальчишка, как есть мальчишка. Она встала, тяжело вздохнула и подобрала с пола изуродованные банки. Посмотрела на Ивана Терентьича — тот, морщась от боли, растирал запястье. Потом посмотрела на покрытую вышитой салфеточкой полочку, где стояла иконка с образом кильки, перекрестилась и выбросила банки в пакет с мусором.
— А все-таки президент у нас рыбонька, — громко сказала
она.
— Не рыбонька, а йыбонька! — поправил ее Иван Терентьич.
— Йапочка!
Андрей Саломатов ПАРАМОНИАНА
Рассказец № 48Наташа провела гостей в кабинет профессора и попросила подождать. Дроф появился через минуту.
— Добрый день, профессор, — поздоровался Парамонов. — Знакомьтесь, это Владимир Покровский. Тот самый.
— Здравствуйте, — Дроф пожал Покровскому руку. — Я читал вашу повесть «Георгес или…» э…
— Одевятнадцативековивание, — без запинки подсказал писатель.
— Да, кажется, так. Интересное сочинение. Да вы присаживайтесь. Чай? Кофе?
— Если можно, водки, — ответил Покровский.
— Конечно, можно, — улыбнулся профессор. — Наташа, принесите-ка нам водочки.
— А мне, пожалуйста, чаю, — попросил Парамонов. Покровский удивленно посмотрел на него, и Парамонов развел руками. — Ну, водку-то я тоже буду, — сказал он и обратился к хозяину дома: — Мы к вам за помощью, профессор. Дело в том, что у Владимира Валерьевича дома живет фея. В прошлом году он нашел ее в сугробе, она едва дышала. Он принес ее домой, отогрел, и она осталась у него.
— Очень интересно, — разглядывая Покровского, сказал Дроф. — За пределами нашего мира мне приходилось наблюдать фей. Но чтобы здесь. Невероятно! А какой, простите, вид?
— Судя по всему, Fata robustus. Она крупная, — ответил Покровский.
— Зелененькая? — поинтересовался профессор.
— Нет, беленькая, — наблюдая, как горничная ставит на стол графин и рюмки, сказал писатель.
— А глазки красненькие?
— Нет, синенькие.
— В таком случае, Владимир Валерьевич, это не robustus, — торжественно произнес Дроф. — Это Fata malitiosus.
— Возможно. Я в них не разбираюсь, — берясь за графин, ответил Покровский и добавил: — То-то она из меня столько крови выпила.
— И какая же вам нужна помощь? — поинтересовался профессор.
— Владимир Валерьевич хотел бы вернуть фею туда, — ткнув пальцем в потолок, — ответил Парамонов. Дроф задумался. Он рассеянно поблагодарил Наташу за чай и после этого произнес:
— Это не так просто, господа. Она же прожила здесь целый год.
— И что? — держа рюмку на весу, спросил Покровский.
— А то, что, используя вашу, а может, не только вашу, эктоплазму, фея частично материализовалась. Из этого следует, что переход из физического плана в тонкий скорее всего уже невозможен.
— Она почти прозрачная, — сказал Покровский.
— Вот именно, почти, — ответил профессор. — Это для нашего мира она имеет недостаточную плотность, но для своего, боюсь, потеряна навсегда.
Некоторое время все сидели молча. Наконец Покровский мрачно предложил:
— Профессор, давайте наконец выпьем, — и, не дожидаясь ответа, опрокинул в себя рюмку.
— И ничего нельзя сделать? — спросил Парамонов.
— Не знаю, — пожал плечами Дроф. — Подарите ее кому-нибудь.
— Да кому она нужна?! — воскликнул Покровский. — Она же не женщина. По дому ничего не делает. Только стервит… Курить научилась.
— Подарите фольклористам, — посоветовал профессор. — Будет жить в каком-нибудь краеведческом музее. Она же еще не ест?
— Нет, только пьет, — с ненавистью ответил Покровский и тихо добавил: — Ее даже убить нельзя.
— Пробовали? — заинтересовался Дроф.
— Нет, — смутился писатель.
Хозяин дома поднялся с кресла и подошел к книжному шкафу.
— Даже не знаю, чем вам помочь, — он открыл шкаф, пальцами пробежался по корешкам книг и одну из них вытащил. — А если попробовать древнее заклинание? — Он раскрыл книгу и принялся листать страницы.
— Думаете, подействует? — наливая себе водку, оживился Покровский.
— Думаете, подействует? — наливая себе водку, оживился Покровский.
— Не знаю. Вы попробуйте, — ответил профессор и позвал горничную: — Наташа. Пожалуйста, наберите и распечатайте вот этот абзац. Я думаю, это то, что нужно.
Где-то через час Парамонов с Покровским уже были в квартире писателя. Они вошли в кабинет и огляделись. Словно что-то почувствовав, фея забилась в дальний угол и, злобно сверкая глазами, молча наблюдала за ними. Ничего не объясняя, Покровский достал листок с заклинанием, развернул и принялся читать:
— Паритраная садхунам винашая ча душкритам дхарма-самстхапанартхая…
— Можешь не стараться, я из другой мифологии, — угрюмо произнесла фея. Не ответив ей, Покровский продолжал:
— …самбхавами юге юге.
— Едва он закончил, как воздух вокруг пришел в движение. Он сгустился, приобрел мертвенно-фиолетовый цвет, и посреди кабинета образовалось огромное восьмирукое существо голубого цвета. Вид пришельца был настолько ужасен, что, не сговариваясь, Парамонов с Покровским бросились из квартиры.
Три дня Покровский прожил у Парамонова. Выяснилось, что Наташа перепутала абзац и набрала не то заклинание. Дроф извинился и отсоветовал писателю звонить в милицию, объяснив это тем, что служители закона могут принять его рассказ за горячечный бред. А через три дня Покровский с Парамоновым решили навестить квартиру и узнать, что там творится. Вначале они осторожно заглянули в окна. Затем тихонько постучали по стеклу, но никто не отозвался. После этого Покровский решился войти в свой дом.
В кабинете на письменном столе они нашли записку феи. В ней сообщалось: «Володя, оставляю тебе квартиру. Кришенька пригласил меня жить к себе, и я согласилась. Большое спасибо тебе, что ты вызвал Кришу, — он душка! Удачи тебе! Фея».
Дочитав, Покровский протянул записку Парамонову и спросил:
— Чай? Водка?
— Да, и закусить, — пробежав глазами записку, ответил Парамонов.
Рассказец № 58Парамонов вошел в кабинет Дрофа, поздоровался, и хозяин дома сразу предложил ему кофе.
— Только теперь я готовлю себе его сам, — сказал профессор.
— А где же Наташа? — поинтересовался Парамонов.
— Уволилась. Сняла все свои сбережения, собрала вещички и укатила в девятнадцатый век. Говорит, здесь невозможно выйти замуж, одни жлобы и пропойцы.
— Она думает, в Европе с этим проще? — пропустив упоминание о XIX веке, спросил Парамонов.
— Не знаю, — уже в дверях ответил Дроф. — Если кофе не получится, не обессудьте.
Дожидаясь хозяина, Парамонов взял со стола книгу. Автором значился некий В. Чаплин. Называлась она «Молоток ведьм». Парамонов успел прочитать несколько страниц, когда Дроф вернулся с подносом.
— Забавное сочинение, — возвращая книгу на место, сказал Парамонов. — Что, опять костры?
— Скорее, тюрьмы, — ответил профессор.
— Ну, это еще по-божески.
— Да, нравы мягчают, — согласился Дроф. — Но как-то уж очень медленно. Так что у вас за дело, коллега? — Профессор принялся разливать кофе по чашкам.
— Понимаете, профессор, ко мне обратилась жена известного пушкиниста. Две недели назад он ушел на работу и пропал. Она обзвонила все больницы, морги, но безрезультатно. Нельзя ли поискать его там? Я бы сделал это сам, но давно не выходил из тела и… в общем, у меня не получилось.
— Я же вам говорил, коллега, ни в коем случае нельзя бросать занятия. Вот вам и результат. А пушкинист ваш скорее всего отправился в прошлое к своему кумиру.
— Что вы имеете в виду? — удивился Парамонов.
— То и имею: в прошлое, с помощью машины времени, — помешивая ложечкой в чашке, пояснил Дроф. — Я вижу, вы совсем одичали, коллега. Не следите за новостями. Совсем недавно некий Петрик изобрел машину времени.
— Петрик? — переспросил Парамонов. — Ах да, бозон Петрика. Кажется, это он автор большого адронного морозильника для сохранения льдов Арктики и Антарктиды.
— Совершенно верно, — ответил Дроф.
— Так, значит, Наташа действительно отправилась в девятнадцатый век?
— Да, мой друг, — с грустью проговорил хозяин дома. — С появлением машины времени нас ждет исход человечества в иные времена. Начало и конец мира сомкнулись. Времена начали заполняться людьми и вещами. Не исключено, что кто-то уже строит в мезозойскую эру кирпичный завод и с гранатометом охотится на тираннозавров.
Ошеломленный новостью Парамонов поставил пустую чашку на блюдце и спросил:
— И что же будет, когда времена заполнятся?
— Ничего особенного, — ответил профессор. — Не будет ни прошлого, ни будущего. Сотрутся грани между эпохами, мир сделается единообразным.
— Это же конец истории человечества, — задумчиво проговорил Парамонов, и Дроф ответил:
— Если быть точнее, то начало конца. Я вижу, вы расстроились. Хотите коньячку?
— Нет, спасибо, профессор, очень жарко.
— Согласен. Пока туда отправляются в основном торговцы — ножи, спички, стеклянные бусы. Но мне вчера рассказали забавную историю. Некий писатель средней руки поссорился с женой и уехал в Липецкую область. Поселился на станции Астапово. Там собрал вокруг себя местных бомжей, выпивох и стал им проповедовать непротивление злу насилием. Его, как водится, забрали в милицию, избили, хотя он не сопротивлялся, потом отпустили. Вконец разобиженный писатель вернулся домой, продал дачу и укатил в шестнадцатый век, поднимать русскую литературу. Представляете, какой соблазн появился?
— Глупо, — проговорил Парамонов. — Первым захотел стать.
— Видимо, да, — ответил профессор. — Чудак, не понимает, если у тебя билет на последний ряд, бесполезно занимать место в первом. Первыми назначают не здесь.
— Да, но, наверное, уже кто-то отправился в доньютонов-ское время доказывать, что сила равна произведению массы на ускорение.
— Все это у нас впереди, — ответил Дроф.
— Скажите, профессор, а связаться с ними как-то можно, с теми, кто переместился?
— Конечно, нет. Ни связаться, ни вернуться назад пока нельзя. Для возвращения нужна такая же машина, а ее запретили перемещать. Разграбят прошлое в один момент. Но вы же знаете людей. Контрабандисты, торговцы все равно по частям машину перевезут и там соберут. А там, глядишь, и портативные изобретут. Так что вернуться оттуда можно будет только лет через десять, не раньше. В общем, как говорил один наш знакомый, процесс пошел.
Парамонов поднялся и протянул руку для прощания.
— Может, поужинаем вместе? — предложил Дроф. — Здесь рядом неплохой ресторанчик.
— Спасибо. У меня еще дела, — ответил Парамонов. — Кстати, что мне передать жене пушкиниста?
Профессор пожал плечами.
— Скажите, что ее муж общается с самим Александром Сергеевичем и счастлив. Может, это ее утешит.
— Вряд ли, — сказал Парамонов.
— А где-то через полгода пусть заглянет в список друзей Пушкина. Возможно, он там появится.
Парамонов поблагодарил Дрофа и пошел к двери, но вдруг остановился.
— Скажите, профессор, сколько стоит такое перемещение?
— Вы для жены пушкиниста спрашиваете или для себя? — поинтересовался Дроф.
— Для себя.
— Не советую, коллега. Да, люди куда-то перемещаются, но никто не знает куда. Известно только, что большой адронный морозильник Петрика так и не заработал.
Рассказец № 59С улицы в очередной раз донеслись выстрелы и крики. Парамонов осторожно выглянул в окно. У ресторана десятка три пьяных мужиков самозабвенно лупили друг друга. Несколько бедолаг уже лежали на забрызганной кровью площади. Мимо прошествовала длинная поющая процессия с хоругвями и иконами.
Зазвонил телефон. Это оказался профессор Дроф.
— Здравствуйте, коллега, — сказал он. — Как там у вас?
— Неспокойно, — ответил Парамонов.
— Берите такси и приезжайте ко мне. У меня безопаснее, дом хорошо охраняется. Только не садитесь в первое попавшееся. Водитель может оказаться сатанистом.
— Спасибо, профессор. Соберу самое необходимое и приеду.
Собрав чемоданчик, Парамонов вышел из квартиры. У лифта он встретил соседа Николая. На руке у него была белая повязка: «Атеист». От соседа попахивало вчерашней водкой и перегоревшим салатом оливье. Николай поздоровался, пропустил вперед себя трех китайцев и сообщил:
— Квартиру продал.
— Зачем? — удивился Парамонов.
— Так завтра же конец света. Напоследок погулять надо. Чего добру пропадать?
— Если завтра конец света, зачем им квартира? — спросил Парамонов.
— Так они же буддисты, им все по фигу, — ответил Николай.
На улице Парамонов едва не попал под перестрелку. Несколько
человек с красными повязками «Воины Христовы» из автоматов палили по кустам, где засели сатанисты. Пригибаясь, Парамонов побежал к Мичуринскому проспекту, но его остановили.