Мельников улыбался. Потом, Фил не сразу понял смену картинки, перед ним возникло лицо Анвара. Шелковый путь погас, а тело пронзила мерзкая судорога, так чужой обобщенный страх прилипает ко всем, кто фантазирует в момент принятия решений.
13
Вошел командир поста, поздоровался с Мельниковым и сказал четко, как в рапорте: тридцать минут назад ракета неизвестной державы поразила мусульманскую святыню Каабу. По предварительным оценкам, мощность взрыва составляет двадцать килотонн в тротиловом эквиваленте. В силу сложившихся обстоятельств, вы, Филипп Андреевич, с командой покидаете пост в течение часа, на своем транспорте, оружие оставляете в уплату за нарушенный правопорядок. А вас, Сергей Соломонович, мы должны задержать, потому что средство Вашего передвижения нам нужнее. Честь имею, - откланялся командир.
- Ха, - сказал Мельников, - я еду с вами, ребята. Надеюсь, вы возвращаетесь в Москву?
На плацу сто сгорбленных спин безмолвствовали, словно кто-то посадил неправильные семена и выросли камни, похожие на людей.
Анвар, со шрамом на лице, страшный, непохожий на себя, вышел перед стоящими, а не упал на колени камнем, как они, и заговорил на фарси звучно, словно бы всю ночь тренировался в пении гласных звуков.
Колокол отзвонил, один из камней зашевелился, привстал. Это оказался щупленький солдатик с глазами, полными мольбы о несбывшемся. Он резво вскинул свою винтовочку и выстрелил, не целясь. Анвар упал. Солдатика скрутили и увели, остальные камни встали и напряженно ждали. К плацу бежали люди в форме. Их было немного. Группа сгрудилась вокруг Анвара. Мельников резво вынул из кармана шприц и сделал укол, попав в вену, как заправский наркоман. Петенька, участвовавший в задержании, оказался хранителем винтовки. Он стоял спиной к группе, лицом к площади, опустив винтовку, готовый вскинуть ее и убивать, как тот недавний боец.
14
Больше стрельбы не было. Объявили тревогу. Анвара отнесли в санблок, там был врач и была связь. Ребят выгнали, маленький армянин-санитар бегом накрывал чем-то крахмально-белым стол полевой операционной. Через десять минут Фил посадил свою группу в автобус. Рядом с водителем уселся Мельников. Вещи Анвара они оставили при санчасти, Дарька с Уэллсом пытались связаться с командиром, чтобы остаться и плыть, лететь и бежать вместе с Персиком до его жизни или смерти. Их просто выперли, пригрозив арестом. И группа, сменив одного бойца на другого, тронулась в путь, лишенная оружия и центральной связи, - на Москву.
Когда они миновали полосу приграничной зоны, Мельников откашлялся и произнес речь. Речь слушалась, как песня про ямщика, к концу ее Филу стало казаться, что многообразие его картин мира, несколько игровых и любимых ролей, спрятанная во внутренний карман души "почти реальная" карта этой действительности, подаренная по случаю одной лос-анджелесской ночью, все это отодвинулось в зону сказок, детства, Пушкина, рождения Языка. Петенька остановил машину. Он смотрел на Мельникова, как на богиню - Истину, и, наверное, мечтал, чтобы Сергей Соломонович стал бессменным ведущим всех мировых радиоволн. По Мельникову выходило - все скверно. Большие проекты в ближайшее время будут свернуты, государство оставит игровое управление с носом, то есть с совещательным голосом, опираясь на международное давление и военное положение. Что время реакции системы пришло, резинку рогатки оттянули настолько, что напряжение усилилось донельзя. Инновационной экономики все боятся, а кто не боится - те пыхтят и не успевают. А новый свободный капитализм на окраинах скупит остатки энтузиазма игроков в будущее. И только он, Мельников, останется со своими ракетами, потому что знает этот капитализм, как свои пять пальцев, и вписался в русский дикий Запад, по-нашему дикий Юг, и устроил там выгодную сделку со всеми силами. Поэтому у группы Фила есть только два пути - вернуться на границу и вступить в войну за приграничный рай или отправиться из Москвы официально на Байконур и там заняться делом, которое дожидается капитана уже десятки лет.
Пока прихвостни Аллаха поймут, что американцы открыли им дорогу к мировому господству, они десять лет будут воевать со всем миром. Строить "Коридоры" в логово к маньякам он, Мельников, лично никому не советует. А Казахстан будет свободной космической зоной, всеобщим садом религиозных иллюзий, адской общиной Бахая, охраняемой Корпоративной Границей. И все Филово братство с Анварами и Мухтарами - это лишь подстройка под новое небо, а оно - не небо вовсе, так - средней тяжести завеса. Европеец-неудачник, спрятавший голову под крыло своего дырявого демократического одеяла, которое не укроет даже "маленького серого ослика", теперь рвется к взаимопониманию с алчным голодным Ахметом, который и знать не хочет про ценности и достижения чужих средних и новых веков, потому что для него, родимого, еще свои такие не наступили. "Варвары прибудут! Не волнуйтесь! На вас и ваших внуков хватит этих хапуг цивилизационных! Ваш "Южный путь" станет путем экспансии нищеты и произвола, работорговли и мракобесия! А когда это случится - все завоют, что была же Империя - и не одна. И будет, как в некоем городе Риге, где все так ждали цивилизованного правления, что как раз превратились в скотный двор Оруэлла. А интеллигенции там было навалом. Все хотели демократических изменений с учетом их русско-ментальных вкладов и уникальности. А вышло, что всех повыгоняли с работы и заставили говорить на усеченном языке, на котором нет способа выражения метафор, потому как до метафор он не вырос. Цивилизационно не вырос. Молодой еще, что твой ислам..."
15
Связь они получили в Волгограде. Там было тихо. Подростки рисовали на майках слово "Кааба" латинскими буквами и пили пиво. Нездорово шарахались от Петечкиного транспорта. Анвар ответил слабым голосом. Он был жив. Больше они ничего не узнали. Фил потерял нить. Они остановились перекусить, Фил, сказавшись нелюдимым, полез на Мамаев курган. Уэллс поплелся за ним, молча, отставая на несколько метров. Царило душное воскресенье. Мельников, прекрасный и богоподобный, предлагал "точку сборки", наверняка, самую эффективную в сложившихся обстоятельствах. Уэллс подкрался сзади и спросил: "Фили, ты знаешь фарси?"
- Нет, - удивился Фил, - я с Анваром говорил когда-то по-английски, потом по-русски.
- Он сказал, что они теперь свободны, что Аллах освободил их, открыл им все течения, понимаешь? Они испугались. В него стреляли от страха. Он будет пророком, Фили. Дарья сказала. Нечего метаться. Наша группа - это просто страна пассионариев в миниатюре. И ты будешь на каждом шагу спотыкаться о свою любовь к Анвару, и я. И в сотый раз задавать себе вопрос: чьи воля создала эту дружбу, и каков ее знак?
- Ты - скотина, - отозвался Фил и улыбнулся.
- Да, - проговорил Уэллс, как выдохнул, - и стадная причем, именуемая человеком.
- Это убеждение, - Фил включился. Его всегда включал именно Уэллс. Сутки на трансцендентные переживания - это многовато. Спустимся-ка мы в интернет-кафе. Ресурсы одной лос-анджелесской ночи могли ему сегодня пригодиться.
Интернет-кафе оживленно гудело. Там был чат и чад из соседней пышечной. Новости только усиливали речь Мельникова. Президенты двенадцати стран, включая США, собирались на свой конфиденциальный совет в Гааге. Стихийные и запланированные столкновения двух религий случились на текущий час даже в Австралии, что было уж чрезвычайно резво для этой политической клуши, повторяющей имперские глупости, обычно по истечении срока их осознания и преодоления в США. На сайте "Майя" Филу было оставлено письмо, беспричинное... "Я б в жизни таких не писал..." - процитировал Уэллс. Этого однако, оказалось достаточно, чтобы Фил позабыл жару и составил план действий. Хомолюденс, похоже, тоже не на пляже лежат, там, конечно, ресурсов больше, но и трение отлаженных механизмов вековой принудительной идентификации "ты есть белый американец" - тоже не подарок. Иначе и не попал бы он седьмым в этот комфортабельный пятый Рим, девятый Вавилон на побережье экранных копий будущих времен. С тех пор как отгремели процессы с компьютерными личностями, Лос-Анджелес стал персоной нон грата, городом де-юре, миром де-факто и нашел-таки себя повзрослевшим и выбросившим банку на веревке с грязного пуза и отмывшим это самое пузо, которое стало прилично зваться живот, восходящий по-старорусски к корню "жить".
Жаль, в прохладе поддерживающих потоков нельзя оставаться вечно. Так бы и сидел там. Вот и людики рассосались, схлынула молодежь, привычная к иным чудесам. И то, шугаются люди хорошего, вечно оборачивается оно в России обломом каким, а то и сразу счетчиком. Платит земля долги за своего Бога, который был бос и духовен, и невдомек ему было, что скоро каждый такой умник выберет свою калибровочку из двух осей и полетит на ней строить купол своего цирка. И калибровочки эти будут разные: нация и воля, свобода и познание, страсть и смерть и много чего еще...
Жаль, в прохладе поддерживающих потоков нельзя оставаться вечно. Так бы и сидел там. Вот и людики рассосались, схлынула молодежь, привычная к иным чудесам. И то, шугаются люди хорошего, вечно оборачивается оно в России обломом каким, а то и сразу счетчиком. Платит земля долги за своего Бога, который был бос и духовен, и невдомек ему было, что скоро каждый такой умник выберет свою калибровочку из двух осей и полетит на ней строить купол своего цирка. И калибровочки эти будут разные: нация и воля, свобода и познание, страсть и смерть и много чего еще...
- Ну, что ж, - сказал Фил, - стало быть "не пахло иностранщиной пахло революцией, и были у революции ясные глаза".
16
- Вот это да, - отозвался Уэллс, - то-то народ повымелся. Ты забурел сильно, я вижу, аж завидки берут. Скажи слово звонкое, сволочь, хватит намекать на абсолютное знание и относительное бытие. Так ты людей порастеряешь, а без них ты - ноль, понял? - Уэллс шипел. Фил никогда его таким не видел. Уэллс всегда слушал и любил Фила, он только помогал, понимал и заворачивал слова в рифмы и формы. Что его вдруг заело? На экране медленно и неотвратимо грузился портрет Анвара, подтверждая Дашкин сон, его, Фила, существование и еще кое-что такое, о чем не хотелось думать, но приходилось принимать во внимание. В почте лежало письмо от Алиски, в нем лежал золотой ключик - от утки, которая в зайце. И на дно морское его было не отправить - предательская щука принесет. Что у них там, в Лос-Анджелесе, детей, что ли, нет ни у кого, роботы чертовы? Мир над Алискиной головой нужно было спасать. Вот так мы и вписываемся в Реальность по самые уши, заводим привычки и убеждения и строим среди них проселочные дорожки восприятия мира.
- Ага, - сказал Фил, - извини - отвлекся. Будем строить Южный коридор. У нас еще остался один запасной темп. К тому же все, кому не лень, ждут, что строить мы ничего не будем.
- А Мельников? - спросил Уэллс. - Куда ты денешь академика? Высадишь в степи?
- Нет, я всех вас приглашаю на Волховский шлюз, там начало работ, там устроимся, там Лена - и Питер в четырех часах езды. Там начало нашего сюжета. А на первой фазе, ты же сам знаешь, сюжеты вечно шатаются, - ну, представь себе, что Мельников - это обстоятельство места, а Анвар обстоятельство времени. Вот нас и занесло в чужие территории и древние времена. Что скрывать - мы на него здорово сыграли - так раздвинули границы восприятия мира и себя, что и себя, и мир потеряли. Ну, искать начала лучше у начала.
В компьютерный клуб, клубясь, ввалились Петенька с Дашкой и Лелька с Мельниковым. Начиналась коалиционная игра с известным Филу финалом. У Мельникова уже был на руках билет на самолет до Бишкека. Он улыбался. Они, как он надеется, добросят его до аэропорта. Прощаясь вечером у старого здания аэровокзала, Петенька истово жал руку академику двигателей и бормотал что-то вроде: "вот если б на войне, вот я б тогда". Хороших новостей от президентских заседаний в Гааге по миру не прибавилось. Большая Война чудилась в слоях атмосферы, волнами исходя с экранов, где факты обнадеживающие попадались случайно и оказывались непроверенными, а тревожные события заполняли пространство выбора, если он, вдруг, не был случайно сделан раньше и не катился сейчас в будущее запланированное, а не клонированное с этих тревог. После отлета Мельникова Фил спросил группу о внутренних целях и их модификациях за последние двое суток.
- Приобрести оружие, - коротко отозвался Петенька.
- Спросить об Анваре, - заикнулась Даша и смешалась.
- Разобрать своих и чужих внутри себя, чужим дать отставку, - заметил Уэллс.
- Доехать до Питера и догулять отпуск на островах, раз путешествия в глубь страны стали такими неустойчивыми, - заявила Лелька.
17
В почте лежало приглашение эмчеэсовцев группе принять участие в европейском проекте "Северный Мегос" с полным описанием всех щедрот и оплат предполагаемых бдений, равных по длине одним президентским выборам или проекту типа "пожар". Про грядущую войну Интернет выплескивал волны общемировых тревог. Фил разрешил Дарье погрузить всех в пленительный анабиоз путешествий в будущее. Так они отдыхали три часа, Лелька увидела улыбку своего ребенка и стала далека от всех, счастливая своим предчувствием и абсолютно оформленным предназначением. Петенька рвался в шведы, расправлял и без того громадные плечи и был готов возглавить, взять на себя, утилизировать или съесть любые ресурсы. Фил высмотрел в проеме воображаемых облаков летящее крыло и задумался. Дарька загадочно вела их по Млечному Пути, словно это была заурядная морена в Приэльбрусье. Собственно "Южный путь" еще никто не отменил. Пять дней отпуска висели по обеим сторонам автобуса, как белые флаги разлук. Средняя полоса России навевала есенинские настроения, ландшафтный дизайн черпал отсюда свою тайную безысходность. В Стародубе они встретили передвижной лагерь проекта "Русский Север". У этих было чему поучиться в смысле экипировки, только вот севером не пахло. Катились они куда-то на юг, в транспортных средствах типа "эллинг для катера", удобных, красивых и невозможных. Бригада строителей дорог послала им вслед изысканный набор ругательств про пижонскую, вороватую мать-столицу. Строители были ивановские. Они жили в вагончиках 1960-х годов, эти вагончики кто-то, видимо, пригнал из музея освоения целины. Ивановские пили водку с Петенькой и неспешно жаловались на жизнь.
Вечер принес письмо от Мельникова, короткое, но значимое, из него выходило, что Анвар "скорее жив, чем мертв". Граница укрепляла себя как умела, мобилизация поползла по стране воплями воинствующих пацифисток-матерей, вырастивших своих чад для лежания в полутемных изолированных ваннах своих комплексов. С другой стороны, мобилизационная кампания развертывалась мощно, как ранее избирательная. Петенька получил письмо от таинственного полковника с предложением возглавить и повести. Лелька гневно повела плечами. Она стала главная на жизнь вперед, потому что эта жизнь уже в ней была, и с этим приходилось считаться. Фил вносил изменения в проект, когда не вел машину, а Уэллс с Дарькой последовательно засыпали сервера метафорами нерастраченного "завтра". Кончился чай, кофе, деньги, кроме бензинных, Лена в письме жаловалась на кадровый дефицит, неуместный визит канадцев и сокращение финансовых потоков вдвое. Ночью, когда все разошлись по палаткам, Фил в рекламном блоке модного поисковика нашел две фишки, с которыми, ох, как придется считаться. Фишкой первой им была обозначена знакомая уже чем-то фраза на фарси, словно бы насыпанная на буроватый песок цветной рамки, напоминающей пергамент. Фишкой второй был портрет знакомого и незнакомого человека с постаревшим лицом. Фил понял, что они, конечно, едут в Европу - осуществить свой прежний план создания портов и каналов с севера на юг. Но прежнего плана не будет. И Мельников был куда как ближе к истине, чем они, прожившие с Анваром четыре года, как со странным братом, упавшим со звезд и потому немного другим. Вот они иллюзии. Братья со звезд на землю просто так не падают. Звездные братья не становятся потом пророками и не поворачивают планы своих же товарищей по дороге, и не обозначают своим телом границу между Европой и Азией, и не ставят перед Филом вопросов: "Доколе я должен воплощать причуды усталых стариков-шестидесятников, которым мнится Империя звезд, тогда как звезды империй не образуют: они светят - как хотят и куда хотят, а мы смотрим на них и догадываемся о вечных истинах".
18
А потом прошло две недели. Наверное, они случились в Санкт-Петербурге, но все же Фил отчетливо помнил, что дважды летал в Москву. Еще он помнил счастливый день в белой палате и Дарькины руки, лежащие на глазах. Петенька уехал на границу. Лелька улетела в Лондон, решив родить непременно англичанина. Она воспользовалась какими-то связями Марии и Фила и устроилась, видимо, неплохо. Лена стала руководителем проекта, превратила мужа в бухгалтера, а детей - в курьеров и секретарей. Никто не пикнул на такую семейственность.
Фил понял, что остался без работы. И вспомнил, что совершил несколько странных поступков. С Машкой в Москве встречаться отказался. Виделся с Алиской. Плакал при расставании. Война не началась, она подглядывала из-за угла, вместо нее из всех периферий полился поток людей, превратившихся в цыган, требующих и плачущих и тут же мародерствующих. Нельзя было взять билеты никуда. Вся милиция крутилась вокруг вокзалов. Новобранцы, обритые и одетые в форму, были куда более адекватны, чем эти вечные матери и тетки печали, снявшиеся с места в погоне за ничем. "Как будто на них вся Россия сошлась" или они сошлись со всей России. У Фила было ощущение, что конец света таки наступил.
Он понял, что в коловращении протянутых женских рук он не живет, что ситуацией не владеет и, наверное, должен покинуть этот мир. Он закончил проект позавчера, дослав расчеты Лене, и умер, остановив себе сердце. Потом была больница с окнами на Косую линию. Он пролежал в ней целый день и целую ночь. Он помнил, как приходила Дашка, потом пришли еще люди, в белых халатах поверх костюмов. Они без обиняков заявили Филу, что завтра он вылетает в Бишкек, и дальнейшая его карьера и жизнь - суть дипломатия, и с группой, которую он возглавит, он может при желании встретиться сегодня же вечером.