Он собирался сказать еще что-то. Однако и того, что уже было сказано, оказалось достаточно, чтобы математики побросали свои формулы и теперь внимательно прислушивались к разговору. Девчонки помоложе хихикали, дамы смотрели с умилением.
– Совсем вы смутили меня, Леонид Яковлевич, – проговорила Нона сдавленным и каким-то чужим, преувеличенно бодрым голосом, – нехорошо. Мы ведь обедать собрались, а мне до обеда еще несколько отчетов с полей проверить и обсчитать нужно – все ли заклинания сходятся с суммой воздействия. Вы приходите через двадцать минут, я как раз все закончу. За обедом и договорим.
Говоря это, она едва не вытолкала мага за дверь.
– Ах да, я же… Вот, Елене Ивановне данные от полковника Егорьева. Он попросил зайти передать.
Девчонки снова захихикали.
– Давайте его сюда, товарищ Волкова, – сочным контральто велела замначальника отдела Елена Ивановна, протянула пухлую руку. – А вы идите, товарищ Крапкин, идите. В других отделах сердцеедствуйте. Подумайте только, какой донжуван!
Почувствовав, как запылали щеки, Нона прикрыла дверь за магом и подошла к столу старшей коллеги.
– И отчего вы все не выйдете за него, Ноночка? – звучным шепотом осведомилась Елена Ивановна, прикладывая ладонь к полной груди. – В возрасте Леонида Яковлевича в Ромео играть уже непристойно, а вы не замечаете.
– Так он не звал, – попробовала отшутиться Нона.
– Как не звал? – изумилась Елена Ивановна. – Непростительное упущение с его стороны. Полагаю, я намекну ему при случае, что непременно стоит это сделать. Вы, кажется, не против, а он, уважаемый человек, советский маг, церемонии разводит. Решительнее надо быть, знаете ли. Вот мой покойный муж Евгений, земля ему пухом, был решительный мужчина, воли удивительной. Я-то женщина мягкая…
Тут уже захихикали все. Внушительная, как линкор, Елена Ивановна наводила трепет на всех в институте. Даже старшие маги кланялись ей, не смея обойтись привычным легким кивком, чтобы не услышать вслед зычного, как пароходный гудок, голоса: «Нелюбезны вы нынче, уважаемый. Удивительно, как далеки бывают представители магического сословия от советского народа».
– Так вот. – Елена Ивановна обвела всех взором, полным укоризны. Девчата замолкли. – Мой покойный супруг предложение сделал мне тотчас, как увидел. В те годы я служила секретарем в штабе… Впрочем, туман мне в голову, без конкретики, все математики, знаем, где живем…
Елена Ивановна пустилась в воспоминания, а Нона прокралась на свое место и спрятала нос в бумаги. Голова неприятно закружилась от мысли о том, что линкор математического отдела может ухватить Крапкина за рукав и громогласно потребовать, чтобы тот, наконец, предложил руку товарищу Волковой – «математик и женщина, признайтесь, молодая, привлекательная, во всех отношениях репродуктивная». Нона мгновенно представила, как маг бормочет: «Перспективная – да, несомненно. А репродуктивная – это, знаете ли, нечто немного…», а Елена Ивановна машет рукой, грохоча на весь холл: «Ой, оставьте! Чудак человек! Маг, а мямлит, как школьник. Я сказала, вы меня поняли, вот и возьмите себя в руки».
Захотелось провалиться сквозь землю от стыда, но когда смущение немного отступило, Нона поняла, что неутешительная перспектива общения Елены Ивановны и мага – всего лишь статистически допустимое событие будущего, в то время как через считаные минуты ей предстоит нечто более страшное – ответить Крапкину на самый важный для него вопрос: «Как выглядит “Серая слизь”?» Что Нона могла рассказать? О крошечных серых комочках в тазу? О том, что комочки эти принесла на платье сестра, которую эта «слизь» не берет из-за заклятья «Материнское слово»?
Нона с досадой поняла, что ей жаль будет видеть, как маг переключит свое внимание на более интересные для него объекты – Зойку и Олю. Они действительно могут рассказать о «Серой слизи», они видели ее, не раз входили в «Кровавую реку». А что может предложить она сама? Рассказать о том, как сунулась в таз с грязной водой?
Нона совсем загрустила. Избегая взглядов, в которых сквозило уважение, она пробежала по коридору до лаборатории Крапкина, успев застать его в дверях.
– Я тут подумала, Леонид Яковлевич. Я обедать сегодня не стану. Лучше приходите к нам на ужин сегодня. Я… познакомлю вас с сестрой и племянницей. Они вам много могут рассказать. И… не думайте, что вы там должны быть – в поле, где «слизь» прорывается. Там сильные магопрактики гибнут, и это очень страшно. А вы такой…
– Растяпа? – грустно предположил Крапкин.
– …уязвимый, деликатный. Вы ученый, а не военмаг, и не укоряйте себя. Я вот тоже думаю иногда: Зоя, моя сестра, убежала на фронт, сражалась за Родину, мой… жених погиб в бою, а я сидела здесь, в институте. Но если бы мы с вами не рассчитали ту формулу, кто знает, когда освободили бы Смоленск? Может, мы нашими цифрами и лабораторными опытами больше людей защитили, чем тот же Румянов – боевыми заклятьями.
– Вы, Нона Васильевна, умная женщина, но так наивны и добры, что во всех одно хорошее видите. Не только людей надо защищать, но и врага уничтожить, потому что, сколько ни заслоняй, он все одно будет бить и бить, пока не улучит секунды, когда защита ослабеет. Юрий Саввич не побоится врага ударить, а мы с вами будем думать да рассчитывать потери, выбирать меньшее зло. Вот и получается, что майор бросает магов в «реку Кровавую», а я все циферки пишу, пытаюсь так их выстроить, чтобы не людьми магические бреши затыкать, а словами и рунами. Только получается, что Румянов спас уже не один город от разлития «Серой слизи», а я… в поле ни разу не был. Не в мире я с собой, Нона Васильевна, и утешать себя в том не могу и не стану, как честный человек. И добротой вашей не устану восхищаться.
В глазах мага за стеклышками очков было столько печали, что Нона не удержалась, коснулась рукой его руки.
– Вы приходите к нам ужинать, Леонид Яковлевич. Непременно приходите.
– Обязательно приду, Нона Васильевна.
Зойка стояла посреди кабинета, понурившись, и каждую секунду обещала себе, что сумеет поднять глаза на майора. Вот только досчитает до пяти, нет, до десяти, и обязательно посмотрит на него. Она слишком хорошо знала, что увидит во взгляде Румянова, поэтому все увеличивала счет. «Нет, двадцать пять – и все, посмотрю. Я фронтовик. Не смеет он распекать меня, как школьницу».
– Именно! – проговорил Румянов, спокойно сидя за столом и наблюдая за тем, как уши товарища Волковой становятся пунцовыми от стыда. Он выговаривал слова громко и четко, неясное эхо звенело в углах под потолком, словно от ударов плетью. – Вы поступили как школьница! Глупая, безответственная девчонка! Зачем вы потащили то платье домой?! Вам выдали обмундирование, а вы, как баба, с тряпками своими! Да, обошлось. Но ваша сестра могла умереть. Или еще кто-то из квартиры, кто сунулся бы в ваш узел или в ванную. Вы должны были отнести узел на термическую обработку после магической. Там бы обжарили при двухстах градусах…
– Так ей же немного надо. Девяноста хватит. Она же на платье была уже пассивизированная, только горячим сполоснуть…
– И такой хватило бы, чтобы пару штатских угробить, вздумай они копаться в ваших вещах! Что вам далось так это платье?!
– Оно… не мое, – совершенно смутившись, пробормотала Зойка. – Сестры. У меня только фронтовое… Нона мне свое платье дала, а я испортила. Подумала: отстираю и отдам.
– У вас что, одежды нет? Отчего не сошьете? Слава богу, мы своих сотрудников голодом не морим. Оля и продуктами, и деньгами не обижена. Материи надо – будет. Какую вам? Ситцу? Или хотите шелковое? Можем, через денек-другой сделаем.
– Это все Олино. Не буду я на дочери наживаться. Сама заработаю, – задрала подбородок Зойка. – Я стираю, шью. Пока мало выходит, да и сестре отдаю на хозяйство. А то и так живем у них, платья ее ношу…
– А вы гордячка, Зоя Васильевна, – сердито проговорил Румянов, но глаза его – впервые за два года видела такое Зойка – смеялись. – Фронтовичка, мать волшебницы на государственной службе и стираете белье по дворам? Однако – гонор. Даже удивительно, что при таком характере вы магом не родились, товарищ Волкова. Может, это оттого, что глупая, как гусыня. И корове, если бодливая, судьба рогов не дает. Не сопите так, Зоя Васильевна, на обиженных заговоренку возят. Если бы не ваше «Материнское слово», если бы можно было вас с Олей разделить без вреда ей – вас за ваши фордыбасы вечные уже давно… Эх, Зоя Васильевна, в рубашке родилась, а губой дрожишь. Все. Вольно.
Зойка осталась стоять, обиженно насупившись.
– Иди, тебе сказано! – прикрикнул Румянов, обходя стол, словно собирался и сам прочь из кабинета. Приблизившись, он не склонился, а скорее качнулся к ней, шепнув в ухо:
– Еще раз ослушаешься, Зойка, – посажу на десять суток. Вместе с Олей. И генералы мне не указ. – А потом громко добавил, придерживая дверь: – Привет сестре!
Едва Зойка выскочила, красная от стыда и унижения, из кабинета, как из-за угла вынырнула Оля, прижалась, обхватив за талию. На душе сразу стало легче.
«Ну, сглупила, – сказала сама себе Зойка. – Бывает. А Нонка вечно сунется во все».
– Оленька, ведь я Нону чуть не убила, – всхлипнула она, позволяя, наконец, себе расслабиться. – Она ведь как мать мне была после того, как родителей не стало. Замуж за Антона не пошла, потому что я у нее на руках была. А я вот как ей едва не отплатила! Как я людям-то в глаза бы глядела, если б Нонча умерла?! Словно прокаженная: куда ни сунусь – везде кровь, кровь… Умирают все, а я отчего-то живу, дура неуклюжая!
– На войне всегда кровь. И смерть везде. Не станет старуха с косой ходить по линии фронта и спрашивать: «Где моя Зоя Волкова?» – Говоривший вышел из того же укрытия, где дожидалась матери Оля – маленькой ниши с двумя скамейками для ожидающих приема.
Оля бросилась к нему, запрыгала, дергая мать за рукав.
– Здравствуйте, Зоя Васильевна, – сказал он с улыбкой. – Ни разу не видел вас за всю войну с мокрыми глазами, а тут нате, такая слякоть.
– Товарищ Рыбнев! Товарищ политрук! Костя! – Зойка почувствовала, как снова краснеют щеки, на этот раз не от стыда – от радости и смущения. Рыбнев смотрел так тепло, улыбался так искренне, что Зойка улыбнулась в ответ.
– А мы тут как раз с Львом Сергеевичем к нашему общему другу. Помощи просить. Организуем экспериментальный госпиталь для фронтовиков и тружеников тыла, подвергшихся магическим воздействиям. Оно же, сами знаете, какое дело – магическое ранение. Рецидивирует часто. Вот Лев Сергеевич и добился разрешения. Набираем персонал, толковых магов в исследовательский сектор. На самом деле, все, конечно, наш Лев пробивает, он у нас знаете каков. Думали, может, и вас у Румянова попросить с Олей?
Рыбнев подмигнул, но, заметив погасший взгляд матери и дочери, тотчас рассмеялся невесело:
– Да ладно, шучу я, девчата. Кто ж вас нам в глухомань рязанскую отдаст, таких ценных. Вы, говорят, в группе по борьбе с «Серой слизью»… Не пугайтесь, доступ у меня сейчас достаточный, чтобы так говорить, дурного не будет. Просто… чем леший не шутит, вдруг да отдадут вас Льву Сергеевичу? Поедете?
Оля закивала, схватив Рыбнева за руку.
– Эх, Олюнька, жаль «слово» материнское, а не отцовское. – Он поцеловал девочку в макушку. – Забрал бы тебя в Рязань, мамка и пискнуть бы не успела.
Он подмигнул Зойке, намекая: подыграй.
– Вот умеешь ты так, Оля. Все норовят удочерить. Если б не «материнское» – она бы от меня еще в Берлине на танке Саши Короткова укатила. Уж как дочку такую ему хотелось.
– Так, выходит, ты, Ольга, от мамки чуть в танкистки не подалась?! – расхохотался Рыбнев. – Лиха девка! Лет через восемь будет у тебя, Зоя Васильевна, не дочь, а беда. Станешь с винтовкой ухажеров гонять.
– Нет, ее Румянов заколдует – сами разбегутся. Или щит вокруг дома поставит…
Оля надулась обиженно. Веселая насмешливость политрука передалась и Зойке, она тоже поцеловала дочку в макушку и прижала к себе, тормоша.
– Товарищ Рыбнев, – раздался из приоткрывшейся двери голос майора, в котором прозвучал такой холод, что улыбки разом сошли с лиц всех троих. – Зайдите.
– Зоя Васильевна, – быстро проговорил Константин, уже повернувшись всем корпусом в сторону кабинета, куда его вызвали. – Где мне вас искать? Я еще два дня в городе. Давайте погуляем, вы мне все покажете с Олей…
– Идите, Костя, идите. Юрий Саввич ждет. Я вам внизу на вахте адрес оставлю. Мы у сестры моей живем.
Оля толкала и толкала мать под локоть.
– Да что такое? – рассердилась, наконец, Зойка, когда за Рыбневым закрылась дверь. Оля сердито указала пальцем вслед ушедшему политруку.
– Да, я не стану спрашивать, где они остановились. Мне и так в эту мирную жизнь никак не влиться, а ты… Пусть война в прошлом останется, Константин, Лев Сергеевич, все… Мы теперь с тобой другой жизнью живем. Теперь я не раненых вожу и не с магами во всякую дрянь лезу – белье стираю. Между прочим, Клавдия Ершова очень хвалила.
Зойка поволокла упирающуюся Олю вниз по лестнице, толком не понимая, от кого бежит.
– И, да, – ответила она дочери, безошибочно читая вопрос в ее взгляде, – я не оставлю на вахте никакого адреса. И без того все за спиной говорят, что я такая… нечестная, раз на войне столько была. А уж если товарищ политрук явится, в форме-то да с ямкой своей на подбородке, да с глазами этими своими синими – не будет мне житья во дворе, никто сорочки простирнуть не принесет. Разве кто поверит, что…. Эх, что говорю, – оборвала себя Зойка. – Нельзя тебе такое слушать.
Оля почти бежала за матерью, но все же умудрилась нырнуть ей под руку и встать на пути. Указала пальцем в сторону двери уборной.
– Да, верно. Умоюсь. Щеки еще горят – здорово приложил товарищ майор, думала, сквозь землю провалиться бы. Подожди тут.
Зойка, боясь взглянуть на себя в зеркало, открыла холодную воду и несколько раз плеснула в лицо, поправила воротничок, пригладила волосы. Когда она вышла, Оля мирно сидела на кушетке перед каким-то запертым кабинетом. Зойкины шаги гулко отдались в пустом коридоре.
От мысли, что придется возвращаться домой, объясняться со старой нянькой, смотреть в глаза сестре, которая – словно подменили – после случившегося буквально сдувала с Зойки пылинки, а на Олю смотрела со странной смесью восхищения и затаенного недоверия… От этой мысли становилось не по себе.
Дочь снова постучала по руке, прося внимания. Раскрыла перед собой ладошки, словно читает книгу, указала глазами куда-то себе за спину.
«Может, в чем-то и права Нона. Если и не читает Оля мысли, то что-то определенно чувствует, как маг, лучше других. А может, ей просто среди больных в госпитале привычнее и привольнее, чем дома, – подумала Зойка, мысленно признавшись с грустью: – Да и мне тоже».
Стирка еще с утра была разнесена – от ощущения вины и предчувствия расправы в кабинете Румянова Зойка стирала всю ночь, не чувствуя усталости, лишь бы не возвращаться в комнату к странно задумчивой Ноне. Новой работы никто не дал, поэтому они с Олей пробыли в госпитале до вечера. Зойке нравилось там. Среди бинтов и белых стен словно стиралась грань между мирным и военным. Большинство пациентов были фронтовиками, подобно Зойке с трудом учившимися договариваться с памятью и жить как раньше. Они по привычке обращались «сестренка» и вперед имени спрашивали новеньких в палате, где служили. Когда за окном раздавался резкий окрик автомобильного клаксона – вздрагивала невольно не одна только Зойка.
В больших палатах голос гулко отражался от стен, звенел. Редко кто-то из врачей, собираясь отчитать посетителей за нарушение больничного распорядка, заглядывал к ним – и останавливался в дверях послушать. Пока Зойка читала, Оля бродила по палате, подходя то к одному, то к другому – легко касалась повязок, обезболивая, помогая организму справиться с эхом войны, все еще бродившим в искалеченном теле. Но едва под глазами дочери появились тени усталости, Зойка закрыла книгу и, пообещав, что продолжит на днях, повела Олю домой.
– Ну, где вы ходите? – сердито бросила Нона, пробегая мимо них в ванную с ведром. Комната блестела чистотой, на комоде постелена была белая строченая салфетка, вешалка закрыта ситцевым отрезом.
На мгновение у Зойки упало сердце: Костя Рыбнев обещал прийти. Но она тотчас вспомнила, что сама не оставила ему адреса. Едва ли станет политрук возвращаться к майору и спрашивать, где они теперь живут. Да и Юрий Саввич, не будь дурак, ему не скажет – чтоб не переманили перспективную лекарку в провинциальный экспериментальный госпиталь. Ведь если Оля захочет уехать, никакой Румянов ее не удержит: лечит-то она не от страха и не под давлением – по собственной воле. Не захочет – и никакого толку никому не будет.
– И что у нас за сваты нынче? – пошутила Зойка, но сестре, видимо, было не до шуток.
– Товарищ Крапкин ужинать к нам придет, – бросила она на бегу. Заметалась по комнате, то поправляя и без того идеально лежащую салфетку, то по-новому расставляя чашки.
Зойка хмыкнула и, сполоснув руки, принялась помогать сестре. Оля забилась в угол с тетрадками, чтобы не мешать взрослым. Не надо быть магом, чтобы понять – тетка места себе не находит от волнения.
– Да успокойся ты, Нонча, все будет хорошо. Если уж решил он просить тебя стать его женой – не передумает, – попыталась утешить сестру Зойка и снова прогадала. Нона взвилась:
– Да при чем тут это?! Боже ж ты мой! К тебе он придет, не ко мне. Он «Серую слизь» исследует. Надеется, что ты ему хоть что-нибудь расскажешь.