– Помогаю чай готовить, – ответил тот, повёртывая своё раскрасневшееся от жара лицо к ротмистру.
– Посмотри, Сергей, сколько жизни и молодости в этом юноше. От него так и пышет силою и здоровьем, а завтра, может, шальная пуля или сабля острая уложат его навеки спать в сырую могилу, – грустно промолвил Пётр Петрович.
– У тебя, Зарницкий, сегодня какое-то грустное настроение.
– Может, перед смертью…
– Полно, Пётр Петрович, зачем на войне думать о смерти. Надо думать о победе.
– Верно, товарищ, вот люблю! Я и сам не знаю, с чего я кислятничаю. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вот и чай с ромом несут: сия оживляющая влага и мои мысли оживит. – Зарницкий с жадностью стал пить чай с ромом. – А ты что же не пьёшь? – спросил Пётр Петрович у Николая.
– Я после успею.
– Зачем после, бери стакан и присаживайся к нам. Ты мне нравишься, юноша, за твою отвагу и смелость. Тебя ждёт награда: я говорил с генералом – он обещал довести до сведения главнокомандующего про твою храбрость.
– Как мне вас благодарить, Пётр Петрович!
– Не за что – ты заслужил награду.
Вдруг по берегу Дуная пошёл какой-то гул и крики, крики – всё ближе и ближе.
– Что это значит? – вскочив, проговорил Гарин, смотря вдаль.
– Не знаю. Верно, главнокомандующий, – ответил Пётр Петрович, тоже поспешно вставая.
Он не ошибся: князь Кутузов, окружённый свитою, объезжал бивуаки на маленькой сытой лошади. Шагом ехал тучный старик, несмотря на холод, в одном мундире. На простом ремне через плечо висела нагайка. Плешивая голова, с редкими седыми волосами, прикрыта была солдатской фуражкой.
Зорко посматривал главнокомандующий своим одним глазом на солдат и офицеров, беспрестанно останавливал свою лошадь и с ласковым словом обращался к ним; старческое лицо князя было весело:
– Здорово, ребятки – солдатики, здорово!
– Здравия желаем, ваше сиятельство! – гремели ряды солдат.
– Озябли? Ничего! Завтра погреемся около французов.
– Рады стараться, ваше сиятельство!
– Постарайтесь, ребята, постарайтесь для батюшки царя, для родной земли. С нами Бог и правда!
– Умрём за царя и за родину, ура!
– Добрый вечер, господа офицеры! Завтра битва. Поддержите имя русское, славное. Помните: на нас смотрит теперь вся Европа и надежды свои возлагает! – подъезжая к кучке офицеров, говорит громко старый вождь.
– Ура! Рады стараться! Ура!
И мощный, радостный голос русских воинов далеко несётся по Дунаю и раскатистым эхом замирает над славной большой рекой.
ГЛАВА VIII
Австрийская столица в то время оставалась без всякой защиты, и Наполеону не составило большого труда взять Вену: комендант не сумел вовремя разобрать мост на Дунае. Три французских корпуса, под начальством Мюрата,[4] Сульта[5] и Ланна,[6] перешли на левый берег Дуная и при Шенграбене, лежавшем на пути в Моравию, отбросили русских. Кутузов послал князя Багратиона с шеститысячным корпусом занять Шенграбен и держаться там до последней крайности. Храбрый русский генерал должен был отражать с шестью тысячами воинов нападение шестидесяти тысяч, под начальством искусных маршалов Наполеона. Багратион с мужеством сражался, принудил их остановиться и дал время Кутузову отступить на дальнее расстояние. Герой Багратион сражался как лев и, окружённый со всех сторон неприятельскими колоннами, штыками очистил себе дорогу. Своим геройством Багратион удивил даже французов, которые считали гибель его неизбежною.
В Моравии Кутузов расположился в Ольмюце;[7] всей армии под его начальством было восемьдесят тысяч, в том числе пятнадцать тысяч австрийцев; здесь находилась и главная квартира императоров русского и австрийского; тут же стоял и великий князь Константин Павлович с гвардейским корпусом.
Отъезд в действующую армию молодого и всеми горячо любимого государя произвёл в Петербурге большое беспокойство. Народ русский молился о здравии и благоденствии монарха, все церкви были переполнены молящимися.
Народ с нетерпением ждал известий из армии. Это дошло до императора; тронутый народною любовью, он обратился к петербургскому главнокомандующему Вязьмитинову с таким рескриптом:
«Со всех сторон доходят до меня известия о неоднократных изъявлениях привязанности ко мне публики петербургской и вообще всех жителей сего любезного мне города. Не могу довольно изобразить, сколь лестно для меня сие чувство! Изъявите от имени моего искреннюю и чувствительную мою признательность. Никогда более не наслаждался я честию быть начальником столь почтенной и отличной нации. Изъявите равномерно всем, что единое моё желание есть заслужить то звание, которое я на себе ношу, и что все мои старания к сему одному предмету обращены».
Наполеон, видя собирающиеся отовсюду войска, числом своим превосходившие французское войско, не решался атаковать русскую армию в крепкой позиции под Ольмюцем. Наполеон хотел вступить в переговоры и послал следующее письмо императору Александру:
«Посылаю моего адъютанта, генерала Савари,[8] поздравить Ваше Величество с прибытием к армии, выразить всё моё уважение к особе Вашей и желание найти случай доказать Вам, сколь много дорожу я приобретением Вашей дружбы. Удостойте принять посланного с свойственною Вам благосклонностью и верьте, что более, нежели кто другой, желал бы я сделать Вам угодное. Молю Бога, да сохранит Вас под святым покровом Своим».
Наш император ответил Наполеону следующим:
«С признательностью получил я вручённое мне генералом Савари письмо и поспешаю выразить Вам всю мою благодарность. Все мои желания состоят в восстановлении общего мира на основаниях справедливых. Также хочу иметь случай сделать лично для вас приятное. Примите уверение в том, а равно и в моём совершеннейшем уважении».
Государь в письме не называл Наполеона императором. Это лишило Наполеона надежды на примирение, но всё-таки он пытался опять склонить нашего государя к миру: он решился послать в другой раз генерала Савари и просил, чтобы государь назначил личное свидание между авангардами и прекратил на сутки военные действия. Император не согласился на свидание с Наполеоном и послал к нему генерал-адъютанта князя Долгорукова.[9] Князь Долгоруков приехал в передовую цепь французской армии; туда же скоро прибыл и Наполеон; увидя князя, он сошёл с лошади и ласково спросил:
– Вы от императора Александра?
– Мой государь уполномочил меня вести с вами переговоры, – ответил Долгоруков.
– Долго ли мы будем драться? – воскликнул Наполеон, идя по дороге с нашим послом.
– На это слишком трудно ответить.
– Скажите, генерал, чего от меня хотят? За что воюет со мною император Александр? Что он требует? – спрашивал Наполеон.
– Мой государь желает мира для Европы.
– Пусть ваш император распространяет границы России за счёт своих соседей, особенно турок, – тогда все ссоры русских с французами окончатся.
– Мой император не ищет приобретений для России и не питает вражды против Франции. Государь уважает французов и желает им счастия. Государь вооружился против зависимости Европы, – ответил князь Долгоруков. В разговоре он не называл Наполеона «вашим величеством».
Наполеон злился и морщился.
– России надо следовать совсем другой политике, помышляя о своих собственных видах, – резко сказал Наполеон.
– Император Александр, повторяю вам, желает прочного мира для всех держав, – возразил Долгоруков.
– Стало быть, мне нет надежды на сближение с императором Александром?
– До тех пор, пока вы не оставите в покое Европу и не вознаградите покорённые вами государства, до тех пор не может быть и речи о сближении, – твёрдо проговорил князь.
– Итак, будем драться! – громко сказал Наполеон и пошёл к лошади.
Долгоруков, не говоря больше ни слова, тоже сел на лошадь и, не поклонившись Наполеону, быстро поехал с ответом к государю.
Наполеон смотрел вслед удаляющемуся послу и громко выразился:
– Странные люди! Хотят, чтобы я отдал им без выстрела все наши завоевания и отступил за Рейн, а они не в силах отнять у меня Вены.
Наполеон собрал все свои силы в окрестностях Брюна. Он с нетерпением ждал решительной битвы, хотя положение его было не совсем хорошее: в тыл французскому войску грозил король прусский Фридрих-Вильгельм. Король оскорбился нарушением нейтралитета и спешил собрать войско. Император Александр лично был в Берлине и склонил Вильгельма вступить в союз. В Потсдаме русский император и король прусский, при свете факелов, окружённые свитою, спустились под надгробные своды дворца и на могиле Фридриха Великого поклялись друг другу в вечной дружбе. С другой стороны экс-герцог Карл,[10] поразив французского генерала Массену[11] в северной Италии, спешил с многочисленною армиею к пределам Венгрии, где готовилось поголовное ополчение. От берегов Вислы шла третья русская армия. Наполеон хотел решительной битвы, а союзники медлили – они выжидали прусской и третьей русской армий. Но австрийский генерал Вейротер[12] торопился дать сражение; он уверял главнокомандующего и обоих императоров, что при Брюне у Наполеона мало войска, что разбить его легко и что победа союзного войска почти обеспечена. Генерал Вейротер жестоко ошибся: у Наполеона армии было не меньше союзной. На военном совете положили напасть на французскую армию в занятой ими позиции. Главнокомандующий Кутузов двинулся вперёд и расположил свою армию в боевой порядок в виду неприятеля при Аустерлице.
Накануне сражения Наполеон целый день осматривал позиции, а вечером расположил свою главную квартиру в тылу центра своей армии. В этой местности не было ни одного строения, кроме полуразвалившейся риги; туда поставили большой стол, заваленный планами и картами; здесь на время остановился Наполеон. Было девятнадцатое ноября; мороз сковал землю, хотя снегу совсем не было; рядом с ригою расположили большой костёр. Наполеон задумчиво стоял и грелся у костра, потирая красные от холода руки; какая-то особая сосредоточенность виднелась на его суровом лице. Тут же стояли маршалы и свита, молча окружив своего императора.
– Завтра всё должно решиться, – задумчиво проговорил как бы сам с собою Наполеон.
– Завтра вас ждёт, ваше величество, славная победа! – нерешительно ответил кто-то из маршалов императору.
– Вы думаете? – круто повернувшись к нему, спросил Наполеон.
– Так думает вся ваша славная победоносная армия.
– Посмотрим. А теперь, господа, я хочу объехать наши бивуаки.
Луны не было совсем; ночь тёмная, холодная. Наполеон, окружённый свитою и маршалами, шагом объезжал свою многочисленную армию. Конные егеря, состоявшие при Наполеоне, ехали впереди и факелами освещали путь. Французы восторженными криками приветствовали своего императора и с горящими головнями бежали за ним.
Наполеон накануне Аустерлицкого сражения издал следующий приказ:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтоб отомстить за австрийскую ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Галлабруне[13] и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, выгодны, и пока русские будут идти, чтобы обойти меня справа, они выставят мне фланг. Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашею обычною храбростью, внесёте в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа хоть одну минуту будет сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идёт речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести, своей нации. Под предлогом увода раненых не расстраивать ряды. Каждый да будет вполне проникнут мыслью, что надо победить этих наёмников Англии, воодушевлённых такой ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где подойдут к нам новые войска, которые формируются во Франции, и тогда мир, который я захочу, будет достоин моего народа, вас и меня».
Сколько хвастовства и самоуверенности в приказах Наполеона! Он даже не переставал хвастать и тогда, когда его «образцовая» армия в 1812 году гибла от храбрости русских, от холода и голода.
ГЛАВА IX
Утро двадцатого ноября было как-то особенно холодное и пасмурное, небо заволоклось серыми тучами; на бивуаках русской армии горели ещё костры; солдаты очень исправно жгли разные ненужные вещи. В бараке, сколоченном из тёсу, за столом сидели ротмистр Зарницкий, князь Гарин и Николай. Они поспешно пили чай.
– Надо подкрепиться, дело будет жаркое, – проговорил Пётр Петрович, отрезая себе толстый кусок солонины. – А ты что, юноша, уткнувши нос сидишь? – обратился он к Николаю. – Что не закусываешь?
– Рано – не хочется.
– Уж не влюбился ли ты в какую-нибудь Гретхен?
– Что вы, Пётр Петрович! – вспыхнул молодой человек.
– Чего доброго!
– До того ли теперь, Пётр Петрович! Смерть на носу.
– Сколько раз говорил я тебе, что на войне не надо думать о смерти. Или трусишь?
– Что вы, Пётр Петрович, помилуйте!
– То-то, брат! Терпеть не могу трусов и неженок!
– А знаешь, Зарницкий, – тактика австрийского генерала Вейротера мне не нравится. Боюсь я, не ошибся бы он в расчётах, – сказал князь Гарин.
– Я, брат, сам ненавижу немецких тактиков, а вся наша армия поставлена будет по диспозиции Вейротера в боевом порядке – так решено на военном совете.
– А наш старик, главнокомандующий? – спросил князь.
– У него даже и не спрашивали мнения, – ответил ротмистр.
– Хорошего ждать нечего.
Зарницкий и Гарин вышли из барака. Рассветало; костры догорали и дымились; солдаты тоже подкреплялись перед сражением; они жевали сухие, как камень, сухари и запивали их водой. Австрийские офицеры сновали между русскими солдатами. Вот раздались громкие голоса командиров:
– Стройся!
Офицеры стали поспешно обходить свои ряды. Солдаты суетились, прятали свои трубочки за голенища, подправляли мундиры, как будто шли на смотр, брали ружья и становились во фронт. Полковые командиры и адъютанты садились на лошадей.
– Выступайте.
Солдаты стали усердно креститься и шли, не видя, куда идут: дым от костров и туман застилал свет. Туман в тот день был так силён, что в десяти шагах ничего не было видно. Стройно шли русские колонны; солдаты были веселы, они шли на смертный бой, как на весёлый пир. Вследствие тумана произошла путаница. Вожатые сбились с дороги и не знали, куда вести армию.
Русские полки стали на флангах под командою князя Багратиона и Буксгевдена;[14] в центре стала австрийская армия и часть русской под командою генерала Коловрата.[15] При войске находился император Александр, австрийский император Франц[16] и главнокомандующий. По плану Вейротера, генерал Буксгевден должен был обойти неприятеля левым флангом и тем же решить сражение.
Но в этом расположении войска сделана ошибка: армию растянули на большое пространство, фланги потеряли взаимную связь, центр ослабел. Армия была вытянута на три линии: спереди кавалерия, сзади артиллерия, далее пехота.
Император Александр, в конногвардейском мундире, в треугольной шляпе, объезжал армию вместе с австрийским императором и с великим князем Константином Павловичем. На приятном лице государя видна была задумчивость и сосредоточенность; он обратился с милостивым словом к офицерам и солдатам; громкое, нескончаемое «ура» было ему ответом.
Государь в сопровождении генерала Сухтелена,[17] Аракчеева и других генералов подъехал к Кутузову и спросил:
– Михайло Илларионович, почему вы не идёте вперёд и не начинаете сражения?
– Я поджидаю, государь, чтобы все колонны собрались, – ответил главнокомандующий.
– Ведь мы не на Царицынском лугу – это там не начинают парада, пока не придут все полки, – с ноткой неудовольствия возразил император.
– Государь, потому я и не начинаю, что мы не на Царицынском лугу, – ответил Кутузов. – Но если ваше величество приказываете, я начну! – добавил главнокомандующий и отдал приказание к битве. Было девять часов утра; туман отчасти рассеялся, огневое солнце выплыло из-за облаков и ослепляющим блеском осветило поля, по которым нескончаемою вереницею тянулись войска.
Началось жестокое и кровопролитное Аустерлицкое сражение. Наполеон со всею силою ударил на центр нашего войска, находившегося под командою генерала Коловрата, смял его и овладел всеми выгодными пунктами позиции, разрезав союзную армию надвое, и стремительно напал на оба фланга. Корпуса Даву, Бернадота[18] и Сульта жестоко теснили наше войско. Русские, несмотря на значительный урон, стояли твёрдо и храбро отражали неприятеля, не уступали ни шагу, но, лишённые центра и разделённые на две армии так, что одна часть русских солдат не могла помочь другой, не могли выдержать страшного нападения и смешались.
Цесаревич Константин Павлович, командуя императорскою гвардиею, хотел остановить напор французских войск, но тщетно.
Император Александр сам вводил полки в битву, подвергая опасности свою драгоценную жизнь; под дождём пуль и картечей он скакал от одного полка к другому, воодушевляя солдат своим присутствием. Но сражение было проиграно, союзная армия расстроилась и в большом беспорядке отступила к пределам Венгрии, оставив под Аустерлицем десять тысяч убитыми и столько же ранеными; много, кроме того, попало в плен. Многие из русских бросились в болота, которые прилегали к прудам, но французская пехота преследовала их. Солдаты стали переходить по льду замёрзших прудов, но лёд был тонок, обломился, и многие утонули. Наконец, много русских погибло на озере Сочанском;[19] лёд на этом озере был довольно толст, и тысяч пять солдат уже достигли середины озера, когда Наполеон отдал бесчеловечный приказ – стрелять ядрами в лёд… Разумеется, лёд раскололся, раздался страшный треск и стоны, солдаты, лошади, повозки и пушки – всё погрузилось в пучину. Этот поступок чёрным пятном падает на память о Наполеоне. Нелегка была и французам победа; множество убитых и раненых оставили они под Аустерлицем.
Отдав приказание преследовать русских по всем направлениям, счастливый и довольный император французов отправился на свою главную квартиру, расположенную на Ольмюцкой дороге.