— Дальше, дальше… едрена-матрена. Тоже мне, таинства великие! Горда, но не заносчива — себя понимает. Не ломали ее… или не смогли. Страха умеет не показывать — телу воли не дает, держит в узде. Учили, видать, хорошо, да и наставник хорош был… очень хорош, едрена-матрена. Да, так вот… Руки… руками не суетится, голова, шея… Кхе! Ну прям, царица — умеет держать. Стоит… едре… Аристарх, да она же не стоит — струится, как воин! Вроде и неподвижна, а постоянно перетекает!
— Вот-вот… А ты: «грудь налитая»… Ты бы еще про лоно мне рассказал, вот бы я заслушался!
Теперь насмешка в голосе Аристарха была уже совершенно явственной.
«О чем это они? Ну да, бабка учила стоять и дышать правильно, да и батюшка с дядькой Путятой, когда науке охотничьей обучали… а перетекает-то что? И при чем здесь воины?»
— Ну и язва ты, Аристаша… А ну-ка, девка… Тьфу, баба… как тебя… Арина, ну-ка, глянь-ка на меня.
И не надо бы, но Аринка не удержалась и, глянув Корнею в глаза, попыталась «прочитать» его, как обычно делала это с незнакомыми. И… если и «перетекало» что-то в ней, как сказал сотник, то мгновенно заледенело: смерть в тех глазах была! Ужас и тоска умирающего… нет, умирающих — десятков поверженных воинов!
— Кхе! Ишь разбежалась курочка… Не ждала такого? Познать она меня собралась, едрена-матрена… — Корней неожиданно перешел на крик: — Дура!!! Девчонка безмозглая!!! Меня еще сопляком в глаза умирающим глядеть заставляли!!! Ну? Понравилось?!!
Мог бы и не рвать горло, по сравнению с увиденным (или почувствованным?) никакие слова страшными быть не могли.
— Гляди, стоит. — Корней снова заговорил нормальным голосом. — Аристаш, ты только глянь: себя не помнит, а не сомлела!
— Хм… А на меня? На меня глянь, вдовица Арина!
Не подчиниться было невозможно. Казалось бы, страшнее быть уже не может, но это только казалось. Из глаз Корнея Ужас на Арину кинулся, а через глаза Аристарха Ужас Арину к себе потянул. Не было там смерти, не было страданий умирающих, не было вообще ничего, и это НИЧТО тянуло, засасывало… Как удержалась, откуда взялись силы сопротивляться притягивающей бездне?..
И вдруг отпустило ее. И оказалось, что на месте той жути, от которой тянуло холодом и хищной пустотой ловчей ямы, сидит обычный немолодой муж и весело (ВЕСЕЛО!) подталкивает сотника Корнея локтем в бок.
— Поляница![2] Слышь, Кирюха: поляница!
— Кто? Она?
— Да не сама она, конечно, но в роду поляницы точно были! Давно, но были.
— Ну?.. Кхе! Вот оно, как, значит… То-то я гляжу… Слушай, а знак Лады?
— Да я тоже поначалу засомневался, а как ты сказал, что ее хороший наставник учил, так и дошло наконец. Учил ее кто-то от Лады. Как уж так получилось, сказать не возьмусь, но думаю, что жрицу Лады из нее делать и не собирались, нет в ней ведовства, даже не начинали учить. Другое тут. Понимаешь, Кирюша, это ж редкость по нынешним временам — наследственный дар поляницы. Пусть и слабый, неполный, но ведь от рождения же, в крови растворенный! Видать, узрела какая-то жрица цветок редкостный, да и решила не дать ему дичком вырасти — взлелеяла, хоть и не на ее стезе тот цветок проклюнулся.
— Кхе… значит, не ворожея. А Андрюха-то? Неужто сподобился наконец?
— Повезло, видать… поляница-то в ней не все время видна.
— Да-а, повезло, узрел Андрюха в ней богатырское начало. Был там случай один, Аристаша… потом расскажу.
Корней на краткое время замолк, словно что-то обдумывая, потом заговорил снова:
— Вот что, Арина. Какими мы можем быть, ты поняла. Вижу, что поняла. А потому стращать тебя не стану, но помни: за Андрея с тебя спрошу, как за родного сына. Молчи, не отвечай! М-да… Кхе! Ну а ежели сладится у вас… одним словом, если, в общем, хорошо пойдет…
— Одним словом, — перебил Корнея Аристарх, — если осчастливишь нам парня…
— Да, верно! Так вот: дочерью родной для меня станешь! Ни в чем тебе отказа не будет! И опять молчи! Не надо ни отвечать, ни обещать ничего. Не порти нам с Аристашей… Кхе! Трепалом бабьим… Короче, ступай и помни. Ступай, я сказал!
На негнущихся ногах, забыв поклониться на прощанье, Арина вышла из горницы, но соображения не притворять до конца за собой дверь у нее все же хватило. Остановилась и замерла, прислушиваясь.
— Кхе! Ну и на хрена тебе весь этот циркус понадобился? А, Аристаш?
— Так скучно же, Кирюха, в кои-то веки лицо новое увидишь, а тут такая жемчужина, едрена-матрена!
— Эй-эй! А ну не трожь чужого!
— Едрена, Кирюха, матрена! И никак иначе! Нет, ты понял? В самый раз баба для Андрюхи! Я уж и надеяться перестал…
— Кхе! Я тоже… По этому бы случаю… А?
— А что? Можно! Даже нужно!
Дальше слушать стало уже неинтересно, да и ледяной холод в груди, оставшийся после «разговора», оттаять можно было только возле НЕГО.
И только тут до Аринки дошло, что она услышала.
«Господи! Что это они сказали-то? Что я Андрею подхожу… Корней Агеич вроде даже и обрадовался… Зря я на него так-то — ведь он за Андрея, похоже, переживает, потому и со мной возился — разбирался; иначе, пожалуй, просто бы все решил… Дочкой, говорит, будешь, коли сладится… Да я и сама для того, чтобы сладилось, что угодно сделать готова… А Андрей? Он-то там как? Да он же тоже извелся, поди! Корней Агеич ему на дворе велел ждать».
Хотя сердце все еще колотилось от пережитого и ноги были словно чужие, но Аринка собрала все оставшиеся силы и взяла себя в руки, перед тем как выйти на крыльцо хозяйской избы. Негоже Андрею даже намек дать на то, что ей довелось пережить в горнице наедине с двумя этими мужами — не надо ему того знать.
Андрей, как и было велено, стоял во дворе возле самого крыльца. Увидел Аринку — к ней подался. И в глазах тревога такая, что ей жутко на миг стало: ко всему он готов. Но это напряжение почти мгновенно сменилось облегчением.
«Видно, и он понимал — если что, мне оттуда и не выйти живой… Господи, что бы он тогда сделал? Похоже, и сам не знает. Ой, слава богу, что Аристарх-то понял все правильно».
И опять не за себя — за него испугалась, хоть уже и задним числом. И ей бы не помог, и сам бы пропал.
Шагнула к нему навстречу, улыбнулась, отвечая на вопрос в его глазах:
— Хозяин-то ваш… строгий, но добрый. Расспрашивал меня самолично… Ну так и понятно, мы-то люди чужие, незнакомые, да с Гринькой он, наверное, уже побеседовал. Спасибо тебе, и впрямь как родных нас здесь принимают. — Увидела, что совсем Андрей от этих ее слов успокоился, и перевела разговор на другое: — А как девчонки?
Андрей коротко глаза прикрыл.
— Спят уже? — догадалась Аринка. — Поладили они с Елюшкой?
Андрей кивнул, и в глазах словно солнце отразилось — такими яркими они стали.
«Господи, и они из-за этого решили, что ворожба на нем? Аристарх сказал — томный… Думают — из-за меня… ой, если бы и из-за меня тоже… ну хоть чуточку…»
Ноги все еще плохо держали Аринку — и неудивительно после пережитого-то в горнице, но рядом с ним это тяжелое и страшное воспоминание отступало, отпускало, и приходило ему на смену осознание того, что приняли ее. Приняли!!!
«Корней Агеич и Аристарх этот… а ведь не попа позвали разбираться — сами. И Аристарх, кто он? Ну что староста — понятно, Илья про него поминал, а все же? Ой, мамочка… ведь не просто друга и соратника позвал сотник Корней, а того, кто действительно МОГ понять про меня и про Ладу… И ведь он в самом деле УВИДЕЛ, что нет во мне ведовской силы… Вот оно — то, чего так испугался тогда Илья. Ну про это и спрашивать не надо, и упаси, Господи, кому-то дать понять, что догадалась о чем-то. Ладно, хватит об этом, неважно оно уже. Главное — Андрей… вот он, тут, рядышком. Здесь его мир, а значит, и я его приму таким, как есть, со всеми его законами и обычаями».
И вроде все уже сказано, но она медлила, не хотела уходить — уж больно хорошо ей рядом с ним было.
«Ну возьми меня за руку, да уведи куда-нибудь… просто побыть с тобой еще чуть-чуть…»
И Андрей не уходил, смотрел на нее… И как смотрел! Не отпускали ее эти глаза… Но сам и шага навстречу не сделал.
«Да что же это: и не отпускает, и не зовет… И… тоже молчит. Если бы сказать что-то хотел, я бы поняла — нет, просто смотрит».
Она чувствовала, что слишком долго медлит, уже и неприлично оно — так-то вот стоять, а сделать не могла ничего. И не хотела!
«Кто из нас кого заворожил-то?»
Вдруг что-то с грохотом покатилось по двору. Аринка вздрогнула и невольно взглянула в ту сторону, да и Андрей тоже обернулся. Оказалось, девка-холопка какая-то, споткнувшись, упала и выронила ведро, которое несла, оно и загромыхало. Аринке показалось — это потому, что их увидела, не иначе, оттого, должно быть, и споткнулась. А с чего бы тогда холопка эта, стоя на четвереньках, пялилась в их сторону с открытым ртом и вытаращенными глазами, но под взглядом Немого тут же побледнела, ойкнула и поспешно кинулась поднимать свое добро.
И вдруг с тихим ужасом поняла — не одна эта девка… во дворе же народу полно. И все на них смотрят, да как… Это что же, значит, они у всех на глазах так-то стоят незнамо сколько? Даже при воспоминании об этом у нее щеки огнем загорелись, хоть лицо платком закрывай да прочь беги. Только бабкина наука и выручила — справилась с собой, улыбнулась как ни в чем не бывало.
— Пойду я, Андрей, поздно уже…
Он тоже словно очнулся, кивнул ей в ответ. С тем и разошлись.
Если бы даже и не сказал вчера ничего Корней, оставил Аринку в неведении об ее дальнейшей судьбе, то сегодня по одному только обращению с ней холопов да приветливости прочих домочадцев все стало бы понятно. Но КАК при этом на нее смотрели! Еще бы — наверное, уже все слышали про их с Андреем вчерашние гляделки во дворе. Но ведь здесь-то он среди своих, а что же будет, когда и прочие узнают? В том, что узнают, и сомневаться не стоило, вчера уж, поди, постарались и обозники, и ратники, которые в походе были.
Что она не ошиблась, стало ясно сразу же, когда пошли в церковь. Хоть и много собралось народу — все домашние, уже знакомые отроки, Илья с семейством, Осьма — всех не перечислишь, и Аринка надеялась, что затеряется среди них, однако взгляды ратнинцев, встреченных ими на улице, безошибочно вылавливали именно ее и жадно ощупывали, она кожей их взгляды ощущала. Спасибо, с двух сторон братья Ленька с Гринькой были, да и Андрей тут же поблизости от них шел и, если ловил косой взгляд, брошенный в ее сторону, то так отвечал, что кое-кто и крестным знамением себя осенить норовил.
Да и свои тоже косились, хотя и исподтишка. Впрочем, свои больше с любопытством, кроме разве что Татьяны — невестки Корнея Агеича. Вот она явно отнеслась к новообретенным членам рода без восторга. Скрывала свою неприязнь, не смела, видно, свекру перечить, но такое Аринка всегда чувствовала. А вот мужа ее почему-то не было. Где он, интересно? Жена беременная, видно же, что трудно ей ходить — хоть и срок небольшой еще, а уже отекла вся, отяжелела. Листвяна-то тоже беременная, а будто летает.
Поймала себя на этой мысли и тоскливо вздохнула — сама-то судить не может, беременной так и не была, а ведь как мечтала родить Фоме сына! Бабка ей говорила, что рожать будет много и легко. Неужто ошибалась старуха? Нет, не могла! Уж это-то она точно знала и без ведовства — к ней за помощью все село тайком от попа бегало, особенно с женскими недугами. Почему же так и не родила? Неужто в Фоме дело было? Такое тоже случается, да ни один муж в том никогда не признается, даже самому себе.
В церковь пришли и все знакомые уже Аринке ратники с семьями. Благодарственный молебен по случаю удачного возвращения из похода, внезапно обернувшегося из торгового почти что воинским, грех было пропустить. А Аринка и за погибших родителей, и за прочих домашних еще раз хотела помолиться перед иконами, свечку за упокой поставить. К тому же здесь, в Ратном, в церкви не было отца Геронтия, которого она и раньше не жаловала, а уж теперь и вообще видеть не смогла бы. Хоть и стала, благодаря Михайле, несколько иначе глядеть на то, что он делал, но все равно не примирилась с этим, а потому радовалась, что теперь не придется каждый раз при входе в храм встречать неприятного попа. Вера-то Христова ей была близка и понятна — мать из книг церковных много читала, да и бабка не отвращала, наоборот, всегда говорила: вера Христова и есть Любовь, и Любовь эта миром правит. А церковь… что ж, церковь — это только люди…
Ратнинский пастырь — отец Михаил оказался совсем не похожим на тех, что довелось Аринке встречать раньше, хоть дома, хоть в Турове, где тоже приходилось каждое воскресенье ходить на службу, а раз в полгода — к исповеди. Да и Илья в дороге рассказывал, что отче человек достойный, ученый, а главное, его Михайла чтит как учителя. Аринка уже убедилась, что этому необычному отроку вполне можно доверять — в людях он разбирается так, что иному взрослому мужу недоступно.
Не то чтобы она так уж сразу доверием к батюшке прониклась, но почувствовала — искренен отец Михаил. Не по обязанности произносит заученные слова молитвы, а с душой и трепетом, все сказанное через свое сердце пропускает. И голос у него приятный, душевный, вот только сам он бледен, сух и немощен совсем — наверняка болен.
Впрочем, она и половины не слышала. Хоть и тесно было в церкви, но с того места, где она стояла, был виден Андрей. И хотя явно на него глядеть невместно было, но не могла удержаться, чтобы не покоситься в его сторону. И его взгляд на себе чувствовала, или это ей казалось только? Но только о том и могла думать, а потому почти и не заметила, как служба закончилась и все стали потихоньку расходиться.
Она и сама уже стала к выходу пробираться вслед за братьями и Андреем, да тут к ней Татьяна подошла и тихонько головой в сторону священника качнула:
— Отец Михаил тебя позвать велел… поговорить хочет. Мы тебя на улице подождем.
Аринка кивнула согласно и пошла к попу, досадуя про себя — не ко времени… Ей и вчерашней беседы хватило, отойти бы… Конечно, отец Михаил все равно захотел бы с новой прихожанкой поговорить, но она надеялась, что он не приметит ее сразу в толпе, дождется следующего прихода, но пастырь не стал откладывать в долгий ящик встречу. Аринка, грешным делом, думала, что и он привяжется к знакам Лады на вышивке, однако отец Михаил заговорил о другом:
— Слышал я уже, дочь моя, о беде, постигшей вас, — с искренним сочувствием сказал отец Михаил, когда Аринка, смиренно опустив глаза в пол, подошла к пастырю. — И молился уже о душах невинно убиенных рабов божьих. Перечисли мне их имена, данные при святом крещении, чтоб я в поминальник включил. Надеюсь, все они христианами были?
Аринка искренне поблагодарила, назвала имена родителей и домочадцев, погибших при налете, немало при этом удивившись — не ожидала, что здешний священник окажется столь заботливым и будет так печься о совершенно неизвестных ему людях, даже и не его прихожанах. Попросила только поминать отца ее, раба божьего Игната как воина. Бился он с татями оружно, при мече и щите и умер как воин.
Отец Михаил поглядел на нее удивленно и без одобрения, вздохнул:
— Ты, я вижу, дочь моя, убийство за доблесть почитаешь? Но ведь если бы он не поднял оружие, глядишь, столько невинных душ и не погибло бы. Тати грабить шли, бог дал бы, пощадили бы и твою матушку, и прочих ваших домашних… да и он бы сам, может, жив остался…
Аринка почувствовала, как при словах, которые уж никак не ожидала тут, в воинском поселении услышать, пусть и от попа, в душе у нее поднимается раздражение, но понимала — невместно спорить со священником, тем более в церкви, на людях, да и не докажет она ему ничего… Потому глаза спрятала, промолчала. А он продолжал:
— Да и сама не хочешь, вижу, в грехе человекоубийства раскаяться. Двоих ты убила, две души нераскаянные погибли.
Тут уже она не выдержала, хотя тоже ответила не так, как рвалось с языка:
— Защищалась я, отче. Один был убийцей моего отца, а второй… второй меня бы убить мог, кабы не опередила я его. Грех ли это?
— Грех! — убежденно сказал священник. — Убийцу отца твоего ты убила, когда он тебе самой уже не угрожал ничем, а мстить христианам не должно. Ибо сказано: «Мне отмщение, и аз воздам»! И тебе ли постичь промысел Божий? Вдруг да раскаялся бы убийца, душу свою спас? Ты же его этого лишила… А второго… Защищалась, говоришь? А не ты ли тех татей сама раздразнила своим непотребством?..
Ух, как Аринка разозлилась! И обидно стало до слез. Ну да ее поступок по достоинству только воины и могли оценить, а этот только подол задранный и увидел. Кабы не люди вокруг, она бы попу ответила. Но нельзя было, нельзя…
— Юдифь, чтобы голову своего врага добыть, и вовсе прелюбодеяние с ним совершила, и не считается то грехом…
— Так ты Юдифью себя возомнила? — поджал губы батюшка. — Гордыня…
— Даже в помыслах не было, — скромно потупилась Аринка, хоть внутри у нее все кипело от злости на этого святошу. — Но ее пример, отче, дал мне силы решиться на этот шаг.
— Сама не ведаешь, что говоришь! — Отец Михаил сурово покачал головой, но тему сменил. — Знаешь ли ты молитвы какие?
— Да, отче. — Аринка стала перечислять молитвы, какие заучила еще с матерью. Перечень был солидный, и отец Михаил явно подобрел. Но епитимью наложил — сколько-то поклонов отбить, молитв прочитать да поститься три дня. Аринка и не спорила.
Наконец она смогла выйти из церкви и даже дух перевела с облегчением — ну все, кажется… Поп ее разозлил своими нравоучениями и разочаровал. А она-то вначале понадеялась, что хоть тут священник окажется не похожим на ранее ею виденных, даже какое-то расположение к нему почувствовала. Но теперь он ей сразу отца Геронтия напомнил — видно, все они одинаковые. Конечно, чтобы не навлечь беду на себя и на всех вокруг, очиститься-то от пролитой крови надо было, раз больше не у кого, тут уж ничего не поделаешь. Но почему она должна еще и раскаиваться в убийстве татей, Аринка понять никак не могла. Хорошо, что церковь в Ратном, а они будут жить в крепости. Нечасто, должно быть, туда пастырь-то наведывается. Ну и слава богу! А молиться… молиться она и так сможет; Гринька сказал, часовенка там есть, да и священные книги и несколько икон уцелело из отчего дома, с собой привезены.