Обедать Сансиро намеревался дома, но студент, накануне рисовавший карикатуру, затащил его во фруктовую лавку Ёдомикэн в Хонго и угостил райскэрри — варёным рисом с кусочками мяса и очень острой приправой. Лавка эта открылась недавно. Студент объяснил, что она выстроена в стиле «модерн». О таком стиле в архитектуре Сансиро никогда не слыхал. На обратном пути карикатурист показал ему Аокидо[25], заметив при этом: «Сюда часто ходят студенты». Вернувшись к университету, они решили прогуляться возле пруда. Карикатурист вспомнил, что покойный профессор Якумо Коидзуми[26] терпеть не мог преподавательскую и после лекции обычно гулял возле пруда. Рассказывал он об этом так, словно сам учился у этого профессора.
— А почему профессор Коидзуми не любил преподавательскую? — поинтересовался Сансиро.
— Ну, в этом нет ничего удивительного. Стоит только послушать их лекции, чтобы понять, что это за преподаватели.
Сансиро был поражён: как можно говорить совершенно спокойно такие ужасные вещи. Карикатуриста звали Ёдзиро Сасаки. Он рассказал Сансиро, что окончил колледж, приобрёл специальность, а теперь решил получить ещё и университетское образование.
— Живу я на Хигасикитамати, — сообщил он, — в доме Хироты. Заходи как-нибудь.
— Там что, пансион? — спросил Сансиро.
— Нет, это дом преподавателя колледжа, — ответил Сасаки.
Сансиро аккуратно посещал университет и добросовестно слушал лекции, иногда даже необязательные. Но и этого ему казалось мало, и он начинал ходить на лекции, не имевшие никакого отношения к избранной им специальности, но через два-три раза бросал. И всё равно получалось около сорока часов в неделю. Даже для очень прилежного Сансиро это было чересчур много. Он постоянно чувствовал себя усталым и неудовлетворённым и в конце концов совсем пал духом.
Как-то, встретившись с Ёдзиро Сасаки, Сансиро пожаловался на своё настроение. Услыхав, что Сансиро слушает сорок часов в неделю, Ёдзиро выпучил глаза:
— Ну, и дурак! Сам посуди, как тут не скиснуть, если десять раз на день есть преснятину, которой кормят в пансионе?
— Что же делать? — сконфузившись, спросил Сансиро.
— Кататься на трамвае! — порекомендовал Ёдзиро. Сансиро поразмышлял над его словами, тщетно ища в них скрытый смысл. И опять спросил:
— На обыкновенном трамвае?
Ёдзиро расхохотался.
— Объездишь Токио раз пятнадцать — шестнадцать, всю твою меланхолию как рукой снимет!
— Неужели?
— Не веришь? Ну, сам подумай. Ты — живой человек, и вдруг втиснул голову в железные рамки мёртвых лекций. Так и пропасть недолго! Голову надо проветривать на свежем воздухе. Это, конечно, не единственный способ сохранить бодрость духа. Но из всех способов трамвай, я бы сказал, самый элементарный и к тому же самый удобный.
Вечером Ёдзиро вытащил Сансиро из дому, они сели в трамвай на Ёнтёмэ, доехали до Симбаси, оттуда вернулись к Нихонбаси и сошли.
— Понравилось? — осведомился Ёдзиро. С проспекта они свернули в боковую улицу, зашли в ресторан «Хираноя», поужинали и выпили сакэ. Кельнерши здесь все говорили на киотоском диалекте, чем до глубины души растрогали Сансиро.
— Доволен? — опять поинтересовался раскрасневшийся Ёдзиро, когда они очутились на улице. Затем он пообещал показать Сансиро настоящую эстраду, и они пошли узким переулком, который вывел их к эстрадному театру Кихарадана. В этот вечер здесь выступал чтец — исполнитель комического рассказа по имени Косан[27]. Из театра они вышли в одиннадцатом часу.
— Ну как? — спросил Ёдзиро. Сансиро ничего не ответил, он и сам не знал, доволен он или нет. Тут Ёдзиро пустился в рассуждения о Косане: — Косан — гений. Но он не должен часто появляться на эстраде. Иначе публика привыкнет и перестанет его ценить. А это будет в высшей степени несправедливо. По правде говоря, нам очень повезло, что мы живём с ним в одно время. Родись мы чуть раньше или чуть позднее, и нам не довелось бы его слышать… Энью[28] по-своему тоже хорош. Но они с Косаном совсем разные. Энью, играя, например, шута, полностью перевоплощается. В любой роли Косан остаётся Косаном. Если из созданного Энью образа убрать самого Энью, образ перестанет существовать. Зато Косан живёт совершенно самостоятельно в любом образе, и образы его вечны. Вот чем он силён.
Произнеся эту тираду, Ёдзиро уже в который раз спросил: «Ну, как?» Сансиро не очень хорошо понимал, в чём величие Косана. Кроме того, ему никогда не приходилось слышать об Энью. Поэтому он не мог судить, прав ли Ёдзиро. Однако его привело в восторг само сравнение, почти литературное.
Дойдя до колледжа, они распрощались.
— Спасибо, я очень доволен, — поблагодарил Сансиро.
— Нет, чтобы получить полное удовольствие, надо ещё сходить в библиотеку, — сказал Ёдзиро и исчез в переулке. И тут Сансиро впервые вспомнил о том, что ещё ни разу не был в библиотеке.
Сансиро решил сократить, по крайней мере, вдвое количество лекций и на следующий день отправился в библиотеку. Это было просторное длинное здание с высокими потолками и множеством окон. Из читального зала виден был вход в книгохранилище. Казалось, там собрано великое множество книг. Из книгохранилища выходили люди с толстыми фолиантами в руках. Одни, свернув налево, шли в специальный читальный зал. Другие тут же просматривали взятую книгу. Сансиро вдруг почувствовал зависть. Ему захотелось войти в книгохранилище, подняться на второй, затем на третий этаж и там, вдали от людей, высоко над Хонго, читать, вдыхая запах бумаги. Но какую взять книгу, он представлял себе весьма смутно. Впрочем, можно взять наугад, любую, там их много.
Как первокурсник, Сансиро пока ещё не имел права входить в книгохранилище. Поэтому волей-неволей ему пришлось склониться над каталогом и перебирать карточку за карточкой. Он перебрал уйму неизвестных названий книг и наконец почувствовал, что заныли плечи. Он распрямился, чтобы передохнуть, и оглядел зал. Несмотря на множество людей, здесь стояла обычная для библиотеки тишина. Лица сидящих в дальнем конце зала были едва различимы. За высокими окнами виднелись деревья и клочок неба. Шум города доходил сюда словно откуда-то издалека. Стоя у каталога, Сансиро размышлял о том, насколько спокойна и полна смысла жизнь учёного. С этой мыслью он и покинул библиотеку.
На следующий день он не стал предаваться мечтам, а сразу взял книгу. Но вскоре вернул её — она показалась ему неинтересной. Следующая книга была чересчур сложной. Так в день Сансиро менял чуть ли не до десятка томов. И лишь некоторые частично прочитывал. Читая, Сансиро вдруг сделал открытие: какую бы он ни взял книгу, оказывалось, что до него её уже кто-то просматривал — об этом свидетельствовали карандашные пометки на страницах. Из любопытства Сансиро взял роман писательницы Афры Бен[29] и здесь тоже увидел карандашные пометки. Досадуя, Сансиро вдруг услышал звуки оркестра под окном и решил немного прогуляться. Он походил по улице и забрёл в конце концов в Аокидо.
Там он увидел две компании — всё это были студенты. Лишь в дальнем углу сидел особняком мужчина и пил чай. В профиль он был очень похож на попутчика Сансиро, того самого почитателя персиков. Он не обращал на Сансиро никакого внимания, пил не спеша свой чай и курил. Сегодня он был в пиджаке, а не в лёгком белом кимоно, как тогда в поезде. Выглядел он далеко не элегантно, пожалуй, как Нономия во время опытов, если не считать белой рубашки. Сансиро внимательно его рассматривал и всё больше убеждался в том, что это тот самый любитель персиков. Сейчас, когда он уже проучился некоторое время в университете, всё сказанное этим человеком в поезде вдруг обрело смысл. «Может, подойти, поздороваться?» Но любитель персиков так сосредоточенно отхлёбывал чай, затягивался сигаретой, снова пил чай и снова курил, что Сансиро не знал, как к нему подступиться.
Ещё несколько минут Сансиро разглядывал его профиль, но потом торопливо допил остававшееся в стакане вино и выскочил на улицу. Он вернулся в библиотеку.
В этот день, взбодрённый вином и какими-то новыми душевными ощущениями, он впервые с увлечением почитал и пришёл в радостное настроение. Он провёл в библиотеке почти целых два часа и наконец стал не спеша собираться домой. Перед уходом он случайно открыл книгу, которую ещё но успел просмотреть, и обнаружил, что внутренняя сторона обложки исписана чьей-то дерзкой рукой.
«Гегель преподавал философию в Берлинском университете не ради заработка. Он не просто читал лекции об истине, он носил истину в самом себе. Он говорил не языком, а сердцем. Когда человек слит с истиной в одно чистое гармоничное целое, тогда каждое его слово служит этой истине. Только такие лекции и достойны внимания. Попусту болтать об истине всё равно, что мёртвой тушью на мёртвой бумаге делать пустые заметки. Какой в этом смысл?.. Подавляя досаду, чуть не плача, я читаю сейчас эту книгу ради экзамена, вернее, ради куска хлеба. Запомни же на всю жизнь, как, сжимая раскалывающуюся от боли голову, ты на веки вечные проклял систему экзаменов». Подписи, конечно, не было. Сансиро невольно улыбнулся. И почувствовал, что вдруг прозрел. Всё это относится, пожалуй, не только к философии, но и к литературе, подумал он и перевернул страницу. Там было продолжение: «В Берлин слушать лекции Гегеля…» Писавший, видимо, был поклонником Гегеля.
«В Берлин слушать лекции Гегеля собираются студенты отовсюду. Но не ради будущих заработков слушают они эти лекции. Узнав, что есть философ, который приобщает людей к высшей и универсальной истине, они, жаждущие найти путь к совершенствованию и разумному устройству мира, с чистыми помыслами сидят перед кафедрой, стремятся разрешить все свои сомнения. Гегель помогает им определить своё будущее, перестроить собственную судьбу. Какая нужна самоуверенность, чтобы думать, будто они ничем не отличаются от нас, японских студентов, которые сами не знают, зачем учатся в университете. Мы всего лишь пишущие машинки. Да притом ещё алчные. Наши дела, мысли, слова не имеют ничего общего с насущными потребностями людей. Такими, ко всему безучастными, мы и останемся до самой смерти». Эта фраза была написана дважды. Сансиро задумался. Вдруг кто-то сзади легонько хлопнул его по плечу. Это оказался Ёдзиро. Ёдзиро не часто можно было увидеть в библиотеке, вопреки его утверждению, что библиотеку надо посещать непременно, не то что лекции.
— Послушай-ка, тебя искал Сохати Нономия, — сказал Ёдзиро.
Никак не предполагая, что они знают друг друга, Сансиро на всякий случай уточнил: «Тот, что на естественном?» — «Угу». Отложив книги, Сансиро поспешил в зал, где читали газеты, однако Нономии там не оказалось. Не было его и в вестибюле. Сансиро спустился вниз, всё внимательно осмотрел и вернулся. Когда он подошёл к своему месту, Ёдзиро показал на карандашные пометки и шепнул с усмешкой:
Превосходные мысли. Наверняка писал выпускник прежних лет. Тогда здесь были отчаянные парни, зато стоящие! Да, это наверняка один из них. — Ёдзиро, видимо, был очень доволен.
— А Нономию-сан я не нашёл, — сказал Сансиро.
— Да? Только что видел его у входа.
— Думаешь, я нужен ему по делу?
— Пожалуй, да.
Они вышли из библиотеки вместе. По дороге Ёдзиро рассказал о Нономии.
— Нономия-кун — бывший ученик Хироты, у которого я сейчас живу. Он часто бывает у сэнсэя. Настоящий энтузиаст науки, у него много исследований. Его имя известно даже в Европе.
Слова «ученик Хироты-сэнсэя» напомнили Сансиро рассказанный ему Нономией случай с преподавателем, обучавшимся верховой езде во дворе университета. «Уж не Хирота ли это был?» — подумал Сансиро и поделился своим предположением с Ёдзиро. Тот, смеясь, ответил, что от сэнсэя можно ждать чего угодно.
Следующий день был воскресным, и встретиться с Нономией в университете Сансиро не мог. Обеспокоенный тем, что накануне Нономия его искал, он решил поехать к нему домой, выяснить, в чём дело, и заодно посмотреть его новую квартиру.
Однако до обеда Сансиро, не торопясь, просматривал газеты, а когда, пообедав, собрался идти, явился приятель из Кумамото, с которым они давно не виделись. Проводил он его лишь в пятом часу и, хотя было довольно поздно, всё же отправился к Нономии.
Жил Нономия далеко, в Окубо, куда переехал несколько дней назад. Правда, на трамвае туда можно было добраться сравнительно быстро, тем более что дом Нономии, судя по его словам, находился вблизи остановки. Дело в том, что однажды, вскоре после того как они с Ёдзиро побывали в Хираноя, с Сансиро произошёл такой случай. Он сел на трамвай, шедший от четвёртого квартала Хонго, чтобы попасть в Высшее коммерческое училище, не заметил, как проехал свою остановку и очутился в совсем другом районе. С тех пор его не оставляло чувство, что трамвай — вещь коварная. Но на этот раз он спокойно вошёл в вагон, поскольку узнал заранее, что до Окубо можно ехать без пересадки.
Если, сойдя в Окубо, не идти по улице Накахякунин по направлению к военной школе Тояма, а от переезда сразу свернуть и подниматься вверх по отлогому склону, узкая, с метр шириной, дорожка приведёт к редкой бамбуковой рощице. Перед рощицей и позади неё стояло два домика. В одном из них и жил Нономия. Сансиро вошёл в небольшие ворота, стоявшие несколько в стороне от дорожки, совсем не на месте. Вход в дом нашёл не сразу: он оказался не напротив ворот, а почему-то сбоку. Складывалось впечатление, будто ворота были поставлены несколько позднее, чем сам дом, и для них не нашлось другого места.
Сад перед домом не был ничем огорожен. Лишь несколько высоких, в рост человека, кустов хаги почти скрывали галерею, куда выходила гостиная. Зато позади дома, со стороны кухни зеленела великолепная живая изгородь. На галерее сидел Нономия и читал европейский журнал. Увидев Сансиро, он сказал, точь-в-точь как тогда, в подвале естественного факультета;
— Пожалуйте сюда.
Сансиро не знал, войти ли ему прямо из садика или через главный вход, обогнув дом. Но тут Нономия уже более настойчиво повторил:
— Пожалуйте сюда. — И Сансиро поднялся на галерею. Выходившая на галерею комната — кабинет Нономии — была метров около двенадцати. В ней внимание Сансиро привлекли европейские книги, их было довольно много. Нономия предложил свой стул Сансиро, а сам сел на дзабутон. Начав с ничего не значащих фраз о том, что место здесь тихое и спокойное, что не так уж оно далеко от Отяномидзу, поинтересовавшись затем опытом с подзорной трубой, Сансиро наконец спросил о главном:
— Говорят, вы вчера искали меня. Я вам зачем-нибудь понадобился?
— Да нет, просто так, ничего особенного, — чуть виновато ответил Нономия.
— А-а, — протянул Сансиро.
— А вы ради этого пришли?
— Да нет, не только.
— Дело, собственно, в том, что ваша матушка прислала мне прекрасную вещь в благодарность, как она пишет, за то, что я забочусь о её сыне… Так вот я тоже хотел поблагодарить вас…
— Ах, вот оно что! Что же она вам прислала?
— Красную рыбу в маринаде.
— Наверно, барбульку?
Сансиро про себя подумал, какой, в сущности, это пустяковый подарок. Однако Нономия подробно расспросил его об этой барбульке. Прежде всего Сансиро объяснил, как её есть. Жарят барбульку в чешуе и снимают её лишь перед тем, как класть на блюдо, иначе рыба потеряет свой вкус.
Пока они беседовали о барбульке, солнце зашло. Сансиро решил, что пора домой, и стал прощаться. Но тут как раз принесли телеграмму. Прочитав её, Нономия пробормотал: «Да… Вот незадача». Сансиро забеспокоился, но, боясь проявить излишнее любопытство, спросил лишь:
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, ничего особенного, — отозвался Нономия и показал Сансиро телеграмму: «Приезжай немедленно».
— Вам надо ехать?
— Да вот младшая сестра просит немедленно приехать. Она захворала и лежит в университетской клинике.
Нономия говорил совершенно спокойно. Зато Сансиро встревожился. Сестра Нономии, её болезнь, университетская клиника — всё это почему-то напомнило ему девушек, которых он встретил у пруда, и привело в волнение.
— Она опасно больна?
— Ну что вы, разумеется, нет. По правде говоря, там в клинике с ней мать… Случись что-нибудь серьёзное, проще было бы приехать сюда… Скорее всего это проделки сестры. Она, глупая, частенько так забавляется. Я ни разу не навестил её, с тех пор как переехал сюда. Сегодня воскресенье, она, наверно, ждала меня, и вот… Нономия задумался, чуть склонив голову набок.
— Лучше всё же вам съездить. А вдруг в самом деле ей хуже, тогда…
— Да. Хотя за те несколько дней, что я не был, вряд ли произошли серьёзные перемены. Однако съездить, пожалуй, надо. Верно?
— Конечно, надо. Непременно.
Перед уходом Нономия обратился к Сансиро с просьбой. Если больной действительно хуже, он не вернётся сегодня, в доме остаётся только служанка — ужасная трусиха, а район у них неспокойный. Так что Сансиро приехал весьма кстати. Может быть, он заночует здесь, если это не в ущерб занятиям? Возможно, телеграмма прислана просто так, тогда он сразу вернётся. Знай он раньше, попросил бы того же Сасаки. Но сейчас ему никак не успеть. Речь идёт лишь об одной ночи, к тому же неизвестно ещё, останется ли он в клинике. Разумеется, слишком эгоистично с его стороны доставлять беспокойство постороннему человеку, и он, конечно, не настаивает… Нономия был не очень красноречив и не умел уговаривать, да это, собственно, и не требовалось — Сансиро сразу же согласился. На вопрос служанки, будут ли они ужинать, Нономия ответил:
— Я не буду, — и, извинившись перед Сансиро, сказал: — Вы уж тут без меня поешьте. — Он вышел из дома и уже из темноты сада крикнул Сансиро: — Возьмите в кабинете какую-нибудь книгу. Особо интересных, правда, нет, в общем, сами увидите! Там вы найдёте и кое-какие романы.
Сансиро поблагодарил и остался один.
Вскоре Сансиро уже сидел в кабинете и ужинал. На столе он увидел ту самую барбульку, о которой говорил хозяин, и очень обрадовался — на него повеяло ароматом родных мест, в которых он так давно не был. Однако рыба не показалась ему очень уж вкусной. Нономия не напрасно назвал свою служанку трусихой — её лицо и в самом деле выражало испуг. Сансиро заметил это, когда она принесла ему ужин. После ужина служанка ушла на кухню. Вдруг Сансиро почувствовал тревогу. А вдруг сестре Нономии действительно стало хуже? Слишком долго он собирался в клинику. Мысль о том, что та самая девушка и есть сестра Нономии, не давала покоя. Сансиро восстановил в памяти черты её лица, выражение глаз, одежду, силой воображения перенёс всё это на больничную койку, рядом поставил Нономию и представил себе, как они с сестрой обменялись несколькими фразами. Больная осталась недовольна братом. Размечтавшись, Сансиро вместо Нономии представил у больничной койки себя самого, заботливо ухаживающего за девушкой. В этот момент где-то внизу прогрохотал поезд, и Сансиро померещилось, будто дрожит пол, сама комната и даже сад — таким громким и отчётливым был звук.