– Где?
– Понятия не имею! Ищи. – И когда Тамара вышла, накинулась на мужа: – Ты все знаешь, как надо. Ты образцовый, непогрешимый, ты даже рояль перевез, вместо того чтобы продать его и купить порядочную мебель.
– Но как же я и без рояля? – ахнул Соломатин.
– Что ты, Святослав Рихтер? Ты учитель пения. – В голосе Клавдии Петровны звучало пренебрежение. – И еще бессребреник. Частные уроки не даешь. Тебе деньги не нужны, ты их презираешь, как все, кто не умеет зарабатывать!
– Как тебе не стыдно, Клава!
– Это мне-то стыдно? Я тяну на себе весь дом, а ты распеваешь с детишками на общественных началах. К фестивалю я себе платье сшила, хотела с тобой поехать. А он, конечно, сорвался, твой фестиваль. Какие у меня в жизни радости, скажи?
– Это ты устала от переезда, – мягко утешал Соломатин. – Ты-то великолепно знаешь, что у нас с тобой жизнь сложилась удачно.
– Иногда так удачно, что просто жить не хочется! – Клавдия Петровна всплакнула и порывисто обняла мужа. Ефрем Николаевич потрепал ее по голове.
В дверь опять заглянула Тамара:
– Лева уже падает.
Соломатин выбежал в столовую.
– Ефрем Николаевич, – повторил несчастный Лева, – я уже падаю. – Лева привык лазать по пещерам, но не привык висеть под потолком.
В этот момент возник Валерий. Он был величав и строг. В руках держал желтый портфель, почему-то расстегнутый. Словно не замечая ничего вокруг, Валерий обратился к Соломатину:
– Ефрем Николаевич, в прошлый раз вы меня справедливо наказали за недостойное поведение!
– А зачем вы опять явились? – грозно спросил Соломатин, но Валерий не уловил этой грозной ноты.
– У меня везде связи! – объяснил Валерий. – А у вас пропала собака. Мой знакомый возглавляет клуб собаководства. Теперь входят в моду борзые. Они длинные, плоские и занимают относительно мало места.
Валерий не замечал, что Соломатин весь напрягся. Валерий явился кстати, было на ком сорвать зло.
– Прошу принять от меня борзую! – Валерий полез в портфель. Оказывается, он тоже принес щенка. – Их даже в кино снимают!
– Да, – возбужденно сказал Ефрем Николаевич, пристально глядя на Валерия, – сегодня ничего выдался денек, но нервы у меня не железные.
После этих слов Валерия как ветром сдуло. Соломатин припустился было за ним, но успел лишь сделать несколько шагов, как услышал грохот и вскрик, и замер на месте.
– Наверно, это упал Лева! – догадалась Клавдия Петровна. Она тоже вышла в коридор и в ужасе прикрыла глаза.
– Нет, – ответил Лева из комнаты, – я еще держусь, но вашей люстры уже нету!
– Ну хорошо. – Соломатин уже завелся. – Вы тут собирайте люстру, склеивайте ее, реставрируйте ее. Лева пусть торчит под потолком вместо разбитой люстры, а я пошел!
– Куда ты пошел? – не поняла Клавдия Петровна.
– На старую квартиру!
– Что ты там забыл?
– Ничего.
– Тогда зачем ты туда идешь?
– Я там хочу пожить немножко… Тинг ведь, он нового адреса не знает… Если он придет, он придет по старому адресу…
– Что ж, ты на работу не будешь выходить, будешь сидеть там как на привязи? – ехидно спросила жена.
– На работу ходить придется. А вообще-то днем мы установим дежурство ребят из нашего хора!
– Вы говорите так, – появилась Тамара и тут же вмешалась в разговор, – словно папу новые жильцы пустили, нужен он им!
– Я их уговорю!
Соломатин поцеловал жену и решительно шагнул к выходу.
– Можешь не возвращаться. – Клавдия Петровна заплакала. – Видеть тебя не хочу!
– Клава, не расстраивайся, это ненадолго. Тинг придет! – И Соломатин исчез.
Лева все еще маячил под потолком, хотя теперь уже в этом не было ни малейшего смысла.
Ефрем Николаевич мрачно вышагивал по улице, не видя и не замечая ничего вокруг. Но услышал песню, и, пожалуй, это было единственное, что могло сейчас привлечь его внимание. В арке старого дома пристроились трое парней: один, обросший, патлатый, бренчал на гитаре, другой, в клетчатой кепке, притопывал в такт ногой, третий, солист, надрывно пел, вихляво изгибаясь тощим телом.
Соломатин остановился.
– Поешь бездарно! – оскорбил он солиста. – Слух у тебя, как у тетерева!
– Повтори! – угрожающе взревел солист.
– Поешь, как ржавая дверь! – охотно выполнил просьбу Соломатин.
Парень в клетчатой кепке схватил его за отвороты пиджака, но Ефрем Николаевич вырвался и как ни в чем не бывало завел ему руку за спину.
– Утихомирься, черт клетчатый! – И приказал солисту: – Дай-ка мне гитару!
Это было уже интересно. Солист протянул гитару и улыбнулся друзьям:
– Не бейте клоуна!
– Гитару довел, – сердито говорил Ефрем Николаевич, – царапаная вся… – Он повертел колки. – Настроить не можешь?.. Отойди! Тут удобно стоять!
– Что тебе, места мало? – спросил солист.
– А ты мне не тыкай, капуста! – Соломатин провел рукой по струнам и прислонился к стене.
В ответ на оскорбление один из парней щелчком сбил с Соломатина кепку. Кепка упала на тротуар. Соломатин и не посмотрел. Он будто задумался о чем-то и запел. Он запел ту же песню, которую прежде хрипло орал солист. И тут свершилось чудо. Пусть маленькое, но все-таки чудо, которое всегда случается, когда в дело вступает талант. И парни поняли это, они слушали удивленно и с уважением, потому что настоящий талант нормальным людям всегда внушает уважение. Есть, конечно, люди, которым талант внушает страх или неприязнь, оттого что у них самих нет никакого таланта.
Соломатин пел и пел, забыв про все свои горести.
– Скинемся! – Солист достал из кармана полтинник и кинул в кепку.
– И у меня полтинничек, жалко, конечно, но надо! – Гитарист тоже пожертвовал крупной монетой.
– А у меня только двадцатничек! – присоединился «черт клетчатый».
Соломатин вернул гитару.
– Здорово у тебя получается! – не без снисходительности оценил солист.
– У вас! – поправил Соломатин.
– У вас! – уже дружески улыбнулся солист. Улыбка у него была приятная, совсем детская. Он нагнулся, чтобы взять из кепки деньги.
Но Соломатин опередил солиста.
– Не трогай, это мое! – Пересчитал монеты. – Я честно напел на рубль двадцать! – Сунул выручку в карман, напялил кепку и спокойно зашагал дальше.
Парни глядели ему вслед.
– Старик молоток! – пришел к выводу солист, и остальные согласились, что да, действительно молоток, а рубль двадцать жалко.
Внезапно полил дождь, который вечно имеет привычку начинаться внезапно. Соломатин заспешил, но оказался на остановке, опоздав на автобус буквально на несколько секунд.
Как вдруг рядом остановился «Москвич».
– Садитесь, Ефрем Николаевич!
Соломатин узнал учителя физкультуры; как говорится, из двух зол – ливень и физкультурник – выбрал меньшее.
– Такая незадача, Ефрем Николаевич, – плакался по дороге физрук, – аккомпаниаторша, которая на гимнастике, в декрет ушла…
– Вот вы зачем меня подвозите… – усмехнулся Соломатин.
– Два раза в неделю, – принялся уговаривать физкультурник. – Что вам стоит побренчать?
– Мне вот здесь! – Соломатин попросил остановиться.
– Это по трудовому соглашению, – физрук притормозил у входа во двор, – с завучем уже согласовано. Вот расписание! Разве вам деньги не нужны?
Соломатин взял расписание.
– Деньги всем нужны, к сожалению. – И вышел из машины. Преподаватель физкультуры поглядел ему вслед.
– Гад! – сказал он. – Гад, но умеет играть на рояле!
Пока ждали Тинга, искали Тинга, переживали из-за Тинга, сам Тинг, напрочь потерявший облик приличной домашней собаки, голодный, ободранный, грязный, тоскливо бродил по городу. Тинг искал, искал… музыку. Вот он услышал бодрые раскаты военного марша и тотчас заспешил им навстречу.
Во дворе, сверкая медными трубами, маршировал оркестр военно-морского училища. Музыканты, играя на ходу, ловко вышагивали нога в ногу, и только один, толстенький, все время сбивался с ритма.
Тинг огляделся – рояля нигде не было. Тинг присел где пришлось. Военно-морской оркестр маршировал – сначала слева направо, потом разворачивался и топал справа налево, потом снова слева направо, снова справа налево… Тинг вертел желтой башкой – справа налево, слева направо, справа налево… Голова у Тинга закружилась, Тинг поднялся, встряхнул головой, чтобы избавиться от кружения, и поплелся прочь.
Потом судьба привела его к музыкальному училищу. Здесь музыка лилась из каждого окна, самая разная музыка. Тинг прилег неподалеку от парадного входа. В это время появился мощный мужчина, рядом с ним нес в зубах тяжелую сумку отличный пес, такого же, как и хозяин, мощного телосложения, на груди у него позвякивало ожерелье из золотых медалей.
– Сидеть! – приказал хозяин, отворил входную дверь училища и исчез за ней.
Пес-медалист, звали его Брег, покорно сел и поставил сумку возле себя. Из сумки нахально и беспечно торчал батон колбасы.
Сначала, почуяв запах колбасы, Тинг крепился, лишь глотал слюну. А затем… А затем не выдержал и на брюхе пополз к сумке. Тинг не рискнул подползти вплотную, он замер на некотором весьма почтительном расстоянии и умоляюще поглядел на дипломированную немецкую овчарку по кличке Брег. Брег тоже поглядел на Тинга и понял, что творится у того на душе (у собак-то душа есть, владельцы собак утверждают, точно есть).
Сначала, почуяв запах колбасы, Тинг крепился, лишь глотал слюну. А затем… А затем не выдержал и на брюхе пополз к сумке. Тинг не рискнул подползти вплотную, он замер на некотором весьма почтительном расстоянии и умоляюще поглядел на дипломированную немецкую овчарку по кличке Брег. Брег тоже поглядел на Тинга и понял, что творится у того на душе (у собак-то душа есть, владельцы собак утверждают, точно есть).
И тогда массивный, гордый Брег ловко вынул из сумки батон колбасы и… швырнул его Тингу. Тинг проследил глазами за полетом желанной колбасы, но все не решался взять ее. Брег улыбнулся (честное слово!) и двинул Тингу угощение – бери, мол, чего там, между своими…
Тинг жадно схватил колбасу, а Брег сунул морду в сумку и… вытянул из нее зеленый лук, другой батон колбасы, поменьше, и замаскировал ими недостачу…
На прежней квартире Соломатиных новая хозяйка, Анна Павловна, ползала по коридору, в коридоре был расстелен лист линолеума, и Анна Павловна крохотными ножницами отстригала лишние куски. Дочурка Анны Павловны пыталась помогать, то есть откровенно мешала.
Соломатин появился в дверях, в руках он вертел ключ.
– Извините, я по привычке открыл, вот…
Анна Павловна от неожиданности чуть не вскрикнула и испуганно уставилась на Соломатина. Из-за маминой спины выглядывала дочь.
– Я здесь раньше жил, – смущенно объяснил Соломатин. – Понимаете, у меня собака пропала… Желтенькая такая, в пятнышках. Если собака придет, она придет сюда, она ведь новый адрес не знает… – Потом взглянул на расстеленный линолеум. – Вы будто маникюр делаете. Дайте мне нож и линейку какую-нибудь…
Анна Павловна поднялась с пола:
– Семья у нас без мужчин. А найти кого-нибудь… Я вас понимаю – к собаке ведь так привыкают!..
Теперь уже Соломатин ползал, вымерял, чертил.
Появилась старуха, мать Анны Павловны, и увидела Соломатина.
– Все-таки стелешь на пол клеенку! Где ты его раздобыла, этого типа?
– Мама! – попыталась остановить ее Анна Павловна.
– Сколько этот мастер с тебя содрал?
– Мама, это не мастер!
– Мастер не мастер, больше чем на пол-литра не давай! – приказала мать.
Анна Павловна расхохоталась.
– Я непьющий! – отозвался Соломатин, все еще ползая на коленках.
– Знаем мы вас, непьющих, – ядовито ввернула старуха, – и не канючь! Трешницу получишь – и гуляй!
Соломатин улыбнулся:
– Ну что ж, по дороге к вам я уже рубль двадцать заработал…
– Чем? – спросила старуха.
– Пением… Пел на улице…
– Надо же! – заохала старуха. – Милостыню, выходит, просил.
– У меня пропала собака, – вернулся к главной теме Ефрем Николаевич. – Желтенькая такая…
– Желтенькая! – повторила старуха. – Ясное дело – алкоголик! Желтые собаки ему мерещатся, серые крысы, зеленые змеи… Неужели во всем городе нельзя было сыскать трезвого мастера?
– Если собака придет, – мямлил Соломатин, – и вас увидит – она убежит!
– Я такая страшная! – пошутила Анна Павловна.
– А он чужих не признает. У собак это бывает… Конечно, квартира наша, то есть ваша, небольшая… – гнул свою линию Соломатин, – но я на раскладушке, скромно…
– То есть как – на раскладушке? Зачем? – ахнула Анна Павловна.
– И думать не смей! – крикнула старуха. – Дочь мне скомпрометируешь!
– Это я-то? – удивился Ефрем Николаевич. – Пустите меня, пожалуйста… На лестнице жить холодно. Я где-нибудь в уголке, я мешать не буду… Собака придет – и мы сразу исчезнем.
– А если она год не придет?! – вслух подумала Анна Павловна.
– Не надо смотреть на жизнь так мрачно, – посоветовал Соломатин, чувствуя, что хозяева сдаются.
– Мы-то, – вздохнула старуха, – мечтали об отдельной квартире, а тут жилец навязался…
– Может быть, вы не поняли, – осторожно пояснил Соломатин. – Я ведь только на ночь! Днем я мешать не стану, днем здесь будут дежурить дети!
– Дети! – радостно повторила девочка. – А как зовут вашу собаку?
– Тинг!
Тут в двери появился Шура и, вытягиваясь по-военному, доложил:
– Ответственный дежурный по собаке Ельцов!
– Караул! – в ужасе прошептала старуха.
Назавтра в школе привычно репетировал хор. Только лишь под роялем не было видно Тинга.
И тут отворилась дверь – и, пылая щеками, вошла, нет, вплыла торжествующая завуч.
– Стоп! Стоп! – недовольно покрутил головой Ефрем Николаевич. – Извините, Наталья Степановна, на двери ведь вывешено: «Идет репетиция».
– Но у меня для вас сюрприз!..
Наталья Степановна сунулась в дверь, взяла за плечико и ввела в зал Андрюшу. Он застенчиво улыбался.
– Андрюша согласился поехать с нами на фестиваль! – Завуч не говорила, а сладостно пела. Не хватало лишь музыкального сопровождения. – Я директора интерната уговорила и Андрюшиного отца тоже уломала!
– Отец так сказал. – Тут Андрюша стал подражать голосу Вешнякова: – «Ну, раз ты по геометрии схватил пятерку, ну, если они там без тебя погибают, заваруха такая, все ходят, шумят, выдай им гастроль, чтобы отвязались. Но только в первый и последний раз. Улавливаешь?..» Я, конечно, уловил. Почему не смотаться в Москву на три дня, раз заменить меня некем. Хотя, конечно, дни уходят…
– Пусть коллектив решает! – медленно сказал Соломатин.
– Какой еще коллектив? – переспросила завуч. – И что он должен решать? – А Андрюша, который несколько лет занимался у Соломатина, сразу понял и помрачнел.
– Коллектив – это мы! – Шура шагнул вперед и повернулся к Феде. – Рыжий, говори!
– Но почему я? – начал было сопротивляться рыжий Федя.
– Говори! А не то мы тебе так набьем! – пригрозил Шура.
– Что за слова! – возмутилась завуч. – Почему вы молчите, Ефрем Николаевич?
Но тот не проронил ни слова.
– Конечно, – мечтательно сказал Федя, – очень хочется в Москву, но совесть у нас есть? – Он повернулся к товарищам.
– Есть! – хором ответил хор.
– Вот именно! – грустно продолжал Федя. Теперь он обращался к Андрюше: – Для тебя это так, развлечение! А я, например, всю жизнь буду в хоре петь!
– А у меня ни слуха, ни голоса, я только ноты перелистываю! – с чувством сказал толстый Кира. – Но я тоже против Андрея, который задается!
– Но я же не виноват! – воскликнул Андрюша.
– Ты не виноват, что такой родился! – воскликнул Шура. – Раньше мы сами за тобой бегали, это была наша ошибка. Забирайте, Наталья Степановна, вашего, как это… вспомнил… вундеркинда…
– Ефрем Николаевич, – завуч окончательно растерялась, – вмешайтесь наконец, вы же педагог!
– Вот поэтому я и не вмешиваюсь! – ответил Соломатин.
– Я хотел, чтобы по-хорошему, – всхлипнул Андрей.
– Я тебе верю, – кивнул Соломатин, – но Федя уже сказал!
– Ладно, ребята, пока! – Андрюша обиженно направился к выходу.
– Когда у нас будет концерт, – издевательски крикнул Кира, – ты приходи, мы пропуск дадим!
– Я этого так не оставлю! – пообещала завуч. – Какие-то мелочные счеты, какое-то дешевое упрямство вам, Ефрем Николаевич, дороже чести школы!
И тоже ушла, еще сильнее пылая щеками.
– Ну что, ребята? – спросил Соломатин. – Жалеете, что не едем в Москву?
– Жалеем! – ответил хор.
– Я тоже жалею. Но самолюбие у нас есть?
– Есть! – снова хором сказал хор.
– Правильно! – подтвердил учитель. – И мы еще сделаем нашу школу школой с певческим уклоном.
После уроков Ефрем Николаевич вернулся на старую квартиру, собственным ключом отпер дверь, новый замок еще не успели врезать. Первым встретил Соломатина дежурный Костик.
– Тинг еще не вернулся!
– Иди скорее домой! – отпустил дежурного Соломатин.
– Притащился, жилец непрошеный! – услышала голос Соломатина старуха, мать Анны Павловны. – Картошку я тебе наказывала?
– Принес! – сказал Соломатин.
– А свеклу?
– Тоже принес!
– Снеси на кухню! – распорядилась старуха. – И ступай балкон красить!
– В шахматы сыграем? – С партией шахмат в руках возникла дочь Анны Павловны.
– Обожди ты с шахматами! – прикрикнула на нее старуха. – Сейчас дядя перила на балконе выкрасит, потом полку на кухне повесит, потом наличник на входной двери надо поправить, чего-то он покосился, потом в ванной две кафельные плитки слетели, надо починить, а потом уж сыграет с тобой в шахматы!
Соломатин ничего не возразил, вышел на балкон и взялся за кисть. В дверь позвонили.
Соломатин обернулся.
– Крась, не останавливайся! – прикрикнула старуха. – Вона дел сколько.
И отперла дверь.
Это пришла Тамара.
– Извините, – сказала Тамара, – мой папа у вас?
– На балконе! Ноги оботри!
Из-за спины Тамары выглядывал симпатичный толстяк.
– А ты постой тут! – не пустила его старуха.
Тамара прошла на балкон.
– Папа! – сказала она. – Я вижу, Тинг не возвращался?
– Нет… – ответил Соломатин, крася перильца.
– Меня на курсы приглашают. Художник по озеленению. Озеленение города. Это творческий процесс.