И вот церковная церемония окончена. Миновала и полуторачасовая обязательная мука – прием поздравлений. И наконец-то можно снять тяжелую мантию!
Все уселись за праздничный стол. Мария настолько устала, что, не обращая внимания на императора, который сидел слева от нее, вынула из ушей эти пыточные устройства – серьги – и повесила их на край бокала с водой. Император тихонько хихикнул, но Марии было уже не до этикета. Сразу стало так легко! Правда, салфетка беспрестанно соскальзывала с ее парчового платья на пол, так что пажу приходилось то и дело нырять за ней под стол. Император забавлялся от души!
А затем начался церемониальный полонез, который не менялся с екатерининских времен. Эта традиция соблюдалась настолько тщательно, что в углу бального зала даже стоял карточный столик с зажженными свечами: ведь Екатерина Великая во время скучноватых церемоний любила перекинуться в картишки с самыми именитыми гостями.
Мария танцевала сначала с императором, потом с эрцгерцогом Гессенским, отцом императрицы, затем с наследным принцем Румынии. Каждая пара делала три тура по залу и при каждом новом круге менялась партнерами, причем кавалеры кланялись, а дамы приседали. Реверанс перед императором следовало делать особенно глубоко. Вот это было испытание… Марии казалось, что ее качает из стороны в сторону под тяжестью парчи, и она только надеялась, что зрители примут эти невольные движения за какие-нибудь новые па полонеза. И серьги снова оттягивали уши до плеч!
Когда официальная часть свадьбы закончилась, Мария с помощью камеристки переоделась в новый жемчужно-серый костюм и маленькую шапочку. У нее отчаянно разболелась голова, а на плечах остались две глубокие красные вмятины от швов парадного платья.
Наконец этот длинный – слишком длинный! – день подошел к концу. В сопровождении русского и шведского почетного эскорта молодые отправились во дворец князя Сергея Александровича. Тетя Элла встретила их хлебом-солью, а потом оставила одних.
«Мне было дано все, но я чувствовала себя беспомощной», – напишет спустя много лет в своих воспоминаниях Мария Павловна. Во-первых, замужество разлучало ее с братом, который раньше был самым близким другом и, по сути, единственным человеком, которого она любила. Во-вторых… во-вторых, Мария поняла, что те «неприятные тайны», о которых неуклюже пыталась ей рассказать застенчивая тетя Элла, были и впрямь не слишком-то приятны. Сначала принц никак не мог собраться с мыслями и силами, потом… Нет, поцелуями отношения – между мужем и женой не ограничивались.
«Неужели нельзя обойтись без этого!» – смятенно думала молодая новобрачная. Такое впечатление, что нельзя. Как было бы славно дружить с Вильгельмом, просто дружить! А это?! К чему оно? Но, может быть, со временем она привыкнет? Или даже начнет находить в этом некоторое удовольствие? (Забегая вперед, следует сказать, что немалое удовольствие в этом она и впрямь начала находить. Правда, принц Вильгельм оказался тут совершенно ни при чем… Ну что ж, дело обычное!)
Во время свадебного путешествия (Германия, Италия, Франция) она отчаянно пыталась отыскать хоть какие-то приятности в семейной жизни. Как ни странно, некоторые радости перепадали ей, когда принц был или занят, или болен. То удавалось поболтать и посмеяться с его братом, принцем Максом, который отличался от своих чопорных родственников веселым нравом, то – сбежать на экскурсию в замок Иф в компании работяг и солдат, потягивавших на пароходе вино, распевавших во весь голос и не скупившихся на соленые комплименты хорошенькой даме (разумеется, на эту экскурсию Мария отправилась инкогнито, а точнее – тайно от мужа). Именно тогда она начала понимать, что сможет выдерживать гнет и бремя супружеской жизни, только если время от времени станет давать себе волю. Что конкретно она вкладывала в понятие «воля», Мария пока не уточняла. В любом случае супружеская измена не входила тогда в число ее приоритетов.
В Париже она встретилась с отцом и братом. Увидев, как обрадовалась его холодноватая жена при встрече с Дмитрием, принц надулся. Впрочем, Марии не было дела до его настроения – она чувствовала себя слишком счастливой, оказавшись среди самых дорогих ей людей. На радостях она даже подружилась с мачехой – к превеликому удовольствию отца. Правда, у нее не было времени вкусить прелести парижских магазинов. Пробежавшись по ним бегом, она купила какую-то накладку для волос, совершенно ненужную при ее роскошной прическе, и потрясающее боа из желтых и синих страусиных перьев. Выбрав национальные цвета Швеции, Мария намеревалась щегольнуть по прибытии в Стокгольм. Вообще ей искренне хотелось понравиться шведам, и поначалу это удалось сделать. Экстравагантное боа сыграло тут, конечно, немалую роль: суровые северные сердца растопились от умиления и восхищения.
И вот бесчисленным праздникам, банкетам, увеселениям, балам и приятным путешествиям подошел конец. И Мария с изумлением убедилась, что, даже если между мужем и женой нет любви, у них все равно могут случиться дети.
Рождение сына, принца Леннарта, отвлекло ее ненадолго. С самого своего появления на свет он однозначно сделался принадлежностью шведской короны, а не просто ребенком своей матери. Из России никто не смог приехать на крестины, кроме гувернантки Марии, мисс Элен. Принц Вильгельм, который был морским офицером, отправился в путешествие. Томимая скукой, герцогиня Сёдерманландская (такой титул носила Мария в Швеции) попыталась завести друзей, найти хоть какое-то развлечение в унылой, размеренной, чинной жизни во дворце. Но…
«Меня, приехавшую из России, – напишет она позднее в своих воспоминаниях, – несколько удивляло отношение народа Швеции к королевской семье. Они, казалось, смотрели на нас с любовью, но воспринимали скорее как больших детей, любимых детей, чья жизнь, интересы и владения составляли свой особый мир, великолепный, волнующий и необходимый для красоты и полноты картины мира как такового. Любопытство, которое в Швеции вызывало каждое наше действие, даже самое незначительное, несомненно, было частью этой психологии толпы. Вся нация наслаждалась спектаклем. Наши характерные черты, хорошие и плохие, обсуждались с разных сторон безо всякого недоброжелательства, с добродушной усмешкой, как взрослые толкуют о выходках своих детей».
Уж кто-кто, а Мария, со свойственным ей переизбытком жизнелюбия, давала шведам массу поводов посудачить – как снисходительно, так и осуждающе. К примеру, она, ко всеобщему изумлению, училась в стокгольмской Академии прикладных искусств (и даже писала очень недурные картины!) и играла в хоккей с мячом в команде кронпринцессы Маргареты. В герцогском дворце Оук-Хилл (Дубовый холм), построенном специально для принца и его жены, Мария порою скатывалась с лестницы на серебряном подносе, вспоминая проделки своего детства, некогда приводившие в восторг покойного дядюшку Сергея и шокировавшие до обморока тетю Эллу.
Король Густав V с нерешительной улыбкой наблюдал веселые развлечения невестки. Русская принцесса ему чрезвычайно нравилась; хорошенькая женщина (а он считал свою невестку обворожительной!) может позволить себе иметь причуды и странности, они ее только украшают. Однако статьи в газетах нередко намекали, что герцогиня позволяет себе слишком много, что она настоящая сорвиголова и что молодые офицеры-кавалеристы, которые сопровождают в бешеных скачках герцогиню Сёдерманландскую, в последнюю очередь видят в ней высокую особу…
Да уж, ее шутки иногда переходили границы. Однажды, катая короля в пролетке, Мария, едва справляясь с лошадью, вспотевшая и разлохмаченная, промчала на всем скаку «короля свеев, гетов и вендов» в котелке набекрень по шведской столице – на потеху народу и на посмеяние «свободной прессе».
«Живой темперамент не позволял мне долго выдерживать придворный этикет, и это короля забавляло, – не без удовольствия вспоминала то время Мария Павловна. – С ним я всегда чувствовала себя свободно. Мы испытывали друг к другу полное доверие. Иногда он брал меня на охоту на оленей, никто из женщин, кроме меня, в этом не участвовал. Во время поездок на поезде в его вагоне я играла в бридж с седобородыми пожилыми мужчинами и радовалась даже небольшому выигрышу…»
Здесь стоит сделать некоторое отступление. Проблема денег очень волновала молодую герцогиню. Несмотря на громкий титул, она была весьма стеснена в средствах. Вот ее собственные отзывы о скудости ее кошелька:
«Изначально материальная сторона брака была плохо урегулирована тетей Эллой и русским двором.
Наше положение обязывало нас жить на широкую ногу, и все мои деньги шли на хозяйственные нужды, так что на личные расходы у меня практически ничего не оставалось. Я никогда не могла, к примеру, приехав в Париж, покупать платья в лучших домах моды. Я покупала готовую одежду в магазине «Галери Лафайет» и носила готовую обувь.
«Живой темперамент не позволял мне долго выдерживать придворный этикет, и это короля забавляло, – не без удовольствия вспоминала то время Мария Павловна. – С ним я всегда чувствовала себя свободно. Мы испытывали друг к другу полное доверие. Иногда он брал меня на охоту на оленей, никто из женщин, кроме меня, в этом не участвовал. Во время поездок на поезде в его вагоне я играла в бридж с седобородыми пожилыми мужчинами и радовалась даже небольшому выигрышу…»
Здесь стоит сделать некоторое отступление. Проблема денег очень волновала молодую герцогиню. Несмотря на громкий титул, она была весьма стеснена в средствах. Вот ее собственные отзывы о скудости ее кошелька:
«Изначально материальная сторона брака была плохо урегулирована тетей Эллой и русским двором.
Наше положение обязывало нас жить на широкую ногу, и все мои деньги шли на хозяйственные нужды, так что на личные расходы у меня практически ничего не оставалось. Я никогда не могла, к примеру, приехав в Париж, покупать платья в лучших домах моды. Я покупала готовую одежду в магазине «Галери Лафайет» и носила готовую обувь.
Это не казалось мне странным. У меня были очень простые вкусы, слишком простые, как я теперь понимаю, в отношении денег я вообще была малосведущей. А потому я не испытывала никаких переживаний на этот счет.
Единственное, что мне иногда хотелось, это иметь больше отличных лошадей. Мои средства позволяли держать только трех-четырех, а это меня не удовлетворяло».
Все на свете относительно, конечно, однако понятно, почему Мария так радовалась даже скромным выигрышам в бридж.
«Зимой я входила в круг лиц, которые ежедневно играли с королем в теннис на замечательных закрытых кортах Стокгольма. Короче, мой свекор баловал меня, и мы были такими добрыми друзьями, что я порой позволяла себе подшучивать над ним. Иногда сведения об этом просачивались в газеты, где подавались в сильно преувеличенном виде, но он вполне терпимо относился к моим выходкам.
Например, однажды зимой, когда мы специальным поездом в несколько вагонов поехали кататься на лыжах, мне пришла мысль притвориться старушкой и поднести цветы королю, который играл в бридж в головном вагоне. Мой план восторженно поддержали другие пассажиры нашего вагона, и я взялась задело. Грима у меня не было, лишь немного пудры. Я изобразила морщины при помощи жженой пробки, а щеки натерла кусочками свеклы. Глаза я спрятала за темными очками, а голову покрыла большой шерстяной шалью. Затем я одолжила у одной из горничных подбитую мехом накидку и надела ее наизнанку. Все было готово. Проводник остановил поезд на первой станции, и я вышла, прихватив завернутые в газету три увядших тюльпана. Один из адъютантов, который был в курсе затеи, сообщил королю о желании старой женщины засвидетельствовать ему почтение. Меня допустили в его вагон. Когда я вошла, он встал и сделал несколько шагов навстречу. Я вручила ему цветы, пробормотав несколько слов дрожащим голосом.
Но затем, видя нелепый букет в руках короля, ту серьезность, с которой он принимал меня, торжественный вид свиты, я не смогла дольше сдерживаться. Я упала на пол, давясь от смеха и надеясь, что это будет принято за слезы. Король решил, что у старой дамы нервный припадок, повернулся к гофмейстеру и с некоторым волнением сказал ему по-французски: «Выведите ее, она не в себе».
Два адъютанта подхватили меня. Я представила, как меня выводят на платформу и я остаюсь, глядя вслед уходящему поезду.
«Да это же я, отец!» – воскликнула я, покатываясь со смеху. Оторопевшие адъютанты отпустили меня. Король склонился надо мной, узнал и рассмеялся. Этот розыгрыш замечательно удался».
Ну, чувство юмора у герцогини Сёдерманландской было более чем своеобразное, что да, то да. Однако, глядишь, к ней и к ее шуточкам «свеи, геты и венды» рано или поздно притерпелись бы, но тут король, заметивший явную холодность, воцарившуюся между сыном и невесткой, вознамерился помирить их. Для этого он решил отправить их в романтическое путешествие на восток – в Сиам[5]. И это был как раз тот случай, когда благими намерениями оказалась вымощена дорога в супружеский ад.
Официальных поводов для путешествия было как минимум два: коронация сиамского короля, на которой принцу Вильгельму и Марии следовало представлять шведскую корону (приглашения были разосланы во все европейские дворы), а кроме того, торговые интересы Швеции в Сиаме требовали присутствия там принца для улучшения дел. Впрочем, никакого официоза Мария не замечала. Это было невероятное, экзотическое, фантастическое, а вернее – сказочное путешествие. Роскошь, которая окружала гостей сиамского короля, поражала даже самых искушенных гостей, ну а Марии чудилось, что она попала в волшебную страну, где ее окружают не пажи, адъютанты, фрейлины и царедворцы, а заколдованные обитатели иных миров.
Особенно поразил ее воображение молодой король Сиама. Он был удивительно красив: с огромными черными глазами, смуглой гладкой кожей, редкостно стройным, изящным станом. Он двигался, как танцовщик, словно бы даже не касаясь земли. Рядом с ним она – высокая, пышноволосая, светлоглазая, отнюдь не худенькая – представлялась себе безнадежно неуклюжей и с тоской вспоминала, как тетушка упрекала ее за недостаточную грациозность. Мало упрекала! Когда выпало танцевать вальс с молодым королем, Марии мерещилось, будто ее шаги так тяжелы, что заглушают музыку оркестра, а он легко скользил рядом… И глаза его имели такое странное, непостижимое выражение, и точеные губы чуть вздрагивали в загадочной улыбке…
«Он презирает меня!» – уныло решила Мария. И удалилась в тот вечер из дворца с испорченным настроением и глазами на мокром месте. Она была так печальна, что ее любимая фрейлина Сесиль решила ее повеселить местными сплетнями.
– А вы знаете, мадам, что король, который считается любимцем женщин и разбил множество сердец, не женат? – спросила она вкрадчиво, помогая госпоже снять бальное платье. – То есть официально не женат, но…
– Но? – переспросила Мария хмуро, почему-то ощутив приступ ревности. Так, значит, он считается любимцем женщин? И разбил множество сердец? Она с отвращением отшвырнула ручное зеркальце. На счастье, оно упало на постель и не разбилось.
– Но во дворце Парускаван в заточении – как и положено в этой варварской стране! – живет его любимая наложница. У нее растет сын от короля. И она – русская!
– Русская?! – так и ахнула Мария.
– Ну да! Ее зовут Катрин. – «Екатерина», – мысленно перевела Мария. А Сесиль возбужденно продолжала: – Она красавица с рыжими волосами, которые ни один мужчина не может видеть спокойно. Матушка короля – она была любимой женой прежнего государя – ее люто ненавидит и мечтает женить сына на другой.
– Ох, как это трудно! – усмехнулась Мария, которая кое-что знала об обычаях восточных народов. – У них же гаремы, серали или как их там?.. Одна жена, вторая, третья – чем больше, тем лучше.
– Но он же любит ее! – пояснила Сесиль. – Любит и больше ни о ком слышать не хочет. Ну и она, само собой разумеется, не желает терпеть рядом соперницу.
«Да, – подумала Мария, вспоминая загадочные, глубокие, чарующие черные глаза короля Сиама, – я бы тоже не потерпела!» И еще подумала: как странно, что такие темные глаза почему-то вызывают воспоминание о солнечном свете…
Сесиль была немало огорчена, что повеселить госпожу не удалось. Мария уныло слонялась по роскошной спальне, и лишь прибытие супруга слегка развлекло ее. Принц Вильгельм явился изрядно навеселе и что-то пытался рассказать о своем новом друге, французском герцоге Монпансье, который приглашал их с Марией на экзотическую охоту в самое сердце джунглей. В сбивчивом описании Вильгельма француз представал в облике этакого Портоса. А «Портосов», грубиянов, Мария терпеть не могла!
Она легла спать, и образ загадочной русской красавицы с пламенем рыжих волос тревожил ее воображение всю ночь. К утру Мария кое-как справилась со своей печалью. Ну надо же – почти влюбиться в какого-то туземца! Вдобавок имеющего рыжую любовницу! Мария сочла, что в этом есть нечто ужасно пошлое, а пошлости она на дух не переносила. С королем Сиама было покончено решительно и бесповоротно, и утром она согласилась с прожектом Вильгельма отправиться на охоту.
Он немедленно познакомил ее с герцогом де Монпансье, и Мария была немало изумлена, увидев изящного и в то же время отважного человека с темными, совершенно непроницаемыми глазами, которые тоже растревожили ее душу, как до этого – глаза короля Сиама. Очевидно, у нее была тайная склонность именно к темноглазым мужчинам – может быть, потому, что они редко встречались в ее окружении.
Охота длилась десять дней. Именитые гости жили в великолепно оборудованных хижинах на сваях, что предохраняло от нападения хищников и непрошеных визитов ядовитых змей. Целыми днями они не сходили с седел, преследуя диких буйволов. За это время свет солнечных черных глаз короля в памяти Марии изрядно померк, и она начала находить куда большее удовольствие, заглядывая в глаза, воистину темные, как ночь. В них была тайна… тайна неотразимого обаяния сильного, уверенного в себе мужчины – жизне – и женолюба. Герцог Монпансье был невероятным бабником, что отнюдь не уменьшало его очарования в глазах Марии. Пожалуй, даже если бы она узнала, что у него есть рыжая русская любовница, это только подогрело бы ее тягу к этому мужчине. Герцог Монпансье носил тщательно ухоженные усы с подкрученными кончиками и был необычайно изобретателен, находя массу способов выказать свое внимание к шведско-русской принцессе. Причем это внимание выражалось очень своеобразно: он не рассыпался в комплиментах – он просто норовил коснуться ее, и от этих прикосновений Мария, которая вообще-то считала себя холодной женщиной, просто шалела. Нет, ну что такого особенного в поглаживании края ладони кончиками пальцев?! Или у нее просто-напросто очень чувствительные запястья?