Хмель на свежем морском воздухе уходит быстро, и уже к полуночи я достаточно отрезвел, у меня не болело ни в голове, ни в желудке, глядя в темноту, освещаемую вспышками молний, я упивался своим одиночеством и собственной ночной неуязвимостью. Не было слышно ни человеческих голосов, ни собачьего лая, ни шума моторов. Только шелест дождя и грохот ночной грозы.
Боже, как это здорово!
Но знал я, знал непоколебимый закон бытия – если ты чем-то осчастливен и сам это сознаешь, значит, предмет твоего счастья находится в данный момент под угрозой. Пришла вдруг жесткая уверенность в том, что шелест дождя, мягкие удары волн, молнии, которые с непонятной озлобленностью вонзались в море, возникающий в их свете черный контур Карадага не могут продолжаться слишком долго, и надо торопиться все это запомнить, вместить в сознание и постараться навсегда в себе оставить.
Так все и вышло.
В беснующейся ночной катавасии вдруг возник посторонний звук, слабый, почти несуществующий. Я встал, подошел к закрытой стеклянной двери на лоджию, но ничего не услышал, ничего не увидел, кроме грозы. Но потом как-то сразу и неожиданно на лоджии возникла человеческая фигура.
Небольшая человеческая фигурка в трико легко перемахнула через перила. Человек оглянулся, посмотрел вниз и направился к двери. Я стоял за шторой, и увидеть меня было невозможно. Вдруг в метре от меня, в самой комнате, раздался скрежет металла. Я наклонился к двери и увидел, что в щель между дверью и рамой просунуто стальное полотно. Тонкая пила двигалась довольно уверенно, проникнув насквозь, тут же пошла вверх, уперлась в крючок, который всегда казался мне таким надежным...
Прошло пять секунд, десять – и крючок сдался.
Человек по ту сторону двери не торопился входить, он словно привыкал к новому положению – дверь открыта, сопротивление запора сломлено, цель близка.
Начиная понимать, что происходит, я отошел от двери и сел в кресло, ожидая дальнейших событий. Закинув ногу на ногу, я подпер подбородок кулаком и расположился в позе свободной, даже вальяжной.
Дверь открылась, и человек неслышно скользнул в комнату, закрыл дверь за собой и на всякий случай, видимо, для того, чтобы дверь не хлопала на ветру и не издавала лишних звуков, снова набросил крючок на петлю.
Вспыхнул сильный луч фонарика.
– Ой, – сказала Жанна, – это ты?
– Нет, это не я. Я сейчас нахожусь в Ялте у своего давнего друга Марика Козовского. Мы пьем вино, вспоминаем прошлые годы и смотрим на ночную грозу. В Ялте сейчас тоже гроза. Прекрасная погода, не правда ли?
– Ты меня напугал, – сказала Жанна, и я не мог не признать – отличные слова. Просто потрясающие по уместности.
– Я вел себя тихо, не делал резких движений, не издавал громких звуков... Как я мог напугать?
– У тебя такой тон, будто я в чем-то провинилась перед тобой.
– У меня в самом деле такой тон?
– Ты даже не представляешь, сколько в нем издевки.
– Извини, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть, задеть, пройтись по твоему достоинству. По женскому, по человеческому, профессиональному...
– На что ты намекаешь?
– Намекаю?
– Можно я сяду? Мог бы и сам предложить!
– Только не на кровать. С тебя течет вода. Где ты умудрилась так намокнуть?
– Там дождь, – она махнула рукой в сторону двери.
– Если у тебя здесь какие-то дела, можешь спокойно ими заниматься, я не буду мешать.
– Опять издевка. – Она села на стул, но чувствовала себя неуютно, меняла позу, привставала, снова садилась.
Я протянул руку и нажал кнопку настольной лампы. Вспыхнул свет. Несильный, но после полной темноты он показался слепяще ярким.
– Мог бы предупредить, – проворчала Жанна.
– Прости великодушно.
Этот разговор, совершенно не соответствующий положению, в котором мы оказались, мог бы, наверно, продолжаться еще долго, но мне попросту надоело тешиться словами пустыми и ложными.
– А ты ничего даже в мокром состоянии. – Жанна действительно и после проливного дождя была в порядке.
– Наконец-то заметил.
– Не хочешь ничего объяснить?
– Ты о чем?
– Ну... Вообще-то, это немного странно... Ты не постучала в дверь, не бросила камушек в окошко, не посигналила своим замечательным фонариком... А проникла с помощью стального полотна. Знаешь, я так удивился!
– Мог бы сказать, что обрадовался.
– Конечно, я впал в неописуемый восторг! Можно даже сказать, что в радостное неистовство.
– Язвишь?
– А что мне остается?
– Ты привык, наверно, что все поступки должны иметь какое-то разумное объяснение, да? Все должно быть согласовано, выверено, с точки зрения здравости, да? А все, что выходит за эти рамки, – преступно, подло, низко, да?
– Я так сказал?
– Это написано у тебя на лбу. Большими буквами. Красным фломастером. И подчеркнуто тремя жирными линиями.
– Кошмар какой-то, – я невольно потер ладонью свой вспотевший лоб. – Если я правильно понял, ты пришла этой ночью, чтобы подтвердить некие возвышенные качества своей натуры? Я внятно выразился?
– Вполне.
– Так, – протянул я озадаченно.
Жанна встала со стула, подошла к моему креслу, опустилась на колени и заглянула мне в глаза. И, ничего не произнося, продолжала смотреть на меня и как бы вбирать, вбирать в себя всю мою волю, твердость, гневное непонимание происходящего. И все это у нее получалось. Я чувствовал, что вот-вот сдамся и мне ничего не останется, как раздеть ее, обтереть махровым полотенцем и уложить в кровать.
– Ну? – спросила она. – Все в порядке?
– Почти.
– Женя! – произнесла она врастяжку, решив, видимо, что я созрел для осмысленного разговора. – Женя... ну как ты не можешь понять простых вещей? Что ты там напридумал своей глупой головой, – она потрепала ладошкой мои волосы, и я, кажется, в самом деле устыдился. – Ну, задержалась я, неважно где... если хочешь, скажу. Целомудренно и невинно задержалась. Пришла домой, а хозяйки нет. Дверь закрыта. То ли она ключ не оставила, то ли с ней что-то случилось, не исключено, что и я могла этот несчастный ключ потерять... Куда деваться? Ну скажи – куда мне деваться? И я направилась к дому, где всегда встречала тепло и ласку. Конечно, я не надеялась тебя здесь застать, ты сам говорил, что уезжаешь в Ялту. И решилась. Прости.
Ее глаза были совсем рядом, темные мокрые волосы обрамляли загорелое лицо, она смотрела на меня снизу вверх и казалась еще меньше, еще беззащитнее, чем обычно.
И я сдался.
– Выпьешь что-нибудь?
– А что у тебя есть?
– Каберне.
– По-моему, это самое лучшее, что может быть в моем положении. Красное вино быстро поставит меня на ноги.
– На ноги? – ужаснулся я. – В горизонтальном положении ты выглядешь гораздо лучше! Просто потрясающе!
– И опять согласная, – рассмеялась Жанна, и мне ничего не оставалось, как вынуть из шкафа бутылку каберне коктебельского розлива.
Первые стаканы мы выпили залпом, и после этого я в самом деле растер Жанну махровым полотенцем. Потом вино неожиданно кончилось, и мне пришлось открывать вторую бутылку, которая тоже оказалась не слишком емкой, не слишком. Из закуски у меня нашелся только солоноватый белый сыр с базара. Второй бутылки каберне нам оказалось вполне достаточно, и друг друга нам тоже оказалось вполне достаточно. Мне больше никого не хотелось, ей, надеюсь, тоже.
Мы лежали рядом в полной темноте, и только молнии время от времени вырывали нас из небытия и освещали нервным голубоватым светом, сопровождаемым запаздывающими раскатами грома.
– А знаешь, у меня неприятности, – неожиданно сказала Жанна.
– У тебя?! Не верю.
– Тот рыжий лейтенант достает последнее время.
– Достает или пристает?
– Если бы приставал... Я бы знала, что делать.
– Что его смущает в твоей жизни?
– Его смущает та ночь, когда под твоими окнами человека убили.
– Ты плохо себя вела в ту ночь?
– Нашелся какой-то свидетель, придурковатая старуха... Она утверждает, что видела меня в тот вечер с тем типом.
– Тип, естественно, не может ни подтвердить ее показания, ни опровергнуть, – я все никак не мог настроиться на серьезный лад, хотя понимал, уже прекрасно понимал, что не зря затеяла Жанна этот разговор.
– Женя, мне не до шуток.
– Он подозревает тебя в убийстве?
– Может быть. Хотя, мне кажется, и сам в это не верит. Сегодня опять на допрос.
– Пошли его подальше.
– Не могу. Я на крючке. Он все мои данные уже знает – адреса, телефоны, место работы... Женя, помнишь, когда тебе понадобилось, я сказала, что была в ту ночь с тобой... Помнишь?
– Ну? – произнес я в полном смятении – я никогда не просил Жанну говорить подобное, никогда не нуждался в ее помощи, в ее показаниях, ложные они или истинные. Да, она сказала следователю, что в ту ночь была со мной. Но я ее об этом не просил. И тут до меня дошла маленькая, но очень важная подробность – оказывается, она не мне создавала алиби, совсем даже не мне... Себе. Значит, уже тогда допускала, что оно ей понадобится. А это говорит о том, что придурковатая старуха могла и в самом деле видеть ее с Мясистым.
Интересные выстраиваются предположения...
– Я не поняла, – Жанна даже чуть приподняла голову с моего плеча. – Ты помнишь тот наш разговор или не помнишь?
– Очень хорошо помню. Каждое слово.
– Ну вот, – рассудительно произнесла Жанна, и я почувствовал, как она кивнула головкой на моем плече. – И прекрасно. Я думаю, твои слова успокоят этого настырного дознавателя.
– А где старуха могла видеть тебя с пострадавшим?
– Спроси у старухи.
– Хорошая мысль.
– В самом деле будешь проверять мои показания?
– Конечно.
– Ты рехнулся!
– Нет, рехнулась ты, потому что перестала понимать шутки.
– Да? – удивилась Жанна. – Тогда наливай.
И мне ничего не оставалось, как открыть третью бутылку. Закутавшись в одеяла, мы расположились в креслах на лоджии, пили красное вино каберне, закусывали белым овечьим сыром и прекрасно себя чувствовали в эту шумную, посверкивающую ночь. Я не спрашивал у Жанны, откуда у нее взялось в такое время стальное полотно, где она раздобыла фонарик, как догадалась, что с помощью этой узкой пластинки можно откинуть крючок на моей двери...
Зачем?
Без всех этих вопросов ночь была так хороша.
Уже начинался рассвет, и острые контуры кипарисов на фоне светлеющего неба выделялись все четче, все резче, гроза уходила в горы, и уже оттуда слышались ее глухие неудовлетворенные раскаты. Будто она не всего добилась здесь и теперь, с рассветом, вынуждена уходить к себе, в недоступные бездонные ущелья.
Выговский свернул с Кольцевой дороги на Дмитровское шоссе и двинулся в сторону центра. Он сам сидел за рулем джипа, а джип на дороге уважали, уступали, притормаживали, позволяя занять удобный ряд, перестроиться, повернуть. Привыкли владельцы слабонервных «жигулят», что в таких машинах простые люди не ездят, даже остановка перед красным светом светофора может не понравиться водителю джипа, и он, не раздумывая, съездит по морде слишком уж законопослушному владельцу «Жигулей». Бывали случаи, когда джиповые ребята избивали водителей троллейбусов, рейсовых автобусов, какой-то озверевший качок выволок на мостовую вагоновожатую трамвая, и только истеричные крики прохожих заставили его прекратить расправу над бедолагой, которая только в том и провинилась, что выполнила правила движения, а должна была думать прежде всего о том, чтобы создать условия для джипа.
Все эти истории Выговский знал и ехал спокойно, понимая, что никто не ткнется сзади, не подсечет спереди, не притрется сбоку. Большинство водителей простодушно полагали, что в каждом джипе наверняка два-три автомата, ящик со взрывчаткой, гранатометы с боекомплектом и прочие предметы первой необходимости.
И были правы, частенько были правы.
Уже подъезжая к Савеловскому вокзалу, Выговский обратил внимание на «жигуленок» голубого цвета, достаточно редкого по своей отвратности – он видел его в зеркало уже несколько километров и только сейчас осознал, что тот ведет себя неправильно по отношению к джипу, как-то настырно, будто сознательно пытается обратить на себя внимание. Выговский решил проверить свои наблюдения – проскочив под мостом развязки и проехав по Новослободской метров триста, он повернул в обратную сторону, снова к Савеловскому вокзалу. Голубой «жигуленок» не отставал. Он даже как бы нарочно ехал чуть левее, чтобы его хорошо было видно в боковое зеркало.
– Так, – пробормотал Выговский и повернул на Сущевский вал.
«Жигуленок» шел следом.
Не отстал ни на Тихвинской, ни на Новослободской, куда Выговский снова свернул, ни на площади Савеловского вокзала.
– Вас понял, – и Выговский, уже не задерживаясь и не петляя, направился к себе в контору. Убедившись, что его заметили, обратили внимание, «жигуленок» на каком-то повороте исчез. На стоянку перед конторой Выговский вырулил уже без преследователя.
Войдя в кабинет, бросив чемоданчик в кресло, он подошел к окну – голубой «жигуленок» стоял в переулке напротив. Едва Выговский отодвинул штору, неизвестный водитель несколько раз мигнул фарами. Дескать, рад приветствовать тебя, дорогой товарищ, с прибытием на рабочее место.
Выговский вызвал Здора и Мандрыку.
– Вас пасут? – спросил, едва они вошли в кабинет.
– Не замечал, – ответил Мандрыка.
– Вроде нет, – пожал плечами Здор.
– А меня пасут, – Выговский снова подошел к окну и, подозвав остальных, показал им голубой «жигуль». – Этот тип вел меня через всю Москву от самой Кольцевой дороги.
– Может, случайно? – предположил Мандрыка.
– Я делал такие петли, такие выкрутасы, что... Он отстал на Садовом кольце, а когда я вошел в кабинет, уже стоял на противоположной стороне переулка и мигал мне фарами.
Словно в подтверждение слов Выговского, фары голубого «жигуленка» опять несколько раз мигнули.
– Скажи ребятам, пусть его возьмут, – обратился Выговский к Здору. Но неизвестный водитель, словно услышав его слова, медленно тронул машину с места, свернул за угол и исчез.
Выговский сел за свой стол, потер лицо ладонями, замер на какое-то время, взглянул на своих соратников, расположившихся в креслах.
– Ну? – спросил он. – Что будем делать?
– Усилить охрану, – быстро ответил Здор. – Повысить бдительность. Прекратить болтать по телефону.
– Думаешь, могут подключиться?
– За хорошие деньги? Запросто. Как нынче говорят... То, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги.
– И тебя тоже? – спросил Мандрыка.
– Конечно! Как и тебя, дорогой друг, как и тебя!
– А ты не торопись меня в продажные записывать! – почему-то взвился Мандрыка. – За себя отвечай, а за меня не надо. Сам как-нибудь управлюсь со своими делами.
– Со своими управляйся, – уже потише сказал Здор. – А что касается общих... Надо посмотреть.
– Слушай! – вскочил Мандрыка, но гнев его был каким-то ненастоящим, он вполне владел собой, хотя часто дышал, вращал глазами и даже сердито кулаки сжал. Но истинного гнева не чувствовалось. Это поняли все и опустили глаза, чтобы дать возможность Мандрыке с честью выйти из тупика, в который он сам себя и загнал.
И в этот момент раздался телефонный звонок. По прямому номеру, который знали немногие – учредители, два-три оптовика, руководство банка...
– Игорь Евгеньевич? – почтительно осведомился голос. Выговский сразу узнал человека, который приходил сюда с чемоданчиком и прилизанными волосенками.
– Да, это я.
– Вы меня узнаете?
– Да.
– И помните предмет нашего разговора?
– Да.
– Мои клиенты попросили меня задать один вопрос... Позволите?
– Да.
– Вопрос такой... Вам все понятно?
– Что вы имеете в виду?
– Сегодняшняя прогулка по городу... Все эти метания, поворотики, разворотики... Для вас ничего не открыли?
– А что они должны были открыть?
– Вы, Игорь Евгеньевич, следующий.
– В каком смысле?
– В том самом, Игорь Евгеньевич, в том самом.
И человечек повесил трубку.
Странное впечатление произвел на Выговского этот разговор. Если бы собеседник кричал, грозил, брызгал в трубку слюной и обещал взорвать, сжечь, расстрелять... Это не произвело бы столь сильного впечатления, как тихий, уважительный голос, негромкий и предельно почтительный, временами он даже казался сочувствующим, но это уже было сочувствие жертве, еще не состоявшейся жертве, но приговоренной и обреченной.
Выговский медленно, осторожно, словно боялся нарушить тишину малейшим звуком, положил трубку.
– Что там? – не выдержал молчания Здор – он почувствовал, что разговор был непростой.
– Я – следующий.
– Не понял? – Мандрыка глянул на Здора, на Выговского.
– Меня оповестили, что следующим взорвут, отравят или сожгут не тебя, не Здора, а именно меня. Началась охота.
– Ни фига себе, – протянул Здор озабоченно.
– Разбегаться надо, – сказал Мандрыка.
– И что дальше?
– Протянем время. Когда-то Насреддин брался за десять лет обучить осла чтению и за это попросил у шаха хорошие деньги.
– Шах дал деньги? – спросил Здор с такой заинтересованностью, будто речь шла о его собственных деньгах.
– Дал. И сказал – не научишь осла читать, отрублю голову.
– Научил?
– О, сказал Насреддин своим друзьям. За десять лет кто-нибудь из нас обязательно умрет – или я, или шах, или осел. Протянем время.
– О каком времени ты говоришь?
– Месяц. Два месяца. В крайнем случае – три. Полгода. За это время обязательно что-нибудь случится. Эти ребята запросто могут на чем-то подзалететь. Или снизят сумму.
– Или нас хлопнет кто-нибудь другой, – нервно хохотнул Здор, но никто его шутки не поддержал.
– Может, дать бой? – предложил Мандрыка.
– Кому? – спросил Выговский.
– Надо узнать, кто были те пятеро... В гостинице «Россия». И от них плясать.
– Личности не установлены. Хвост тянется к железной дороге.