Попов Валерий Стоп-кадр
Валерий ПОПОВ
СТОП-КАДР
Рассказ
События, о которых я хочу рассказать, произошли со мной во время зимних каникул в деревне, точнее, на селекционной станции, на которую перевели отца после трёх лет работы в институте.
Станция эта была далеко, за Сиверской.
...Народу в поезде оказалось мало. Я сидел у окна. Поезд шёл среди синеватого снежного поля, вспоротого кое-где ослепительно белой цепочкой следов. День стоял солнечный и холодный.
Я вышел на станции, сразу закрыл лицо рукой от мороза и побежал по узкой тропинке между высокими снежными стенами. Местами от дорожки уходили снежные коридоры с розовым светом в них, гладким примятым дном, длинными параллельными царапинами на стенах. Хотелось пойти туда, но коридоры эти шли поперёк моего пути. Взбежав на пригорок, задыхаясь от мороза, я с удивлением увидел, что коридоры эти никуда не ведут - доходят до горизонта, до леса, и, описав там широкую дугу, идут обратно.
Стараясь думать об этих странных коридорах, я бежал по тропинке всё быстрее. Лицо стянуло морозом, нос побелел - я это видел, закрывая один глаз. Наконец я выскочил на аллею. Деревья вдоль аллеи стояли высокие, неподвижные, бело-розовые. Люди шли быстро, прикрывая рты шарфами, белыми от дыхания.
Дома отца не оказалось, и я, секунду подумав, побежал в лабораторию. Отец сидел в своём кабинете в пальто - было холодно - и быстро писал. Увидев меня, он в знак приветствия вытаращил глаза, но продолжал писать.
Вдоль стен кабинета свешивались метёлки колосьев, на столах стояли прямоугольные жестяные коробки с семенами.
Я подошёл к папе, увидел, что он быстро заполняет таблицу: "содержание белка в зерне", "стекловидность"...
Наконец он бросил ручку, довольный, откинулся назад.
- Видал-миндал? - сказал он, показывая на таблицу.
- А что... здорово? - спросил я.
- Ка-ныш-на! - дурачась, сказал он.
Он поднялся, довольный, заходил по комнате, потом встал у окна, закинув ладони за голову.
- А давай на лыжах! - сказал он. - Наперегонки!
Потом мы ходили по территории станции, заходили в лаборатории, оранжереи, отец показывал мне "инте-рес-ней-шие вещи". По дороге мы зашли погреться на конюшню, и мне так там понравилось, что неохота было уходить.
Вообще, конюшни не отапливаются - считается, что лошади обогревают их своим теплом, - но в тот день по случаю морозов конюх затопил в своей комнате печку - красное зарево дрожало в тёмном коридоре, доходило до дальней стенки.
Войдя в конюшню, я задрожал от одного только запаха! Ещё раньше, когда мы всей семьёй жили на Пушкинской опытной станции, я всё почти время проводил на конюшне - помогал конюху, чинил сбрую, запрягал и распрягал.
И здесь, когда я на следующее утро снова пришёл на конюшню, я первым делом рассказал конюху Жукову об этом и стал упрашивать его, чтоб он разрешил мне что-нибудь сделать, например почистить стойла, и потом, абсолютно довольный, вёз тачку с лопатой по проходу, по скользким, мягким доскам пола.
Убрав стойла, я снова стал приставать к Жукову:
- Съездить никуда не нужно?
Но он не отвечал. Наконец минут через сорок он сипло сказал:
- Знаешь старый телятник?
- За Егерской аллеей?
- Там прессованное сено. Сюда привезёшь... Букву возьми.
Я подпрыгнул от радости: Буква была самая красивая лошадь. Я зашёл в тёмное стойло, вывел за недоуздок Букву, по пути к выходу надел на неё хомут, чересседельник, взял дугу. Выйдя на свет, Буква затрясла головой, заржала. Проведя её через двор, я впятил её между оглоблями саней, запряг.
Мы проехали по Егерской аллее, проскочили со стуком бревенчатый мост и повернули по узкой дороге к телятнику.
Вся площадка перед телятником была измята отпечатками разных шин, обуви. Что за странная жизнь бурлит здесь, у заброшенного строения?
Перекидав в сани спрессованное кубами сено, я примчался обратно на скотный двор, перекидал сено через окно в фуражный отсек, потом распряг Букву и повёл её в конюшню.
У двухэтажного каменного общежития стояли четыре автобуса - какого-то странного, непривычного вида. Из первого автобуса вылез человек с чёрной бородой и поманил меня пальцем. Слегка испугавшись, ведя сзади Букву, я подошёл.
- Дело есть, - сказал он.
- Сейчас... только лошадь поставлю.
Я вошёл в тёмную конюшню и вдруг услышал, как колотится сердце. Что ещё за дело ко мне у этих людей, приехавших на таких необычных автобусах?
Походив по тёмному пахучему коридору, чуть успокоившись, я вышел. Бородатый человек при внимательном рассмотрении оказался довольно молодым, борода, видимо, была отпущена для важности.
- Привет... Ты здешний?
- В общем, да, - сказал я. - А что?
- Работаешь? - Он показал в сторону конюшни.
Я кивнул.
- С лошадью здорово умеешь! - сказал он.
Я кивнул, хотя понимал, что пора уже что-то мне сказать.
- В кино поработать хочешь? - спросил он.
Я сразу всё понял: и почему он ко мне приглядывается, и для чего эти огромные автобусы!
Вот это дело, действительно! Не то что сено возить!
...Сено можно провозить хоть всю свою жизнь, и в соседней деревне, может быть, будут тебя знать и больше нигде. А тут день работы - и выходишь на мировую арену!
Я кивнул. Он подумал, потом протянул руку, стащив перчатку:
- Зиновий... ассистент режиссёра.
Я молчал.
- Саша, - спохватившись, сказал я. - А эти автобусы - для съёмок?
- Именно, - сказал он. - Это вот - лихтваген, осветительную аппаратуру возит, а этот - тонваген - со звукозаписывающей... Камерваген съёмочная. А этот вообще для всего остального.
...Действительно, не известно, где ждёт тебя удача!
Казалось бы, уехал на глухую станцию, хотел отдохнуть - и вот!
Мы вошли в красный уголок, где сидел почему-то уже обиженный режиссёр.
- Яков Борисыч, - робко сказал Зиновий. - Отличный сельский хлопец! Видели бы, как распрягает.
- Это неважно, неважно! - подняв руки, закричал режиссёр.
- Понимаешь, - сбивчиво сказал мне Зиновий, - мальчик, который должен был у нас играть... заболел. Точнее, мама его стала вдруг против... Точнее, он сам не захотел.
- Понятно, - сказал я.
- Что понятно? Что тут может быть понятного-то?!! - закричал Яков Борисыч.
- Всё понятно, - сказал я. - Мальчик сниматься не может - вам нужен другой.
Зиновий и Яков Борисыч переглянулись. Потом мы с Зиновием вышли в коридор.
- В общем, я с ним поговорю, не беспокойся. Иди домой, приходи завтра, часов в одиннадцать.
- Я могу и раньше!
- Раньше не надо.
Я выскочил на мороз.
Сокращая дорогу, я лез по глубокому снегу. Одно время я чуть не заблудился, только случайно обернувшись, увидел освещённый розовым солнцем угол лаборатории.
Я вошёл к отцу в кабинет.
- А я в кино буду сниматься! - сказал я.
- Ну? Где?! - всполошился отец.
Я рассказал.
- О! А ко мне тоже приезжало кино! - толкнув меня ладонью и откинувшись, сказал он. - Программа "Сельский час"! Нет, ты скажи: ты видел или нет?
- Конечно, - сказал я.
Утром я проснулся, когда солнце уже ярко светило.
От крошек под обоями шли по стене длинные тени.
Я посмотрел на часы. Пол-одиннадцатого!
Какой-то я мальчик-спальщик!
Я попил чаю и выбежал на улицу. Для сокращения пути я снова пролез через заснеженный лес и выбрался к гостинице.
Вся группа стояла у крыльца гостиницы.
- Куда-то Зуев пропал, - озабоченно озираясь, говорил Зиновий.
- А я? Я разве не пропал? - подскочил к нему я.
Зиновий улыбнулся, но ничего не ответил.
- Ну так когда? - спросил я.
- Что когда?
- Сниматься?
- А-а-а-а. Пока не знаю.
- А разве вы... с Яковом Борисычем... обо мне не говорили?
- А-а-а! Ну вообще так говорили... а конкретно - нет.
- А что же мне делать?
- Тебе? Вот помоги пока нашему механику.
- Ладно!
Зиновий подвёл меня к механику, познакомил.
- Ну, что будем делать? - спросил я.
- Местный? - спросил он.
- Да!
- Это хорошо. Поможешь мне антенны снимать.
- Какие... антенны? - Я удивился.
- Телевизионные.
- А... зачем?
- Ты туго, видно, соображаешь, - сказал механик. - Фильм-то про довоенное время!
- Ну и что?
- "Что", "что"! Ну и что хорошего будет, если зрители на крышах телевизионные антенны увидят? Додул?
- А-а-а-а-а - сказал я.
- А поскольку ты местный, всех знаешь, сможешь, я думаю, всем объяснить: так, мол, надо...
Я похолодел. Зачем только я сказал, что я местный?
Никого совершенно не знаю, кроме конюха Жукова, и то вряд ли бы мог его уговорить!
Я и со знакомыми, честно говоря, ни о чём не могу договориться. А тут людей, которые меня и не знают, уговаривать снять антенны! А здесь сейчас и развлечений никаких нет, кроме телевизора! Люди старались, вон на какие высокие мачты поднимали антенны, и вдруг - снять! Тем более, я вспомнил, сегодня суббота, с утра уже телевизор все смотрят!
Ну, влип!
Отказаться! Сказать: не могу. Что не местный я вовсе, а приезжий такой же приезжий, как и они! Что не знаю тут никого, и всё!
Я собрался уже сказать это механику, но понял вдруг: так и остальное всё рухнет.
Механик Зиновию скажет, что я ни на что не способен, Зиновий - Якову Борисычу... И так, можно сказать, вишу на волоске, и волосок этот, того гляди... Конечно, всегда можно найти причины уважительные, чтобы что-то не сделать. Но судят-то всех по результатам, а не по причинам, которые помешали!
Киногруппа, можно сказать, на меня надеется, что я помогу им быстрее съёмку начать, а что я - приезжий или местный - это, видимо, мало кому интересно.
Ничего! Надо когда-то решаться!
Наверно, секунды за две промелькнули все эти мысли.
- Ну, откуда начнём? - сказал механик. - Вот только эту улицу надо...
- Ах, только эту вот улицу?.. Вот отсюда! - сказал я.
В первом доме, как мне рассказывал отец, жил комбайнер Булкин лучший рабочий станции. Но по субботам он, слегка выпив, любил бегать за людьми с поленом.
Мы вошли в сени - и я увидел высокую, до потолка, поленницу!
Я чуть не упал, но механик втолкнул меня в дверь.
Все во главе с хозяином сидели за столом и как зачарованные смотрели "Варвару-красу, длинную косу".
Мы поздоровались, и я сбивчиво рассказал о цели нашего посещения. Булкин долго смотрел на меня.
Потом, мотнув мне головой, вышел в сени.
"За поленом", - подумал я.
- Иди, - толкнул меня механик.
Я вышел. Булкин прижал меня к поленнице.
- Кино будешь снимать? - спросил он.
- Да, - растерянно сказал я.
- Мне сделаешь роль?
- С-сделаю, - дрожа сказал я.
Хлопнув дверью, Булкин вышел во двор. Я растерянно вернулся в комнату. Потом я увидел, что с крыши перед окном стал сыпаться снег, потом стал обрушиваться большими кусками. "Варвара-краса" на экране вдруг задёргалась, потом стала бледнеть и - исчезла. Тёмные полосы быстро бежали по экрану. Стукнула дверь - и появился Булкин, ноги по колено и руки по локоть сверкали снегом.
- Ты что там сделал? - сказала жена.
- Антенну снял, товарищи вот просили, - сказал Булкин.
- А мы что теперь будем делать?
- Молчать! - сказал Булкин. - Кино - это искусство! Все обязаны ему подчиняться.
В следующий дом входить было уже легче. Тем более там действительно жила знакомая, папина аспирантка, Майя Николаевна, с ней-то я как раз знал, как разговаривать!
- Майя Николаевна! - сказал я. - Неужели вы, интеллигентная женщина, настолько уж любите телевизор? Футбол, хоккей! Никогда не поверю.
Расчёт мой оказался абсолютно точным.
- Ну что вы, конечно нет! - ответила Майя Николаевна. - У меня абсолютно нет на это времени. Георгий Иванович ставит такие высокие требования, буквально не остаётся ни минуты свободной!.. А Георгий Иванович в курсе?
- Конечно!
Механик быстро спустил во дворе шест с антенной, я только держал лестницу, когда он влезал и слезал.
Дальше стоял бревенчатый дом. Папа рассказывал мне, что это самый старый дом в посёлке и живут в нём двое старичков, Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна, которые работают на этой станции с самого начала. Дом стоял над самым речным обрывом; когда-то он, наверное, стоял дальше, но берег, очевидно, постепенно обрушивался...
Когда мы вошли на кухню, там была только Любовь Гордеевна. Близоруко натянув пальцем уголок глаза, она разглядывала нас. Потом вошёл Василий Зосимыч, с грохотом свалил дрова у плиты.
Механик объяснил им, чего мы хотим.
- А надолго ли? - спросила Любовь Гордевна.
- Через два дня... честное слово! - пообещал я им.
- А можно, я полезу? - сказал я механику, когда мы вышли.
Мы установили лестницу, и я полез. Сначала снег сыпался с крыши за шарф, потом набился в рукава, потом в ботинки, но я лез. Я забрался на самый верх, к трубе. Дом был не такой уж большой, но он стоял у обрыва, и я оказался вдруг на большой высоте.
Далеко внизу была замёрзшая река, посреди её виднелась колея, и кто-то ехал в санях, лошадь казалась величиной с муху.
Белые деревья еле различались на том берегу.
Дальше, за поворотом реки, виднелся чёрный квадратик - прорубь.
Я стал смотреть антенну. Она была примотана к трубе, и железные тросы-растяжки шли к углам крыши.
Я взялся за них голой рукой - рука прилипла к мутному тросу.
Дул ледяной ветер, слезились глаза.
Я слез к углу крыши, вывинтил штырь с резьбой, на который зацепилась растяжка и который был ввинчен в кольцо, вделанное в крышу. Потом, осыпая снег, перелез на другой угол, вывинтил второй штырь. Потом перелез на другую сторону, во двор, и вывинтил те два крепления. Потом обнял трубу и размотал проволоку, приматывающую мачту к трубе. Высокая мачта стала крениться - я осторожно опустил её верхушку на крышу сарая.
Вместе со снегом я съехал во двор. Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна так и стояли, глядя вверх.
- Вот так... всё ясно? - подражая механику, сказал я.
Руки саднило, лицо одеревенело, по щекам катились едкие слёзы.
Но дело было сделано!
Дальше всё было вообще элементарно!
Ещё до этого люди выходили, заинтересованные, и вот уже собралась среди улицы небольшая толпа.
- Чего это там?
- Да антенны убирают. Кино приехало. Кино будут снимать.
- А чем им антенны-то наши помешали?
- Да говорят, кино-то про довоенное время. Антенн-то тогда ещё не было, понял?
- А-а-а. Ясно. Ну что ж, пойду подготовлю всё, раз такое дело.
А я-то готовился к борьбе, и вдруг оказалось всё так легко!
Уже в полном упоении я переходил из дома в дом и только показывал людям, куда убрать антенны, чтоб их не было видно.
Через каких-нибудь два часа я стоял посреди улицы, смотрел: антенн по всей улице не было.
Всем домам по этой улице обломали, можно сказать, рога!
Потом мы вернулись обратно в киногруппу.
- Готово! - сказал Зиновию механик.
- А как наш юный друг? - спросил Зиновий.
- Этот? Нормальный парень... Хорошо мне помог.
Это ещё вопрос, кто кому помог!
- Ну, поехали, посмотрим, - сказал Зиновий. - Яков Борисыч, поедете смотреть точку?
Зиновий, Яков Борисыч и оператор пошли к автобусу.
- А мне можно? - спросил я.
- Садись, садись! - подтолкнул меня Зиновий.
Мы расселись в автобусе и поехали, но почему-то не на улицу, на которой снимали антенны, а вниз по извилистой дороге, к реке.
Автобус съехал на лёд и покатил посередине. Справа поднимался обрывистый берег.
- Стоп! - сказал вдруг Яков Борисыч.
Автобус остановился, все вылезли, подняли головы. Оператор вытащил камеру, поставил, пригнулся к глазку.
Над обрывом виднелись крыши домов - тех, с которых мы только что сняли антенны. Выше всех казался старенький дом Василия Зосимыча, потому что он стоял к обрыву ближе других. Белый дым вертикально поднимался из труб. Все смотрели вверх, и белый пар струями поднимался между поднятых воротников.
- Ну что ж... годится! - сказал оператор, распрямляясь!
Годится!
Я ликовал. Ведь это я убрал антенны, которые могли всё испортить, именно я, пускай об этом никто почти не знает!
- Так. Где делаем прорубь? - Яков Борисыч вышел вперёд.
- А есть уже прорубь, - неожиданно для себя проговорил я.
Все посмотрели на меня.
- Там, за этим мысом. - Я махнул.
- Поехали, - подумав, сказал Яков Борисыч.
Мы обогнули мыс и подъехали к проруби. Все вылезли снова, оператор вытащил свою камеру, треножник, согнулся, подвигал вделанную в камеру маленькую поперечную ручку.
На обрыве был виден дом Василия Зосимыча и ещё два дома с этой улицы.
В трёх шагах от нас дымилась чёрная прорубь.
- Нормально! - откидываясь, сказал оператор.
- Молодец, мальчик! - Яков Борисыч положил мне руку на плечо.
Мы сели в автобус. Я был горд. Я посмотрел на Зиновия - и он мне дружески подмигнул.
Вернувшись обратно, Яков Борисыч, Зиновий и оператор ушли в комнату совещаться. Я, ожидая их решения, ходил в коридоре. Наконец Зиновий вышел.
- Ну... что? - спросил я.
- С тобой пока неясно... Надо поговорить.
- Так давайте - поговорим!
- Да? - Зиновий посмотрел на меня. - Ну, пошли.
Мы вошли в комнату Якова Борисыча.
- Вот, Яков Борисыч, - сказал Зиновий, - предлагается на роль Стёпы.
Яков Борисыч долго смотрел на меня.
- Ну-ка... подвигайся чуть-чуть, - сказал Яков Борисыч.
- Как?
- Ну, станцуй что-нибудь! - сказал Зиновий.
- Вальс! - закричал я.
- Стоп, стоп! - сказал Яков Борисыч, когда я случайно чуть не сшиб телевизор.
Они с Зиновием пошептались.
- Ну, покажи что-нибудь... какую-нибудь мимическую сценку.
- Мимическую?.. Борьба с удавом!
Я стал показывать.
- Стоп!.. Стоп!.. - закричал Яков Борисыч. - с Удавом ты вообще весь дом нам разнесёшь.
Они ещё пошептались.
- Ну, прочти что-нибудь.
- "Бородино"!
- Не надо! - сразу сказал Яков Борисыч.
Они снова шептались, потом Зиновий взял меня за плечи и вывел в коридор.