Но неохотнее всего Лейтенант говорил именно о том, что более всего интересовало Белова, — о мошкаре.
— Почему ее прозвали «эль-тигре»? Подобие улыбки.
— По необразованности.
— Но это же новое биологическое оружие.
— Не знаю.
— Ведь «оно» живое или «она» живая, я уж не знаю, как ее называть.
— И я не знаю.
Белов никак не мог понять, увиливает ли партизан от ответов или просто хочет быть точным.
— Но ведь это оружие, и его сбрасывают с определенной целью.
— По-видимому, да.
Это «да» Лейтенант произнес не очень охотно, словно не был уверен в ответе. «Почему? — подумал Белов. — Когда все так ясно».
— Я видел трупы, — сказал он.
— Я тоже, — спокойно откликнулся Лейтенант.
Белов вспомнил рассказы Иржика и прибавил:
— Я слышал, что все население повстанческих районов деморализовано.
— Это неверно, — сказал Лейтенант. — Мы научились уходить от «эль-тигре».
Опять подобие улыбки, на этот раз виноватой.
— Я имею в виду мошкару.
— Значит, вы знаете, что она живая? — торжествующе подхватил Белов.
— А вы ее видели?
— Я же вам рассказывал. Это как серая саранча. — Белов умышленно не хотел повторять это «эль-тигре». — Она гналась за мной несколько километров.
— Вы сказали: саранча. Насекомое. А видели вы хотя бы одно это насекомое? Одну мошку?
— Нет, — растерялся Белов. — Не видел.
— Только серый дым?
— Только серый дым.
— И он шуршал, как бумага? — Да.
— Почему же вы решили, что он живой?
— Но он же убивает! — крикнул Белов; его голос дрожал от волнения. — Убивает! И как убивает! — Он закрыл лицо руками.
— Кураре тоже убивает, — сказал Лейтенант.
— Вы думаете, это летучий яд?
— Не знаю.
— А кто знает? — Белов уже не мог сдержать раздражения. Самый характер беседы ему не нравился.
Лейтенант выдавливал из себя слова, как остатки зубной пасты из тюбика.
— Дюбонне, — сказал он.
— Ваш врач? — Белов сразу заинтересовался: о Дю бонне ему говорил и чех Иржик.
— Наш врач, — повторил Лейтенант. — Но сейчас он занят более важным делом. Он ставит опыт.
— Какой?
— Не знаю.
— В конце концов, если ваш Дюбонне засекречен, — совсем уже рассердился Белов, — я могу уехать и не встречаясь с ним. Ваше дело. А мое дело помочь вам доставить сюда медикаменты.
Лейтенант долго молчал, пристально разглядывая Белова. О чем он думал, тот и предположить не мог. Лицо Лейтенанта было непроницаемо.
— Дюбонне не засекречен, — наконец проговорил он медленно, словно подыскивая слова. — Дюбонне в карантине. Никто ему не помогает. Никто не входит. Так он распорядился. А мои герильяс не любопытны.
Он помолчал и вдруг спросил:
— А вы его не боялись?
— Кого? — не понял Белов.
— «Эль-тигре».
— Боялся. Чуть от страха не умер. — Белов засмеялся. — Думаю, не дай бог, прокол! Санта Мария, — воскликнул он для понятливости, — пешком не дойти! В два счета догнали бы.
Глаза Лейтенанта вдруг потеплели.
— Дошли бы, — сказал он. — Точно так же. Не оборачиваться, не слышать, дышать ртом. Тогда он бессилен. «Эль-тигре», — прибавил он с подобием улыбки.
Теперь уже молчал Белов. Он все еще ничего не понимал. Почему мошкара нападала на человека только тогда, когда он ее видел, слышал и чуял? Почему ее называют слепой и ленивой? Живое всегда найдет живое по каким-то присущим ему признакам. Мошкара могла его не видеть, но определить его местоположение по звуку, по запаху, по теплу, наконец, которое исходит от человеческого тела. Он сказал об этом Лейтенанту.
— Не знаю, — замкнулся тот. — Мне этого не понять. У меня военное образование.
Разговаривать было уже не о чем, но Лейтенант все еще молчал, не отдавая никаких приказов застывшему у дверей «герильяс».
— Вы боялись серых «эль-тигре», — наконец заговорил он, — мне это понравилось. Настоящий человек не боится сказать правду, даже если она его не украшает. А вы знаете, что вам придется возвращаться по той же дороге?
Белов пожал плечами: к чему, мол, этот вопрос?
— И встреча с «эль-тигре» неизбежна,
— Конечно, — сказал Белов.
— Не дрогнете?
— Постараюсь.
— Можете встретиться и с солдатами хунты.
— Допустим. — Белов все еще не понимал, куда клонит не сводящий с него пристального взгляда Лейтенант. О чем говорил его взгляд, Белов прочесть не мог.
— А вы умеете обращаться с оружием? С какими системами автоматов вам приходилось иметь дело?
Белов постарался скрыть улыбку и деловито пояснил, что в Советском Союзе в гражданской жизни не прибегают к оружию. Лично он знает несколько систем — познакомился во время учебных сборов — и стрелять умеет.
Еще одно подобие улыбки, на этот раз довольной и одобряющей, пробежало по губам Лейтенанта.
— Хорошо, — сказал он, — в лагере попрактикуетесь. В лес пойдете через два дня, когда вернется Педро. Это летчик.
— Разве у вас нет других? Зачем ждать? — удивился Белов.
— Кроме Педро, никто не сможет отремонтировать самолет на месте.
— Там пробит бак — только и всего.
— Вы не знаете. Могут быть и другие повреждения. Лейтенант обернулся и что-то сказал стоящему у дверей партизану. Тот подошел ближе.
— Отведешь его в наш «отель», — проговорил он уже по-испански, чтобы было понятно Белову. — Пусть Мигель приготовит все необходимое для отдыха. Человек приехал издалека, из России. Сдашь пост Хименесу, а когда выйдет эль-профессоре, отведешь к нему русского. Салют.
— Салют, — сказал герильяс, пропуская Белова в черноту внезапно подкравшейся ночи.
4
К Дюбонне Белова отвели поздним утром после завтрака — пряной, остро пахнущей жидкости, от которой долго жгло в горле, и жесткого, невкусного мяса черепахи, выловленной в соседнем озере. В густом кустарнике на берегу озера находилась и лаборатория Дюбонне. То был барак из американского рифленого железа, отлично замаскированный сверху. Большие высушенные листья, перемешанные со свежей травой вместе с кусками ила, покрывали крышу барака по всей ее многометровой площади. Ни одной бомбы не упало даже в ста метрах от лаборатории, а как рассказывали Белову, ни один воздушный наблюдатель правительственной авиации даже внимания не обратил на крышу барака. Ее принимали с воздуха за вырубленную мачете делянку для маниока. Окружающий же лагерь скрывал «растрохо», как называли здесь вторичный лес: быстрорастущие сейбы, каракали и седреллы вскоре завоевывали площадь бывших вырубок и густо-густо переплетались кронами. Партизаны поэтому не боялись, что их обнаружат.
Не боялся и Дюбонне. Он стоял открыто в своем белом халате у двери барака и пропустил Белова внутрь с поклоном гранда из пьесы Лопе де Вега.
Окон в лаборатории не было. Ее освещали лампы дневного света, питаемые током от местной электростанции, — где она помещается и как работает, доктор не объяснил. Не объяснил он и содержимого множества бутылок и склянок, стоявших на простых бамбуковых стендах и, казалось, отразивших в себе все цвета спектра. Пока Белов с нескрываемым любопытством рассматривал окружавшую его обстановку, Дюбонне столь же откровенно разглядывал гостя. Высокий, сутулый, лет пятидесяти на вид и чем-то напоминавший Жолио-Кюри, он в своем белоснежном халате и профессорской шапочке казался каким-то неуместным здесь, в этом уголке суровой природы и жизни.
— Лет сто, должно быть, не видел русского человека, — неожиданно сказал он по-русски.
Белов так и замер.
— Вы говорите… по-русски? — удивленно воскликнул он.
Дюбонне засмеялся.
— Немножко. Больше вспоминаю, чем говорю. А знаете, где выучился? В русском бараке Равенсбрука в сорок четвертом.
Он говорил правильно, даже почти без акцента, но медленно и осторожно подбирая слова, словно переводил их с родного языка на русский.
— Педагог у меня был чудесный. Федя Хлопов. Студент вашего… — Дюбонне замялся, с трудом произнося трудное для него слово, — литинститута. Поэт. А я его учил испанскому. Ему хотелось перевести Лорку. То, что я знал наизусть, он перевел. Я даже запомнил…
И Дюбонне, собрав морщины на лбу, твердо прочел по-русски:
— Я знаю иначе, — сказал Белов и прочел, в свою очередь;
Дюбонне тотчас же перешел на испанский.
— Не знаю, может быть, ваш перевод и лучше, но мне ближе тот русский Лорка. Кстати, судьбы поэта и переводчика одинаковы: только одного в грудь, а другого в затылок. А пули одного происхождения. Они и в нас стреляют. Вас случайно миновала та, которая убила Эрнандо, — я знаю. Вы завтракали? Не жжет в горле? — вдруг спросил он Белова и в ответ на его застенчивую улыбку прибавил: — У меня есть бутылка хорошего чилийского — прислали друзья из Сант-Яго. Как рукой снимет.
И Дюбонне, собрав морщины на лбу, твердо прочел по-русски:
— Я знаю иначе, — сказал Белов и прочел, в свою очередь;
Дюбонне тотчас же перешел на испанский.
— Не знаю, может быть, ваш перевод и лучше, но мне ближе тот русский Лорка. Кстати, судьбы поэта и переводчика одинаковы: только одного в грудь, а другого в затылок. А пули одного происхождения. Они и в нас стреляют. Вас случайно миновала та, которая убила Эрнандо, — я знаю. Вы завтракали? Не жжет в горле? — вдруг спросил он Белова и в ответ на его застенчивую улыбку прибавил: — У меня есть бутылка хорошего чилийского — прислали друзья из Сант-Яго. Как рукой снимет.
Он достал из-под стола бутылку с загадочной этикеткой и вздохнул.
— Мне тоже хороший глоток не повредит. Всю ночь работал в клетке, как укротитель.
— Какого зверя? — улыбнулся Белов.
— «Эль-тигре».
— Вы тоже называете ее так?
— Кого «ее»? Она в такой же степени «она», как и «он» или «оно», — сказал Дюбонне и, подойдя к плотной, перегораживающей барак завесе, отдернул ее.
За ней во всю ширь барака от пола до потолка простирались прозрачные плоскости из органического стекла, отделяя небольшую часть барака и образуя как бы стеклянный куб, сплавленный по краям. В задней стене слабо просматривалась прямоугольная линия очень плотно прикрытой двери. Это и была «клетка», догадался Белов. В глубине ее в полуметре над полом совершенно неподвижно висел серый бесформенный ком, точь-в-точь такой же, какие преследовали его в заброшенной лесной деревушке. Ком качнулся, как дым от костра на ветру, что-то всколыхнуло его, вывело из состояния анемической неподвижности. Но то был не свет, внезапно ворвавшийся в его плексигласовый террариум. Застывший дым словно откликнулся на оказанное ему внимание. Так бывает с хищником в клетке. Подойдешь к ней, взглянешь, а он уже поднял голову или пошевелил ушами. Этот ничего не поднял, но медленно поплыл к стеклянной перегородке. Белов невольно отшатнулся — так быстр и свиреп был последний прыжок «эль-тигре».
— Не бойтесь, — шепнул Дюбонне. — Сквозь стекло не пройдет.
Серый ком уже прилип к стеклу и растекался по нему, как кисель.
— А у нас говорят: слепой! — засмеялся доктор, задергивая занавеску. Он разлил вино и спросил: — А чем он видит и как видит, догадываетесь?
— Прежде всего это не «он», а «она», — сказал Белов.
— Почему?
— Это не зверь мужского пола и не существо с непонятной нам природной организацией. Это какая-то биомасса.
Дюбонне спросил, как выстрелил:
— Живая?
— Естественно.
— Из белков, липидов, углеводов и воды?
— Возможно.
— Значит… — с усмешкой начал свой вопрос Дюбонне и замолчал, лукаво поглядывая на собеседника.
Белов подумал и ответил:
— Многое значит. Например, то, что, как всякая живая система, она должна обладать способностью развиваться за счет вещества и энергии внешней среды, увеличивая тем самым свою сложность, упорядоченность и количество заключенной в себе информации.
— Способностью развиваться за счет внешней среды, — задумчиво повторил доктор и прибавил резко, почти грубо: — Проще говоря, питаться. Жрать. Что? — вдруг закричал он. — Кожу человека? Почему? Почему кожу?
У Белова вдруг мелькнула догадка.
— Коллаген, — сказал он, — белок опоры и формы. Ведь он и входит главным образом в состав кожных покровов, суставов и сухожилий. А подкожный слой? Тоже коллаген. Вот вам и питательная среда, если хотите.
— Коллаген, — даже с какой-то растерянностью повторил Дюбонне. — Пожалуй, вы правы. Коллаген. Недостающее звено. Вы биолог?
— Отчасти, — согласился Белов, — отчасти и физик. Меня интересует физико-химическая природа мышления.
Дюбонне даже со стула вскочил. Синие глаза его буквально светились удивлением и радостью.
— Вас послали сюда, чтобы… работать со мной? — спросил он.
— Нет, — недоуменно ответил Белов. — Я только сопровождаю медикаменты.
И он рассказал о посылке Московского фармацевтического завода. Радость в глазах у Дюбонне погасла, но удивление осталось.
— Конечно, медикаменты нужны здесь как воздух, — сказал он, — но ведь сопровождать их мог бы обыкновенный курьер.
— Скажем, дипломатический, — усмехнулся Белов.
— Зачем? Погрузить, отгрузить, привезти и уехать. Для этого не посылают ученого-испаниста. И физико-химика. Курьер, который цитирует Лорку и пишет диссертации о природе мышления. Поразительная страна!
Он молча прошелся по земляному полу барака, как Дон-Кихот, облаченный в белый халат поверх доспехов. Что-то гремело в нем: если не латы, то какие-нибудь жестянки или ключи.
— Я все-таки пошлю запрос вашему правительству, чтобы вас у меня оставили, — заговорил он, возвращаясь. — Вы поможете мне завершить открытие огромной важности. Мне одного «чуть-чуть» не хватает. Одного витка мысли.
— На одном витке мысли многого не откроешь, — засмеялся Белов.
— А не на одном ли витке мысли Ньютон открыл закон тяготения, а Леверье — новую планету? Еще не видя «эль-тигре», я только по рассказам о нем открыл, что он видит, когда его видят, и слышит, когда его слышат. Теперь я уже знаю и почему. Мне только не хватает одного витка мысли: каким должен быть щит?
Белов вспомнил свой разговор с Иржиком.
— Любой щит зависит от структуры меча, — сказал он. — От его формы и тяжести. А вы хорошо знаете меч?
Дюбонне молча оглянулся на занавеску, прикрывавшую плексигласовую клетку с «эль-тигре».
— Это еще не меч. Он еще где-то куется, этот меч. И не для нас. Но щит мы можем и должны выковать раньше. Хотите?
5
Белов пробыл с Дюбонне целый день, узнав о мошкаре почти все, что его интересовало. Предполагалось вначале, как рассказывал ему доктор, что это выброшенные бомбами скопления ядовитой мошкары, вроде москитов. Но первые же попытки поймать хотя бы несколько насекомых для опытов закончились поголовной гибелью охотников. Все погибали одинаково. Окруженные роем, они умирали медленной и мучительной смертью: у них съедали кожу. Затем у Дюбонне возникло предположение, что это роящиеся бактерии, безопасные для животных, но гибельные для человека. Удивляло лишь их странное поведение в присутствии людей: они никогда не нападали, если человек их не видел или не слышал их приближения. Дюбонне установил это по рассказам избегнувших смерти и научил партизан уходить от «эль-тигре», даже если он возникает в нескольких шагах по дороге.
Вскоре после этого из добытой случайно партизанами партии органического стекла Дюбонне изготовил «клетку» для хищника. Поймать его удалось следующим образом: один из проинструктированных доктором герильяс привел за собой большой серый рой — тогда еще предполагали, что это рой, — в двух-трехметровой, вполне безопасной близости. Попав в лагерь, рой заметался навстречу десяткам человеческих глаз, но тут же утих, потому что партизаны «исчезли» по способу Дюбонне: отвернувшись, ушли, заткнув нос и уши. Тогда замерший перед бараком рой и был пойман плексигласовым капканом доктора.
В клетке «эль-тигре» не кормили, но он не худел и не слабел, а по-прежнему лениво торчал в углу и бросался к стеклянным стенкам, как только появлялся за ними увидевший его человек. Однажды в специальном скафандре летчика, с повязкой на глазах и заткнутыми ушами и носом, Дюбонне рискнул войти в «клетку» и, орудуя закрепленными на шестах пробирками с изобретенными им мгновенно захлопывающимися крышками, сумел взять крохотные пробы серого «дыма». Микроскопическое исследование обнаружило сложную, а главное — неживую кристаллическую структуру: серый «дым», взятый для препаратов, немедленно умирал, не проявляя никаких признаков агрессивного внимания к работавшему с ним человеку.
— Значит, это оказалось не белковой структурой? — спросил Белов.
Дюбонне ответил не сразу:
— По-видимому, нет.
— А точно?
— Я работал с мертвой массой. Структура ее изменилась, элементов белковой жизни я не нашел.
— Что показал анализ?
— Завел нас в тупик. Живые клетки, умирая, перерождались. А живой «дым» не поддавался анализу.
— А если… — начал было Белов и тотчас же умолк, испугавшись догадки.
— Ну, ну… — ободряюще кивнул доктор.
— Если система искусственная и, возможно, не очень совершенная? Только такая система могла бы вести себя так в аналогичных условиях.
— Я думал об этом день и ночь, — сказал Дюбонне, — и пришел, в сущности, к той же мысли. Искусственная биосистема из миллионов микроскопических икс-единиц, аккумулирующих энергию из коллагена как питательного источника. Система с определенной программой. Ограниченной и несложной, определяющей последовательность действий системы, заложенных в ее «памяти», — локализовать объект и аккумулировать энергию. Но как локализовать? Почему система видит только тогда, когда ее видят, и слышит только тогда, когда ее слышат? Может быть, тут мы подойдем к волновой природе мышления. Скажем, система настроена на эмоциональные восприятия человека. Человек видит: на сетчатку глаза падает зрительное изображение, затем оно перекодируется и передается по нервным волокнам в виде импульсов-сигналов, восстанавливающих зрительный образ, а этот процесс, конечно предположительно, создает, в свою очередь, ответный импульс-волну к объекту-раздражителю. Та же картина и со звуковыми колебаниями и обонятельными раздражениями. И в том, и в другом случае рецепторы раздражителя лишь реагируют на ответную волну. Получается своего рода обратная связь, как пси-лучевая сигнализация в телепатии или раппорт в гипнозе.