Василий Иванович, изъерзавшийся за время радения, плюнул на всякую политическую корректность и вышел на свежий воздух - на зеленеющую постриженную лужайку. Там жадно затягивалась сигаретой отработавшая уже свой номер Нинка.
- Чё со мной не пошел, в натуре? - спросила она деловито. - Смотри, а то больше в Америку не привезут. Конкретно.
- Да, это я маху дал, - сокрушился для порядка Василий Иванович, не имевший сил разъяснить Нинке свою концепцию мироздания.
- Ну, видал, как пипл оттягивается? Как обдолбанный! - прокомментировала свои впечатления Нинка. - Крутой сегодня "холи-спирит" пёр!
-Да, блин, неслабый, - согласился с ней по некоторым размышлениям профессор, настраиваясь на её культурную волну, - мало не показалось. Чума!
- Это точно! - Нинка еле заметно усмехнулась, явно не желая выдавать себя. - За всю масть оторвались.
Нинка любила приблатненный жаргон, соответствующий, по всей видимости, её антропологии чувств. Познания её в английском ограничивались несколькими фразами и проникновенными идиоматическими выражениями, с помощью которых она читала налево и направо лекции об ужасах советского коммунизма, выколачивая из своих американских братьев и сестер деньги и подержанные шмотки на помощь жертвам ГУЛАГа. Впрочем, для чтения подобных лекций в Америке знания английского и не требовалось. Да и вообще, никаких слов не требовалось.
- Слышь, Кирпич, с собой есть чего? - спросила она деловито, давя бычок неподдельного "Мальборо" носком модного ботинка. - Трубы горят.
Она знала, что потребное ей сейчас "чего" Вася носит с собой всегда как противошоковое средство. К этому его приучило довольно частое пребывание в районах боевых действий. Так, в Афгане на его глазах не вышел из шока комвзвода Паша Леганьков: его БТР подорвался на мине. Жизнь лейтенанта могли спасти всего несколько глотков водки или спирта, которые следовало срочно влить ему в горло. Но фляги майора Кирпичникова и его товарищей были наполнены лишь водой...
Полковник вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую фляжку со значком "Гвардия" - подарок своего крестника Митяя - и протянул Нинке. Во фляге томилась и грелась верная и праведная "Столичная" калужского разлива.
Нинка запрокинула голову и сделала несколько "бульков": видно "причастное" сухенькое не утолило до конца её духовной жажды.
- Хорошо пошла, - выдохнула она, утирая ладонью рот. - Занюхать есть чем?
- Ты чё, не в Америке, что ль? - Василий протянул ей упаковку "дабл джусси фрута". - На вот, "сперментом" зажуй. Смотри только, чтобы эти козлы сахару туда не напихали.
Нинка понимающе ухмыльнулась. Она вот уже второй месяц кряду жила у Сьюзен и не отпускала своих загребущих рук с горла хваткой американки.
Василий Иванович привычным движением завинтил крышку и упрятал флягу до наступления очередных не лучших времен во внутренний карман пиджака.
- А ты чего не стал? - удивилась Нинка.
- Сам-то я не пью, - меланхолично изрёк профессор - знаток и ценитель шампанского вообще и своих любимых "брютов", в частности.
- А для чего тогда с собой таскаешь? - подивилась Нинка.
- Чтоб народ не скорбел.
Нинка заржала конём, и её вульгарный смех неприятно резанул по эстетическому чувству милицейского полковника.
С мольбища доносилось подфанерное пение "апостолов", возносивших хвалу совершенно конкретным потайным и волшебным силам за ниспослание им душераздирающего "спирита".
- Бэзил! Нас ждут в ресторане, - раздался за спиной командный голос Сьюзен, что означало в переводе на русский: "На выход! С вещами!" - Видели, каков был сегодня "холи спирит"?
Сьюзен посмотрела в глаза своего подопечного, как следователь на припертого к стенке обвиняемого, и хищно прищурилась.
- Да, изрядный, - согласился, улыбаясь, Василий Иванович.
- Это магия, волшебство! - "Следователя", похоже, потянуло на рекламу своей "компании". Зрачки её резко расширились, словно у взявшего свою дозу наркомана на ярком свету. - Это как море!
- Это точно, - согласился полковник. И добавил по-русски, вернее, по-церковнославянски: - "Море великое и пространное, тамо гади, ихже несть числа".
- Что вы сказали? - вскинула брови Сьюзен.
- Это непереводимо, - увернулся профессор и махнул рукой.
Воскресные радения оканчивались обязательным совместным ланчем в ресторане - своеобразным аналогом коллективной трапезы у ранних христиан. С той лишь разницей, что теперь каждый оплачивал свой счет сам. Поесть Василию Ивановичу толком не дали, поскольку засыпали вопросами.
Уже при рассадке Василий Иванович уловил своим чутким ухом невинный обмен репликами между Сьюзен и Кэтрин. На вопрос первой, отчего сегодня не было на богослужении Дика, вторая ответила, что у него заболели внезапно жена и дочь, однако сегодня утром их всех видели отьезжающими куда-то. "Бедняжка, - вздохнула Сьюзен, - будем молить Господа, чтобы они побыстрее поправились". На том разговор и кончился.
"Доигрался хрен на скрипке!" - отметил про себя Василий Иванович, информированный о том, что такое ослушание бедолаги Дика будет приравнено "братьями-апостолами" к попытке побега из концлагеря.
Уклонение от радения и последующей трапезы без сугубо уважительных причин означало если и не преступление, то уж, во всяком случае, злонамеренный проступок. Разумеется, ни о каком принуждении к отправлению культа и речи быть не могло: меру должного поведения определял инстинкт, безошибочно подсказывавший границы дозволенного. И вольному субъекту в этих условиях оставалось лишь строго соблюдать установленный режим, "держать улыбку" и присматривать за ближним.
Вольность уйти пораньше смогла позволить себе сегодня лишь Нинка, да и то потому, что у неё, по её словам, была забита стрелка с каким-то козлом из ФБР - добрым знакомцем своей "жилички" Сьюзен.
Не успел Василий Иванович наложить себе на тарелку "американский салат" и вооружиться ножом и вилкой, как на него навалилась Кэролайн.
- Что вам больше всего понравилось в Америке? - спросила она, тщательно, как учили её из телевизора, пережёвывая пищу.
Василий Иванович оторвался от тарелки и, задумавшись, почесал кривым ногтем в бороде. Он хотел было сказать "природа", однако заслуги насельников этого континента не было в том никакой. Мысль профессора остановилась на водопроводной воде в Вашингтоне - такой же чистой и почти такой же вкусной, как и подмосковная времен его счастливого детства, но он решил, что его слова сочтут за очередную, обидную для национальной гордости "великоамериканов" насмешку.
- Национальная галерея, - сказал, выдержав МХАТовскую паузу, полковник.
В общем, опять вышла бестактность: получалось, что то лучшее, чем богата Америка, было привозным - скупленным за бесценок, а то и вовсе краденым: и Дега, и Ватто, и Гейнсборо. Исправляя свою оплошность, полковник мысленно вышел из Национальной галереи, пересек сквер, ведущий прямиком к высящемуся вдалеке Капитолию, и устремился в здание напротив. Но не Музей африканского искусства, и не модернистов, и даже не искусства австралийских аборигенов.
Ну и музей авиации и космонавтики, конечно же! - сделал одолжение своим интервьюерам профессор. - Только вот объясните мне, Бога ради, отчего это американские аэропланы так часто носят бесовские имена - "Демон", "Вуду", "Бэнши", "Фантом", наконец?[3]
- Американские конструкторы - все верующие люди, христиане, - решительно вступилась за своих единоверцев Сьюзен.
- "Even the demons believe - and tremble!", - улыбнулся Василий Иванович, напоминая ей известное речение Апостола Иакова. И не без удовольствия повторил его, но уже по-русски: - "И бесы веруют, и трепещут". А вот у нас в России такое даже в лютые безбожные времена немыслимо было.
Действительно, возможны ли были даже при Хрущеве, устроившем новый, пуще всех прежних, погром церкви, скажем, разведчик "Ведьмак", истребитель "Упырь", бомбардировщик "Вий" или штурмовик "Вурдалак"?
- Гражданское право США, - вступила в полемику железная Кэтрин, - предоставляет творцу технического изделия право давать ему любое наименование.
Это русский профессор, преподававший в числе многих других дисциплин ещё и гражданское право зарубежных стран, знал и без адвокатши-"гестаповки" с недоразвитыми затылочными долями.
- А что касается России, - входила в раж накачавшаяся "холи спиритом" Кэтрин, - то тоталитарный коммунистический режим подавлял элементарные права человека, в том числе и свободу творчества и свободу самовыражения!
"Действительно, а если бы её не подавляли?" - вздохнул про себя Василий Иванович, наблюдавший результаты этого угнетения наших ученых и конструкторов во Вьетнаме, где он самолично допрашивал "окученных" русскими ракетами вольных летунов вольной Америки. Но у тех были свои претензии к советскому тоталитаризму, его науке и технике.
- Мы говорим о религиозной и моральной стороне дела, - мягко, но настойчиво гнул свою линию полковник.
- Чтобы добиться успеха в этом мире, с "тем миром", - возникший из ниоткуда Джозеф потыкал пальцем в пол и многозначительно улыбнулся, - лучше отношений не портить, а, напротив, проявлять к нему лояльность и почтение.
Вездесущий Джозеф хитро прищурился и весело причмокнул. Он был большой шутник и импровизатор, что как-то не очень вязалось с его солидным служебным положением. Позавчера на состоявшемся в честь Хэллоуина[4] маскараде Джозеф изображал из себя - и весьма органично - некоего ответработника преисподней.
- Водички не желаете? - полюбопытствовал он, наполняя Васин стакан пенящейся и пузырящейся жидкостью имени очередного злого духа - родного брата гоблина и вуду. На зеленой бутылке горела до боли знакомая надпись: "Sprite".
Вася инстинктивно отодвинул стакан. Ему представилось, что он вновь бредет в непроглядной ночной мгле по дремучему лесу, где путаются под ногами, корча рожи, гномы, завывает Бэнши, а из кустов выходит навстречу ему, раскрывая объятия похожий на Джозефа упырь и, причмокивая, спрашивает: "Do you like America?"
- Do you like America?- "гестаповка" Кэтрин упёрла в него двустволку своих близко посаженных холодных глаз.
Полковник, которому предлагалась в данный момент роль подследственного, не спеша дожевал кусок таявшего во рту бифштекса, поднял голову.
...Он поднял голову и зажал уши. По рукам стекала на рубашку не желавшая сворачиваться кровь.
Дымилась земля, на ветру разгорались ярким оранжевым пламенем тростниковые лачуги. Лежали без признаков жизни человеческие тела. Кричала, еще не придя в себя от шока, молодая вьетнамка-роженица; ей оторвало руку.
Но он не слышал её крика.
Рядом с ней застыл с развороченным животом ее сынишка - лет пяти-шести от роду.
Преследуя отбомбившиеся только что "фантомы", пронеслась над ним пара "мигов".
Но он не слышал их свиста и грохота. Он попытался приподняться. Приподнявшись, стал отхаркивать переполнявшими его онемевший словно после наркоза рот сгустками крови.
Он выл от нестерпимой боли. Кричал и не слышал своего крика. Это было ровно двадцать лет назад.
Кэтрин не выдержала его взгляда.
- Do you like America?- повторила словно на допросе она.
На прорезавшемся сквозь тучи солнце ослепительно сверкнули все тридцать два вставных зуба русского полковника:
- Йес, ай ду.
По ходу ланча предполагалось выступление Василия Ивановича, и ему, к его великой неохоте, было предоставлено слово. Перед этим Сьюзен сообщила собравшимся, что их русский гость прибыл вчера из Атланты, где находился по приглашению президента Д. Картера на конференции "Христианство и демократия". Вводная Сьюзен, организовавшей это приглашение, произвела на собравшихся изрядное впечатление: профессору зааплодировали. Все прекрасно понимали, что едва ли какой брат-апостол мог так запросто потрепаться Вась-Вась с самим президентом США. Сьюзен, купавшаяся в лучах света, исходившего от русского гостя, торжествовала. Смотрите, кого я вам привела! Не баран начхал!
- А что вы думаете о перспективах демократии в России? - спросил, стерев с лица свою вечную улыбку Джозеф.
- Об этом я и хотел сегодня поговорить, - вздохнул Василий Иванович, утирая салфеткой рот. - Леди и джентльмены! Мы все крайне озабочены перспективами демократии в посткоммунистической России. Но что есть демократия вообще и демократия в России, в частности? Что представляет она собой в метафизическом плане? Каждый народ мыслит логически и метафизически одновременно. Логика у всех одна, а метафизика у каждого народа своя.
Как учит нас немецкая классическая философия, объект нужно постигать в его развитии, а потому без исторического экскурса в историю демократии нам не обойтись.
Кто был в истории первым демократом?
Демокрит? Аристотель? Джефферсон?
Ни тот, ни другой, ни третий.
Денница. Ангел, отпавший от Бога-Творца и прозванный Богом Сатаной, что означает "клеветник".
Почему, спросите вы, именно Сатана - первый в истории мира демократ?
Отвечаю. Мир создан так, что он до начала течения времени, то есть изначально, определенным образом структурирован. Иными словами, когда некий субъект вознамеривается что-то там преобразовывать, он застает мир уже определенным образом организованным. И именно против этой структурированности и выступает демократ. Надеюсь, это вы не будете отрицать, ибо пришествие демократии всегда и везде начиналось с воплей: "Долой!"
В этих целях использовалась определенная идеологическая уловка: сначала объявлялось, что мир создан вовсе не Творцом, а потом объявлялось о необходимости его усовершенствования в соответствии с требованиями разума, то есть того, кто эти тезисы подбрасывает.
Проще говоря, того же самого демократа.
Повторюсь во избежание недоразумений, особенно в вашей демократической стране, речь идет не о политике, которая есть лишь узкий аспект человеческого бытия, а о метафизике политического, как говорят немцы.
Для чего нужно демократу разрушение прежней структуры?
Разумеется, для создания новой, в которой ему будет отведено место начальника; иначе зачем огород городить?
Но что есть Денница в чисто метафизическом смысле?
Он есть тварь, то есть нечто сотворенное Богом и, следственно, уступающее Творцу во всех отношениях.
Таким образом, демократия предстает в качестве бунта твари против творца, бунта существ низшего порядка против Верховного Творца всего сущего.
Напомню вам, леди и джентльмены, что сонм ангелов небесных подразделяется внутри себя на девять разрядов, строго иерархически структурированных.
И что же, с точки зрения демократа, ангелы должны голосованием - тайным ли, открытым ли, поименным ли - решать вопрос, каким образом поступать их Творцу в том или ином случае? Это же абсурд. Метафизический абсурд.
Не сочтите за вульгарную аналогию, но если собрать вместе всех тараканов и на общем тараканьем собрании постановить упразднить весь остальной - нетараканий - мир, то неужели же у кого-то может возникнуть мысль о том, что решение этого собрания упразднит мир, созданный и обустроенный Творцом?
Пойдем далее. Денница, он же сатана, увел с собой сонм ангелов, поддержавших его и, следовательно, восставших против Бога.
Что, он будет решать свои вопросы путем голосования этих своих подручных? Или все же авторитарным способом?
Разумеется, он устанавливает жесточайшую диктатуру в признавшей его начальником и главарем среде. Тут же начинается и формирование новой структуры с жесткой иерархической организацией.
Так что ангелы, ушедшие вслед за сатаной и отпавшие от Бога, суть первые жертвы демократии. Но есть и вторые. Это, как вы уже догадываетесь, наши прародители - Адам и Ева.
Именно их соблазнил сатана.
Это они были изгнаны из Рая. И вовсе не за то, что попробовали яблочек, а за ослушание. За нарушение сурового отческого запрета, за подрыв иерархической структуры, за недоверие к Богу-Творцу, бесконечно любящему и создавшему их.
Не сочтите за богохульство, но позицию Бога можно представить себе следующим образом: "Не хотите жить так, как вам предписано? Ну что ж, живите, как знаете. Посмотрим, что из этого получится".
Что из этого получилось? Всемирная история со всеми ее ужасами. И потребовалось прямое вмешательство небесных сил для спасения душ человечества - миссия Господа нашего Иисуса Христа.
Василий Иванович размашисто осенил себя крестным знамением.
- Теперь о делах земных.
Что есть человеческая иерархия? Это определенное отражение иерархии небесной. Не случайно православный Царь, изначально христианский Царь - а мы здесь собравшиеся в зале, надеюсь, христиане? - есть Помазанник Божий, несущий ответственность за вверенную ему Богом державу. Кстати, подобный взгляд на власть господствовал в Древнем мире повсеместно.
Начиналась демократия, как вы помните, с лозунга, провозглашенного в прекрасной Франции: "Эгалите, либерте, фратерните". Правда, тут же застучала гильотина. Но кто ж это мог предвидеть?
Но позвольте спросить, "равенство" кого с кем? Равенство тех, кто принял Христа, с теми, кто отверг его? Такое равенство невозможно в принципе. Равенство перед чем? Перед уголовным и уголовно-процессуальным кодексами? Это, конечно, возможно, хотя, как вы знаете, сложно осуществимо на практике. И к тому же это крайне узкий взгляд на проблему.
То же и о братстве. Братство служителей Бога и диавола немыслимо. А свобода? Христианин знает лишь одну свободу: быть прозрачным для воли Божией. Всё остальное - от лукавого. Повторяю, речь идет о сути дела, "метафизической сути", а не о политических и юридических частностях, из неё вытекающих и не могущих быть ориентирами в жизни христианина.