- Ты что?!
- Спокуха, я видел, как завозили.
- Так это для руководящего состава!
- И для нас парочка найдется, так? - Улыбка довершила дело.
Быстро запихнул две бутылки пива в "дипломат" и убежал, не попрощавшись. Буфетчица Наташа долго смотрела на оставшуюся открытой дверь.
В автобус Сашка влез перед самым носом начальника, чего раньше никогда не бывало. И от этого почувствовал себя если не героем, то, по крайней мере, человеком, способным на поступок. "Вот так и держать!" - подбодрил себя, не догадываясь, что начальнику было по большому счету наплевать - впереди ли него какой-то там Сашка Кондрашов или позади. На четвертой остановке выскочил из автобуса, уверенно раздвигая штурмовавших двери.
- Эй, полегче! - прохрипели в затылок.
Сашка ответом не удостоил, прошел мимо, к метро. После темной улицы свет казался чересчур нахальным, приходилось щурить глаза.
В метро Сашка чувствовал себя неуютно, выставленным напоказ. Особенно когда было мало народа: сиди и смотри на целый ряд незнакомых людей, а они на тебя пялятся - кино наоборот. Хорошо, когда читают или спят, хорошо, но всегда найдется тип, а чаще этакая неестественно прямо сидящая дама - и начинают перебирать глазами каждую черточку лица, складку одежды, да при всем при том вовсе не пытаются скрыть своего отношения к увиденному, отношения, как правило, малоприятного. Нет, не любил этого Сашка. В толчее было лучше - уставишься кому-нибудь в затылок или в стенку и стоишь себе.
Но самое худшее, когда ни то ни се, когда народу средне. Читать Сашка в метро не мог, спать или притворяться, что спишь, тем более. И его обжигало на каждой остановке. Двери разъезжались, люди входили... и хорошо, если это была молодежь - тогда он спокойно сидел - или пожилые, беременные, с детьми на руках - тогда он сразу вскакивал, но было и нечто среднее, не вписывающееся в категории, заставлявшее мучиться сомнениями - то ли уступить, то ли это будет смешно выглядеть. Он клял про себя моложавых старцев и подтянутых загримированных старушек, ругал последними словами эту дурацкую широченную моду в женской одежде, когда самая юная и стройная школьница выглядела будущей мамашей, направляющейся прямехонько в роддом. Но чаще поднимался, лишь бы не сидеть, не мучить себя. Вставал всегда первым, даже если рядом сидели пионеры-всемпримеры, солидные абитуриенты и уже подрастерявшие солидность студенты-старшекурсники. При этом всегда завидовал их выдержке, а себя казнил за слабость характера. Каждая поездка домой превращалась в пытку, не очень страшную, не грозящую лютыми последствиями, но изощренную и затяжную. На работу ехать было приятней - в транспорте, исключая редких ранних пташек пенсионного возраста, толпился лишь здоровый и моложавый служиворабочий люд.
Но сегодня все должно быть иначе! Сегодня Сашка решил задавить в ,себе уколы и трепыхания совести. Твердость, воля, непреклонность, безразличие... Пускай мелочь, вот с мелочей и начнем. Ведь удается же другим, да почти всем, а он что, хуже?!
Проскользнул в дверь, не дожидаясь, пока все выйдут, и уверенно плюхнулся на свободное место. В ту же секунду над ним нависла чья-то раскормленная до чудовищных размеров фигура в сером буклястом пальто. Старичок, сидевший рядом, покосился на Сашку, но головы не повернул и ничего не сказал. Не выдержал сосед слева, уступил. "Так и держать, - отозвалось победно в груди, - выигрывает тот, у кого выдержки побольше. Главное, чувствовать себя на своем месте!" Но радовался недолго. Перед ним застыла пожилая женщина с двумя сумками в руках и усталым лицом. "Ну чего, спрашивается, места мало? - Да вон же, оборотись - три девчонки сидят, самое большее семиклассницы, ну что же вы молодежь-то не хотите воспитывать, привыкли, что одни и те же уступают, и когда им по десять было, и по двадцать, и по тридцать пять, привыкли, что они не откажут, а другие поколения как же, как сидели в двенадцать, так и в двадцать пять и в сорок сидеть будут! Ну чего не перед ними встала-то, ведь помоложе, ну до каких же..." Сашке стало не по себе. Угрызения совести терзали его нешуточно. "Ну нет, хоть наводнение, хоть пожар, триста беременных инвалидов - не шелохнусь!" Старичок вновь покосился, вздохнул протяжно, еле слышно. Сашка опустил глаза, чувствуя, как судорогой сковало шею и затылок. Девчонки напротив трещали без умолку, похохатывали, елозили по сиденью. "Ведь вот же, хоть бы что, ну почему им все до фонаря, а я как на сковородке, как на скамье подсудимых?! А паренек в конце сиденья? Уперся в свой детективчик - и трава не расти, а на лице - игра интеллекта, увлеченность. Ведь могут же люди! Эх, неврастеник законченный, ладно, тихо. Спокойствие, безразличие..." Через две остановки женщина вышла. А взамен нее в дверь не вошел, но прямо-таки ввалился и двинул к Сашке, чуть не падая, пошатываясь на трясущихся полусогнутых ногах, еле живой пенсионер, подслеповатый и с палкой в руке. "Чуют они, что ли?! Нет, нет, нет, держаться!" Сашка склонил голову еще ниже. Старик рядом вздохнул протяжнее и встал.
На душе было слякотно и гадко. Девчонки по-прежнему щебетали, паренек упивался чтивом, а Сашка пылал на костре. И казалось ему, что все в вагоне наслаждаются созерцанием его медленного и мучительного самосожжения. Безразличным и спокойным оставаться не удавалось. Куда там! Он не помнил момента, когда чувствовал себя поганее.
Вышел на три остановки раньше в наипаскуднейшем настроении, взвинченный до предела. Пробираясь к эскалатору, каждый случайный толчок воспринимал как пощечину. С большим трудом сдерживал себя - еще не хватало вспылить, наделать глупостей. И опять ему казалось, что все смотрят на него, и не только осуждающе и насмешливо, но вообще как на чокнутого. "К черту все! Не к невропатологу надо, а в психушку, сразу, без всяких там консультаций!" Его сильно тянуло наверх, глотнуть чистого холодного воздуха, выбиться из толчеи, постоять где-нибудь в безлюдье, в темноте.
Милционер, застывший у будки, из которой просвечивала красная метрополитеновская шапочка, покосился на Сашку. И у того вовсе ноги ослабели. "Докатился, за пьяного Принимают. А чего такого, может, так и есть, может, с ходу надо таких в вытрезвитель тащить!"
При входе на эскалатор он споткнулся и толкнул грудью женщину, стоявшую впереди. Та обернулась, раскрыла было тонкий яркий ротик, но промолчала. А он как застыл с виноватой улыбкой на первой ступеньке, так и выкатился с нею на площадь. "Доэкспериментировался, к черту, надо увольняться и в глушь: в Сибирь лесником, на Камчатку смотрителем маяка, подальше от людей! Или вообще..." Последнее вытащило Сашку из бешеного ритма самобичевания и рассмешило. Он вдруг почувствовал облегчение. Все показалось пустяками нестоящими, семечками. Он сменил виноватую улыбку на бодрую, даже самодовольную, вдохнул поглубже, зажмурил глаза и... полетел на тротуар - поскользнувшийся парень сбил его с ног, но сам удержался, побежал дальше, бросив обычное "извините". Сашка был готов расплакаться. Встал, отошел к барьерчику, присел на него. В глазах зарябило, домой ехать расхотелось.
Он порылся в карманах, вытащил пригоршю медяков. Двушек было полно. Метнулся к телефонной будке. Но тяжелая заледенелая дверь дрогнула перед самым носом - две студенточки с тубусами под мышками заговорщицки переглядывались за стеклом, на Сашку внимания не обращали. .Через пять минут ожидания он постучал монетой, показал на часы. От него отвернулись. Четыре пушистых разноцветных помпончика, свисающие с шапок, мелко трялись над воротниками. Когда хохот становился столь громок, что вырывался из будки, тряслись и сами шапки, и воротники, и спины. Сашке было совсем не смешно. Бежать к другому автомату? Только отойдешь, эти болтушки выскочат, а какойнибудь шустряк влезет, нет! К Светке, все остальное побоку! Сашка как загипнотизированный вперился в спины. Ветер выдувал слезу, но он не отворачивался, не прятал лица. Лишь на миг его оторвал от созерцания неуемного веселья визг тормоза. И этого хватило.
- Извиняй, приятель, спешу, - хлопнув Сашку по плечу, в будку влез-таки шустряк в необъятной шубе.
Выпорхнувшие девчонки будто по команде развернулись, с восхищением глядя на шустряка. Тот одной рукой придерживал дверь - на случай, если "приятель" будет рваться внутрь, другой крутил диск - трубка пропала в зарослях воротника и длинных лохм, свисающих из-под несерьезной, как с детсадовца снятой, пестренькой шапчонки. Когда подруги заметили Сашку, настроение у них явно испортилось.
- Пошли, - брезгливо сказала одна, повыше, и бросила на Сашку такой взгляд, словно он ей на ногу наступил.
Сашка повернулся к уходящим студенткам боком - в спину ударила дверь, ручкой промеж лопаток - он чуть не упал, шапка съехала на висок.
- Спасибо, браток, выручил, - крикнул на ходу шустряк в шубе, - с меня рупь! - и слился с толпой.
Забыв про боль и обиду, Сашка нырнул в будку. Три двушки автомат слопал. На четвертую и пятую отзывался короткими гудками, но монеты не возвращал. Сашка взмахнул кулаком терпению его подходил конец... но вдруг виновато оглянулся. За стеклом в темноте белело суровое лицо с разлохмаченными бровями и бородавкой на верхней губе. Глаза застывше следили за кулаком, бородавка подрагивала. Сашка обмяк - рука нехотя опустилась, полезла в карман.
На гривенник автомат отозвался густым, даже каким-то сиропным баритоном:
- Вас слушают.
Сашка ударил пальцем по рычажку, черт, не туда попал! В щель полетела еще одна десятикопеечная монета. Набирал номер со всем тщанием. На этот раз сиропа в баритоне было поменьше.
- Да говорите же! - донеслось из трубки так явственно, будто обладатель баритона в ней и сидел.
Сашка опешил - ошибиться он не мог; но ведь Светка всегда одна: ни друзей, ни подруг, ни родственников...
- Ну говорите, наконец! - взвыл баритон совсем без сиропа.
А потом, уже тише, будто издалека, трубка поинтересовалась Светкиным голосом:
- Кто там?
- Молчат, шутники! - баритон оборвался.
И внутри у Сашки все оборвалось. Нет, он не ошибся - это был Светкин телефон, Светкина квартира, Светкин голос. Но кто же тогда? Голова гудела.
- Болтают часами! - бородавка запрыгала вместе с губой. Тунеядцы!
С кем его отождествлял старик, Сашка не понял. Да и не расслышал он толком сердитой фразы. Под ногами "бешено закружилась поземка, задуло под брючины.
От кого угодно мог ждать чего угодно, но Светка! Он никогда не испытывал чувства ревности, поводов не было, а тут накатило - да такой жгучей обидой, что завыл бы, да неудобно перед людьми. А те спешили с работы по домам так, словно все как один оставили на столах включенные утюги. Вместе с обидой пришла растерянность, вслед за ней острая жалость к себе. "Все они... сговорились будто..." - закружило в мозгу поземкой. "Ну и пусть! Ничего нет и не было, хватит! Твердость, воля безразличие..."
Вопреки настроению, даже наперекор ему, он решил заглянуть в книжный магазин - благо по дороге. Там в отделе книгообмена у него стоял "прогрессовский" сборник под названием "Английский политический детектив". Сборник пользовался среди детективщиков и менял огромным спросом и на черном рынке стоил четверть Сашкиной зарплаты. А просил он "Пьесы" Булгакова, книгу тоже ценную, но все-таки не такую дорогую - примерно в одну пятую той же зарплаты. Не несли. Вот уже полтора месяца. И через пятнадцать дней срок истечет, придется выкупать ненужный детектив, если, конечно, по странной случайности, он не пропадет под конец срока, как это часто случалось в обменах, и особенно с остродефицитными книгами твердой валютой черных рынков.
Сашка брел, не замечая прохожих, часто натыкался на них, извинялся, но осмотрительнее не становился - мозг не поддавался волевым командам, перебирал одно и то же. Перед каждым очередным походом в книгообмен настроение у него резко падало, внимание рассеивалось. "Да на таких условиях любому другому в тот же день бы пару Булгаковых принесли!" - думал он. И, в общем-то, был прав - условия сверхльготные.
- Извините, я нечаянно, - промямлил он на очередной толчок, склонил голову.
- Смотреть надо под ноги! - проскрипело над ухом.
Сашка еще раз улыбнулся виновато, ссутулился. "Интересно, почему это под ноги? - подумал вскользь. - Что они, под ногами, что ли, ползают?" Холод пробирался под куртку. Сашка ежился. И одновременно чувствовал, как его начинает потихоньку бросать в жар. До дверей магазина оставалось несколько метров.
На ходу он вытащил очки, нацепил их - зрение, в целом, было нормальное, но когда приходилось высматривать что-то вдалеке, давали о себе знать недостающие диоптрии. Перчатки сразу же, чтоб не мешались, сунул в карман.
В дверях он долго не мог разминуться с низенькой старушкой. Та почему-то выносила из книжного две авоськи, раздутые, как шары, и была очень вежливой, все норовила пропустить входящего Сашку. Тот, со своей стороны, демонстрировал собственную вежливость. Очки начинали запотевать, как и всегда при входе с мороза в теплое помещение. И оттого Сашка полуослеп. Они со старушкой еще долго бы деликатничали в дверях, но помог бородатый верзила, который впихнул обоих в магазин и, даже не заметив своего решительного поступка, тут же устремился к прилавку.
Часть собранной воли Сашка уже порастерял. Долго топтался за спинами покупателей-обменщиков. Потом протиснулся-таки и, отыскав на полке свой номер, увидел пустое место. "Неужели?!" - трепенулось в груди. Он протер очки, еще раз вгляделся, убедился окончатся ьно.
Продавщица, она же товаровед, очень миленькая и очень фирменная, вся в сплошных этикетках, девушка, старательно втолковывала пожилому человеку в черной папахе и черном старомодном пальто очевидное для клиентов, толпящихся тут же, возле прилавка:
- Да поймите же вы, ну кто принесет за вашего Гоголя Дюма, ну что вы?!
- А я не понимаю, чем Дюма лучше? - стоял на своем старик.
Продавщица изо всех сил старалась быть вежливой. Молодые люди по краям прилавка, знакомые все лица, наперебой совестили настойчивого клиента.
- Бессмысленно ставить, вы понимаете? - говорил один, тараща покрасневшие от чтения глаза и потрясая в воздухе тоже красным, припухлым пальцем. - Вы только двадцать процентов потеряете... ну-ка, сколько это там, - он повертел книгу в руке, - ого, шестьдесят копеек! И все, понимаете?!
Упорство пожилого свидетельствовало о старой закалке и крепких нервах. Он не кипятился, не обижался и продолжал стоять на своем:
- Нет, это вы не понимаете, молодой человек: магазин, государство получает двадцать процентов, или шестьдесят копеек, как вы изволили милостиво подсчитать, - и слава Богу, я за! Всем польза. А не поменяют, расстраиваться не буду. Тем более что и места свободные есть. - Последнюю фразу он произнес тверже и обратил ее к продавщице.
Та закатила глаза, забарабанила пальцами по пухлому журналу. Неимоверная усталость и безграничное терпение отразились на ее юном, гладком лице. "И почему они все такие симпатичные?" - подумал неожиданно Сашка, совершенно позабыв и про Светку, и про все остальное. Но сказать слово старику в поддержку не решился, боялся сглазить удачу. Да и вообще ему хотелось побыстрее завершить всю эту процедуру и уйти отсюда.
Красноглазый молодой человек тяжело отдувался, пожимал плечами. В очереди начинали беспокоиться.
- Других не уважаете, так хоть себя уважайте! - сказал кто-то.
- Хватит уже с ним одним возиться! - поддержала женщина в искусственной шубке, стоявшая последней.
"И когда они только набежать успели? - удивленно подумал Сашка. - Десять минут назад всего трое было". И его прорвало.
- Вы стоите, и человек стоял! - сказал он резко, полуобернувшись к очереди. - У нас у всех вон полные портфели книг, а у него всего одна-дела на полминуты...
Оборвал неожиданно. Его речь, вместо очереди ударяла по продавщице - а это вовсе не входило в Сашкины планы.
- Ладно, давайте вашу книгу.
Оформление квитанции, как Сашка и предполагал, занялR не больше полминуты. Причем "спасибо" старик не сказал, он лишь чуть склонил голову, отворачиваясь от прилавка. А на Сашку взглянул очень по-доброму, даже как-то не по-стариковски, а по-детски, беззащитно и веряще.
И тот почувствовал себя не виноватым перед всеми на свете, а нормальным, уверенным человеком, протянул квитанцию. Девушка в наклейках полистала журнал и сказала:
- Платите в кассу, два шестьдесят.
Сашка дернулся было, но с места не сошел, стоял, потирая руки, чувствуя, как они становятся влажными. "Дипломат" коленями прижимал к прилавку, не хотелось ставить на слякотно-затоптанный линолеум.
- А посмотреть можно? - проговорил он вкрадчиво.
- Ну что там смотреть? - Продавщица все же полезла куда-то под прилавок, на секунду задержала там руку. - Что просили, то и принесли, чего смотреть!
Сашка начинал потихоньку краснеть. Сдвинул шапку набок.
- Ну, знаете кота в мешке... - попытался он отшутиться, хотелось бы взглянуть.
Книга выпрыгнула на прилавок. Продавщица не сводила глаз с Сашки, прямо-таки прожигала насквозь. Красноглазый, видимо, прописавшийся навечно у прилавка, шумно засопел, скривил губы в добродушнопренебрежительной улыбочке. Сашка повернулся к нему спиной. Он все еще не верил своим глазам: перед ним лежал Булгаков, тот самый, нужный ему, но что это была за книга - на ней не только ели, сидели, пили, но, наверное, и спали: затертая, обмусоленная, перекошенная...
- Но я же просил... - голос дрогнул, - ведь я ставил совершенно новую книгу, я же просил, чтоб и мне в хорошем состоянии!
В очереди шумно обсуждали Сашкины дела, посмеивались. Но он ничего не слышал.
- А это, по-вашему, плохое?! - Продавщица двумя пальчиками с серебристыми в блестках ноготками, как дохлую крысу за хвост, приподняла книгу над прилавком и... блок выскользнул из обложки, полурассыпался.
- Им лишь бы состояние, - послышалось из очереди, - лишь бы на полочку поставить и никому не давать.
- Для престижа, - поддержала женщина из конца очереди.
- А я вот для детей собираю, а должна часами тут стоять! Да что вы с ним возитесь!
- Не хочешь, парень, оставь, я возьму, - со смешком проговорил из-за спины красноглазый.
- Избаловались чересчур!