Однако дело двигалось. Тяжело, со скрипом, сопровождаемое руганью и отчаянной спешкой строительство уверенно продвигалось вперед. Я понимал, что воевать с Османской Империей за проливы, не запечатав их наглухо от британской эскадры чревато повторением Берлинского конгресса. Когда Россию, несмотря на убедительную победу на суше, оставили без кровью оплаченных плодов победы. Уж лучше положиться на Бога и оставить мысли о проливах навсегда, чем воевать, зная, что победу отберут. Думать, что удобной возможностью пощипать Россию больше не воспользуются как-то слишком наивно.
Дальнейший разговор с моими ближайшими соратниками прошел очень обыденно. Менделеев отчитался о своих успехах на ниве зарождающейся химической промышленности. Столетов рассказал о проведенных исследовательских работах по вопросам земледелия на Северном Кавказе и Средней Азии. Рейтерн вспомнил, что забыл выразить свое негодование о тратах на исследования, честно говоря, совсем уж копеечных. Бунге горячо поддержал его и не преминул попрекнуть Краббе с Путиловым - основных растратчиков в нашей компании. Те принялись ожесточенно защищаться. Не став ждать пока все выговорятся (было уже глубоко за полночь), я выпроводил своих собеседников.
Несмотря на усталость, спать не хотелось. Такое бывает после тяжелой умственной работы, когда мозг по инерции продолжает думать, отказываясь выключаться по приказу. Ночная прогулка на свежем воздухе здорово бы поправила ситуацию, но без серьезной охраны прогуливаться неразумно - не до фрондерства. А напрягать Рихтера и свою охрану, которым и без того тяжело мне как-то не хотелось. Пришлось ложиться спать. Но тут заявился, как почувствовал, что я о нем думаю, начальник моей охраны и принялся сбивчиво извиняться и просить отставки, мотивируя тем, что не сумел обеспечить должной защиты. Я не сразу понял чего Оттон Борисович хотел от меня, а когда понял, то от души отругал за малодушие и нежелание работать. Затем высказал все, что я думаю, об этом решении, и успокоил его тем, что за следующее удачное покушение его ожидает не какая-то там гуманная отставка, а полноценный расстрел. Рихтер расстрелу весьма обрадовался, поблагодарил за оказанное доверие, пообещал искупить потом и кровью, после чего успокоенный ушел. Ну а я в смог заснуть.
* * *Дмитрий Иванович Менделеев возвращался с тайного совета у государя в самых восторженных чувствах. От недавней тревоги за судьбу императора, с которой блестящий химик с некоторых пор тесно связывал свою карьеру, не осталось и следа. Более того, его здоровое честолюбие заглотило наживку получить высокий чин по самое брюхо. Какому-то промышленнику, пусть бесспорно и весьма талантливому, государь отдал целое министерство! Пусть его ещё только предстоит отстроить, пусть награда во многом была получена авансом, но Дмитрий Иванович вспомнил Взгляд. Да-да, это был именно Взгляд! Когда император поздравлял Николая Ивановича министром, то весьма многозначительно посмотрел на него, как бы намекая на возможность стать следующим. Пусть не министром, но главой отдельного департамента так уж точно.
Менделеев вполне обоснованно считал, что так оно и будет. Понимая, что работы на пути к своему департаменту ему предстояло целое море, он не отчаивался, а напротив, рвался в бой. Душу приятно грело знание того, чего он сам добился, в том другом мире, который мог бы случиться. Да и теперь периодическая таблица химических элементов его имени будто бы приснившаяся во сне увековечит имя Менделеева истории мировой науки. Но это обещало быть только началом! Его ждали десятки открытий и изобретений, далеко не все из которых были сделаны им. Иногда на задворках сознания Дмитрия Ивановича мелькало сожаление о том, что приходится присваивать себе чужие озарения, но надолго эта мысль не задерживалась. Времени на самобичевания и сомнения не оставалось - государь настойчиво требовал немедленного результата.
Менделеев с улыбкой вздохнул и покачал головой в полутьме увозящей его домой кареты. Ему необходимо было не только получить, но и развернуть полномасштабное производство керосина и тротила для снарядов. И если с керосином больших трудностей не ожидалось, то с тротилом придется помучаться, не столько ради того чтобы не было таких проблем как с капризным динамитом, сколько для использования тротила в снарядах, где динамит абсолютно непригоден. Производство серной кислоты было совершенно недостаточным и нетехнологичным, а её требовалось много, очень много. Хотя кто мешает ему поначалу использовать в промышленности тот же динамит, оставив тротил только для снарядов? Менделеев хмыкнул в темноте кареты посетившей его очевидной мысли. К тому же производства динамита будет прекрасным вкладом с его стороны в разорение этих негодяев, Нобелей, которых пришлось едва ли не силой выживать с легкодоступных нефтяных месторождений Баку.
Но на этом дела Дмитрия Ивановича отнюдь не заканчивались, по образцу Путилова ему вменялось немедленно готовить не только химиков, но и обучать рабочих для своих производств. Наладить отечественный выпуск керосиновых ламп и приложить все усилия к захвату рынка. Государь обещал процент от прибыли керосиновых производств, заранее деля шкуру неубитого медведя. Хотя если продукт будет использоваться столь массово, то в обозримом времени после появления его на рынке Менделееву светило стать богаче Обухова с его марками стали.
Глава 10. Деньги, деньги и ещё раз деньги
20-ые числа февраля 1865 - сентябрь-октябрь 1865
На второй день трехдневного траура по усопшему наследнику престола Российского. Польские погромы, спонтанно охватившие огромную страну, поутихли и кое-где переросли в еврейские (ну не любили простые русские мужики евреев, не любили). Империя казалось, замерла в ожидании страшной и громкой расправы над бунтовщиками и предателями. Во всех крупных городах был введен комендантский час. Да и вообще люди старались лишний раз не показываться на улицах - всюду сновали донельзя обозленные патрули...
Через окошко под низким, сводом, потолке, пробивался поздний рассвет петербургского утра. В маленькой, едва ли три на три метра, камере Петропавловской крепости пахло сыростью и гнилой соломой. Обстановка была скудной: койка, прибитая к полу, железная доска, врезанная в стену и имеющая изображать стол, да клозет - вот и вся мебель. Света в камере почти не было, лампу приносили только с миской отвратительной бурды, к которой Пётр Данилович не притрагивался, и куском липкого вонючего хлеба.
Жутко лягнувшая щеколда мгновенно разбудила заключенного. Он испуганно вжался в соломенный матрас, в голове заметались всполошившиеся мысли. Едва железная дверь в камеру открылась, в неё тут же шагнул офицер в ставшей ненавистной, черной, 'вороньей' как называли её в тюрьме, форме. Сопровождавшие охранники заходить не стали, заняв пост снаружи. Офицер с явным презрением окинул взглядом арестанта. Еще бы, за проведенное в камере время Красновский сильно похудел и сошел с лица. Старые штаны болтались на нем мешком, и он постоянно придерживал их руками, так как ремень у него на всякий случай отобрали. Сильные волнения и переживания оставили свой след на его некогда круглом, упитанном лице. Он практически не спал. Солома была жесткая и колючая, клопы злющие... Впрочем, на третью ночь и клопы устали, и Красновский привык: в конце концов, засыпать удавалось. Вот только нет-нет, да и раздававшиеся крики и стоны из соседних камер мигом сгоняли любой сон. Заставляли со страхом думать о собственной участи. Неудивительно, что под глазами у Красновского чернели круги, испещренные недавно обретенными морщинками, видными даже в тусклом, пробивающемся из-за решетки, свете камеры. На висках появилась проседь, да и само лицо имело не самый здоровый цвет. Климат Петропавловской крепости тому не способствовал.
- Петр Данилович? - обратился вошедший в темную камеру офицер. - Добрый вечер. Рад видеть вас в добром здравии.
Лицо Петра мотнулось, как от пощечины. О, как он ненавидел эти слова и эту форму. Именно с них начались его злоключения!
Петра Даниловича арестовали на следующий день после злосчастного покушения. Признаться, прочитав утренние газеты, Красновский совершенно не связал произошедшее в Зимнем дворце с тайным клубом, членом которого он состоял уже полтора года. Ах, Блудов, Блудов! Совсем по-другому смотрел теперь Пётр Данилович на обещавшие новые возможности и связи осторожные разговоры с главой всемогущей Канцелярии в столичном Английском Клубе. Осторожность старого холостяка подвела его на этот раз. Пускай соседи и товарищи по клубу считали его тугодумом. Не приумножить, но сохранить состояние, составленное удачей прадедов и выслугой дедов в наше бурное время помогала ему именно осторожность. Выкупные платежи нужно было пристроить с умом, об остальном подумаем потом. Красновский не участвовал в железнодорожной горячке, так и не давшей ожидавшихся князьями и баронами барышей. Красновский не участвовал в едва начавшейся учредительской горячке, как-то вдруг придавленной министром финансов. Родная Тверь не Херсон, на запашке денег не вырастить, сколько сеялок ни покупай. О активно открывающихся первые пару лет после освобождения крестьян фабриках и речи быть не могло. Советы лиц проверенных позволяли ему делать десять процентов там, где другие делали тридцать - или прогорали.
Когда же польский мятеж вспыхнул с новой силой, Красновский свернул операции и перевёл оставшуюся часть капитала в надёжные английские бумаги. Дальше положишь - ближе возьмёшь. Красновский знает, как дела делаются. Лишь бы не попасть под горячую руку.
Но когда на крыльце снимаемого им в столице дома показался полный казачий наряд и двое молодых офицеров в ещё незнакомой, черной форме, что-то ёкнуло у Петра под лопаткой. 'За тобой пришли' - злорадно прошелестел ехидный внутренний голосок, - 'нечего было в заговорщиков играть!'. Как загнанный зверь заметался Красновский по дому, с затаённым страхом вслушиваясь во всё более и более требовательный стук во входную дверь. 'Схватить саквояж, в него только самое необходимое, деньги и документы!' - лихорадочно думал он, суетливо готовясь к бегству, и время от времени испуганно поглядывал на улицу, дрожащей рукой отодвигая уголок портьеры, закрывающей окно.
Три минуты беспорядочных метаний - и саквояж готов. Но только Петр Данилович успокоено вздохнул, как вдруг внезапно раздался треск вышибаемой двери. Подбежав к окну, Красновский увидел только вывороченный косяк и висящую на петлях дверь. Казаков на улице уже не было, и лишь один из офицеров в черной форме скучал у входа.
'Бежать, надо бежать' - мелькнула мысль и Петр сломя голову бросился в соседнюю комнату, из которой было можно спуститься на первый этаж, к черному входу.
Он на полной скорости проскочил смежное помещение, затем поворот, дверь, снова поворот, лестница...
И тут ему на плечи упало что-то тяжёлое, потянув за собой. Руку сдавила жуткая боль, а в нос ударил резкая смесь запахов конского пота и махорки.
- Не дергайся гнида, а то хуже будет, - прямо в ухо сказал прокуренный бас. Держащий Красновского казак еще сильнее вывернул ему руку, заставляя встать с пола. Пока Петр Данилович поднимался, из соседней комнаты подбежали еще двое казаков. Они обступили неудачливого заговорщика с обеих сторон, скрутив его так, что он и пальцем пошевелить не мог.
- Петр Данилович? Рад вас видеть в добром здравии! Куда это вы так спешили? - раздался голос из-за спины. Красновский дернулся, чтобы посмотреть, кто говорит, но это движение тотчас отозвалось сильной болью в вывернутой руке. Казаки держали крепко. Тем временем говоривший обошел казаков сбоку и встал прямо перед Петром. Это был один из двух офицеров в черной форме, которых Красновский видел из окна. Петр Данилович воспрянул духом, возможно, произошла ошибка, его с кем-то перепутали, а если пришли все же за ним, можно же договориться, у него есть деньги, много денег...
- Послушайте, я всё могу объяснить! - начал было он, но офицер одним длинным, скользящим шагом придвинулся к нему и резко, без размаха, ударил его по лицу. Голова Петра Даниловича откинулась назад, как у куклы, из мгновенно разбитого носа струёй потекла кровь. Офицер же, не теряя ни секунды, схватил его за волосы и приблизил вплотную его голову к своей.
- Посмеешь ещё раз рот открыть, тварь, удавлю! - с ненавистью прошипел он ему в лицо. - Слушай меня! Ты обвиняешься в государственной измене, в покушении на Его Императорское Величество, Николая Второго и его семью, повлекшее за собой смерть Наследника Престола. И если ты еще раз откроешь свою поганую пасть, польское отродье, я прикажу пристрелить тебя прямо здесь, на этом самом месте, якобы при попытке к бегству! И все подтвердят, что так оно все и было! Понял меня?! - последние слова он буквально прокричал в лицо теряющего сознание Красновского. Глаза Петра Даниловича закатились и он нырнул в блаженный омут небытия. Очнулся помещик уже в камере.
И вот теперь снова эти слова. И снова перед ним офицер в жуткой, черной форме, совсем такой же, как та, что виделась ему в ночных кошмарах. От страха у Красновского сводило скулы, но он всё же сумел выдавить из себя робкое:
- Да-да. Я тоже рад.
- Позвольте представиться, старший следователь государственной безопасности, штабс-капитан Кротов, - безукоризненно вежливо, как бы подчеркивая контраст с грязной и темной камерой, расшаркался следователь. - Не сочтите за труд пройти со мной, я хотел бы поговорить с вами в своем кабинете, а то здесь как-то неуютно, - зябко передернул плечами капитан и, не дожидаясь ответа, развернулся к выходу.
Красновский, придерживая руками спадающие штаны, засеменил следом. За ним гулко топали замыкающие процессию молчаливые конвоиры. Они шли по длинному коридору, освещенному светом керосиновых ламп, как вдруг в шум их шагов вплелся громкий протяжный стон, так донимавший заключенного по ночам. Последовавшее за этим касание грязной, почти черной, заскорузлой руки, просунутой между прутьев камеры, напротив которой проходил Павел Данилович, заставило его взвизгнуть и вплотную прижаться к стене.
- Шалишь! - впервые подал голос шедший за спиной страж и с размаха стукнул по прутьям прикладом.
На этом приключения некогда богатейшего помещика Херсонской губернии на пути в кабинет следователя были закончены.
- Ждите за дверью, - приказал провожатым Кротов и пропустил заключенного вперед. У открытого окна с задернутой черной шторой стоял письменный стол с настольной керосиновой лампой. Сам кабинет освещала люстра под потолком. Поодаль от стола стоял одинокий стул.
Красновский неловко встал посреди комнаты. Офицер, с ленцой обогнув его, сел за стол и указал на стоящий перед ним табурет. - Присаживайтесь, Петр Данилович. Присаживайтесь. Вы курите? - набивая трубку табаком поинтересовался Кротов.
- Что? - растеряно переспросил Красновский, болезненно щурясь на свет настольной лампы, бьющий прямо ему в лицо. - А нет, не курю.
- Похвально, похвально. О здоровье, значит, заботитесь, - решил офицер, сосредоточенно раскуривая трубку. Наконец, с явным удовольствием выпустив кольцо ароматного дыма в потолок, Кротов достал из верхнего ящика стола толстую папку с бумагами. Раскрыв её перед собой, он вынул из стопки документов несколько листов и аккуратно положил их перед Красновским.
- Итак, Петр Данилович, вы обвиняетесь в государственной измене, преступном сговоре с польскими мятежниками и покушении на Его Императорское Величество и его домочадцев, - сказал Кротов, откидываясь на спинку стула. - Прошу вас ознакомиться с предъявленным обвинением и решением чрезвычайного комитета о вашем аресте.
Петр Данилович, остолбенев, уставился на лежащие перед ним листы бумаги, усеянные мелкими буквами, как жаба на атакующую её змею.
- Нет, это невозможно... - еле слышно прошептал он, - я не знаю никаких польских заговорщиков! О покушении на Его Величество я узнал только из газет. Я не участвовал в заговоре! Я вообще ничего не знаю!
- Знакомы ли вы с господами Блудовым, Гагариным?
- Гагарина не имею чести знать. То есть я не хочу сказать, что для меня это была бы честь, знать его, если он заговорщик. Нет, конечно не была бы, наоборот, то что я его не знаю - честь для меня. И если бы я только знал его - я сразу бы вам сообщил. Я верноподданный сын... - возбужденно забормотал Петр Данилович, которому наконец-то представилась возможность выговориться.
- Подданный Красновский, помедленнее и ближе к делу, - прервал его Кротов.
- Да. Да. Конечно, - снова затарахтел помещик, но под тяжелым взглядом следователя запнулся, сделал глубокий вдох, и продолжил. - С графом Блудовым я знаком, но не близко, не близко, мы изредка общались на светских приемах, в опере, на балете.
- И о чем же вы общались с Блудовым? - попыхивая трубкой спросил Кротов.
- О, ни о чем конкретном, - нервно засмеялся Петр Данилович, - о том, о сем, о погоде... да о погоде много говорили.
- Состояли ли вы в тайном обществе, называемом Английский Клуб? - продолжал допрос следователь.
- Что вы, что вы! - взмахнул пухлыми руками арестант. - Не состоял и даже не слышал никогда о таковом!
- А вот подданный Бирс показывает, - на этих словах Кротов ловко выудил из папки нужный листок, - что вы не только состояли в названной ранее организации, но и были активным её участником, в частности жертвовали большие суммы на, как он заявляет, 'нужды заговора'.
- Это поклеп и клевета! - скрестил Петр Данилович на груди руки. - Господин штабс-капитан, ни в никаких тайных обществах я не состоял и с заговорщиками отношений не имею!
- Сведения получены из надежных источников, - невозмутимо покачал головой Кротов, - подданные Макинин, Гранский и Шлименсон, состоявшие в так называемом 'Клубе' и уже признавшиеся в заговоре и государственной измене, так же подтвердили, что вы были активным членом тайного общества и участвовали в заговоре.
- Это ложь! - отчаянно завопил Красновский. - Это клевета, они мои давние завистники и недоброжелатели! Особенно Шлименсон! Он давно зуб точит на мои виноградники в Массандре! Жидовская морда!