26 августа 1915 г. Среда
Сегодня на скейтинг-ринке брат познакомил меня со своим новым другом Алексеем Колобовым, студентом, эвакуировавшимся вместе с университетом из Варшавы. Я каталась с Лялей и издалека увидела, как кто-то помахал мне из-за столика, которые стоят вокруг трека. Подкатила к барьеру. Саша представил нас. Оркестр играл так громко, что нужно было кричать. У него удивительные голубые глаза, красивая узкая рука, и он очень смешно покраснел, когда здоровался со мной. Предложила ему покататься – он отказался. Не умеет. Мне стало с ними неловко и как-то скучно. Не о чем было говорить. Вернее, даже не скучно, а как-то тревожно. Захотелось убежать, скрыться. Снова умчалась на середину трека, в общее течение.
А теперь пишу и думаю, чем меня это задело? Может быть, может быть…27 августа 1915 г. Четверг
Вернулись Мартьяновы. Сегодня видела Женю. Удивилась: что я могла в нем найти?
Пришел папа с картой, и все стали ее разглядывать. На фронте дела все хуже – отдали Польшу, всю Литву и Белоруссию. Саша с папой следят каждый день за отступлением по карте. В Ростов отовсюду хлынули беженцы.
Ночью думала о Жене и снова вспомнила, как он стал показывать мне тогда опыт, как магнит сквозь лист бумаги придает железным крошкам симметрический рисунок, а я сказала, что больше его не люблю, – и какой он стоял после моих слов жалкий, поникший, беспомощный, с магнитом и бумагой в руках.
Наверно, я очень плохая. Но мне его совершенно не жалко. Вернее, жалко, конечно, но от этой жалости он становится каким-то еще более жалким.
Я не влюбилась в Алексея. Да, я чувствую. Я знаю.29 августа 1915 г. Суббота
После каникул все съезжаются и рассказывают друг другу о своих летних романах – думаю, большей частью придуманных.
Всех удивила Мишка. Летом она познакомилась с молодым правоведом – его мать снимала рядом дачу. Он сказал, что любит ее, на следующий год закончит университет и женится на ней. А на другой день приехала его мать – важная и гордая, встала на колени перед ней – перед Мишкой! – и стала умолять отказать ее сыну. Стала уверять, что они оба молоды и вовсе не пара, что Мишка будет чувствовать себя неловко в их кругу. И что он будет стыдиться ее, будет несчастен. Напоследок сообщила, что они запутаны в долгах и что у него уже есть невеста, красавица, богачка, светская барышня, и что Мишка если действительно любит ее сына, то для его счастья должна отказаться от него. Мишка послала ему прощальное письмо, в котором написала, что больше они никогда не увидятся и он свободен, а она будет любить его всегда.
Не знаю, верить или нет. Хотя Мишка никогда еще не врала.
Ходила в госпиталь.
Тучи серые, как больничные халаты.
На душе очень грустно. Все время думала об Алексее. Он подружился с Сашей и иногда заходит к нам, но на меня не обращает никакого внимания. Я на него тоже. Он то ли застенчивый, то ли скучный. Скорее второе.31 августа 1915 г. Понедельник Объявился Петя Назаров. Очень изменился, повзрослел. О Семе сначала говорили, что его убили, но пришла открытка через Красный Крест. Он в германском плену.
4 сентября 1915 г. Пятница
Сегодня у нас снова был Алексей. Лучше бы он не приходил! Он вошел, а я только что из гимназии – еще не переоделась, в коричневом ужасном платье, в черном переднике – на руке чернильное пятно! Столкнулись в прихожей – я выходила из уборной и от ужаса, что он видит меня и слышит шум воды в ватерклозете, вся обмерла, ладони вспотели, моргаю – не могу выдавить из себя ни слова. А они с братом при мне стали обсуждать – и что?! У них в университете на лестнице выставили почтовый ящик с надписью «Половая анкета» – нужно туда опустить анонимные сведения о своей сексуальной жизни. Я стою красная как идиотка. Брызнули слезы. Пулей умчалась.
Ненавижу себя!8 сентября 1915 г. Рождество пресвятой Богородицы
Брат стал совсем взрослым – бреет бородку.
Да все стали взрослыми – и Катя, и Маша.
А я? Я в выпускном классе гимназии! И что я вдруг заметила? Теперь я – предмет обожания! У меня появилась поклонница из младшего класса, Муся Светлицкая, возгоревшаяся ко мне любовью и всячески выказывающая свое восхищение. Бегает за мной на перемене, как собачка, льнет, целует мои руки! Сначала нравилось, а теперь стало надоедать. И главное, невозможно отвязаться! Утром по дороге в школу купила ей шоколадку с начинкой из крема, ту самую, мою любимую с детства, в цветной обертке с двумя язычками. Только теперь потянешь за один – выскакивает картинка со злобным лицом Вильгельма, дернешь за другой язычок – появляется чубатая голова вездесущего казака Козьмы Крючкова. Подарила Мусе – та чуть не зарыдала от счастья.
Господи, как я хочу вот так же кого-нибудь любить!10 сентября 1915 г. Четверг
Погода отвратительная.
Снова был Алексей. Он меня совершенно не замечает. Я его тоже. Он мне не нравится все больше и больше. Что это – заносчивость? Высокомерие? Он считает, что я еще не доросла до их высоколобых бесед?
И не надо!12 сентября 1915 г. Суббота
Все, я влюбилась! И как! Причем влюбилась с самого первого мгновения, тогда, на треке, просто скрывалась сама от себя, боялась пораниться, сделать себе больно. То, что было с Женей, – чушь. Детство. Женя – ребенок, мальчишка. Я просто еще не знала, что такое любовь!
Алексей! Алеша! Какое чудесное имя!
И какой дивный день!13 сентября 1915 г. Воскресенье
Сегодня ходили с Алешей в электротеатр «Возрождение», смотрели «Стеньку Разина». Сижу и ничего не вижу, только чувствую его близость, его руку на моей руке.
Как он умеет целовать меня! Я только с ним, с моим Алешей, узнала, что такое мужской поцелуй! Это ни с чем сравнить невозможно! Я второй день в какой-то горячке.
И еще вот, очень важное: на обратном пути Алеша рассказывал, что студенты образовали театральный кружок и готовят благотворительный спектакль. Он сам не играет, а отвечает за освещение. Спросил, хотела бы я играть. Господи! Я? Играть? И еще готовить спектакль вместе с Алешей? Да я умру от счастья! Спросила, что они собираются ставить. Еще не решили. Ставить спектакль будет Костров, который учился в Студии Художественного театра!
Вот так! Я уже без пяти минут актриса!
Наверно, этого нужно стыдиться, но я хочу быть на сцене, хочу быть в центре внимания, хочу аплодисментов, хочу идущих на меня из зала волн восхищения и любви! Верно, это дурно, но я ничего не могу с собой поделать.
Вместе с Высшими женскими курсами из Варшавы эвакуировался женский медицинский институт. Тала и Ляля хотят записаться туда. Зовут идти с ними.
Нет, я знаю мою дорогу. Я буду петь. Я хочу петь, и ничто не сможет мне помешать – ни война, ни землетрясение, ни всемирный потоп! Сколько же лет я ждала этой минуты, чтобы появиться на этом свете! И что? Отказаться от себя? Нет, я буду петь в этой жизни и другой ждать не собираюсь!
Или театр.
Как я счастлива! Алешенька мой!17 сентября 1915 г. Четверг Сегодня на урок зоологии P. P. принес скелет – наши девицы перепугались, завизжали, а он нашел чем успокоить, сказал, что это скелет нашего старого швейцара у Билинской, толстовца, который завещал свое тело науке и просвещению. Я даже не знала, что он умер. Старик исчез куда-то после переезда гимназии. Говорили, что уехал в Новочеркасск к сестре.
Упокой Господь его душу! С телом покоя не получилось.
В профиль P. P. напоминает какого-то грызуна. Противный. Еще противнее Забугского, и тоже априори считает нас всех тупицами. На первом уроке он стал показывать нам опыт – мол, не Бог создал Солнечную систему, а смотрите: принялся вращать в стакане ложечкой каплю жира – от быстрого вращения большая капля разорвалась и разделилась на несколько маленьких – наглядная картина возникновения Солнечной системы с планетами. «Поняли?» – «Да». – «Вопросов нет?» – «Нет». Разозлился: «Надо было спросить – кто вращал тогда ложку! Умнички!»
Он говорит «умнички», чтобы не называть нас дурами.
Говорят, в него влюблена начальница.
Женя еще совсем ребенок. Он встретил меня на улице, подошел, хотел что-то сказать, но только молчал и так беспомощно вертел в руках свою гимназическую фуражку.
А Алексей – взрослый, умный, настоящий. С ним так интересно! Он такой начитанный, столько всего знает! Оказывается, играть – о театре – придумали французы, а театр греков – это ago, т. е. действую, живу. Отсюда и слово агония.
Именно так: театр для меня не игра, а сама жизнь и смерть.
Не могу заснуть. Уткнусь в подушку и вижу его, как он улыбается, как целует меня. Сегодня ему попала ресница в глаз, и я вылизала ее языком.
19 сентября 1915 г. Суббота
Итак, решено, мы ставим «Ревизора»! Я играю Марью Антоновну.
Костров все-таки невероятный воображала, возомнил себя чуть ли не Станиславским и требует от всех, чтобы слушались его, как бога, будто мы в самом деле студия Художественного театра. Но, с другой стороны, он умница и действительно талант. И мне нравится, что все у нас всерьез.
И он настоящий артист. Знает все о театре. У него случайно вылетела из роли страница на пол, и он тут же сел на нее. Объяснил, что это давний актерский оберег. Если не сядешь на упавшую роль – будет провал.
Тала обиделась, что у меня нет теперь времени ходить с ней в госпиталь. Или это из-за Жени? Она так любит брата!
Наверно, это плохо, что я делаю – между помощью раненым и театром я выбрала театр. Но искусство – разве это не такая же помощь людям? Не знаю. Нужно еще подумать об этом. Но там, на репетициях, так интересно! А в госпитале все время одно и то же!
Перечитала и подумала: какая же я эгоистичная! Стало стыдно перед Талой.
Сегодня после репетиции, когда все расходились, Костров очень смешно рассказал, как на съемку «Обороны Севастополя» пришли местные жители с прошениями и жалобами. Они увидели целую свиту в расшитых мундирах и решили, что это какое-то начальство. И в Кострова, одетого в генеральский мундир, тоже вцепилась какую-то старуха, плакала и о чем-то просила. Все никак не могла поверить, что он никакой не генерал. Чтобы не срывать съемку, пришлось разгонять крестьян полицией.
За ужином рассказываю про репетицию, а папа спрашивает: «А знаете, что в «Ревизоре» самое главное?» – «Обличение?» – «Нет». – «Немая сцена?» – «Нет». – «Тогда что?» – «Самое главное – это как Бобчинский просит передать царю, что есть такой Петр Иванович Бобчинский». – «Почему?» – «Это нельзя объяснить. Это можно только понять».
Иногда папа умеет быть просто удивительно противным!
Целую тебя, Алеша! Спокойной ночи!3 октября 1915 г. Суббота
Так давно ничего не записывала! Совершенно некогда. Все время с Алешей и в театре. Почти ничего не делаю для гимназии. Нужно обязательно подтянуться, а то стыдно будет получить плохие отметки!
Вживаюсь в роль. Дома переодеваюсь и хожу в гриме. Няня, увидев меня, рассмеялась. Я разозлилась на нее, захлопнула дверь. Она старая и глупая!
Пытаюсь проникнуть в мою роль, войти в глубину характера моего персонажа: вот я влюблена в Хлестакова. Но как же так? Почему? Ведь он ничтожество, фигляр, пьяница! Дурак, в конце концов! Так не бывает! Вот я люблю Алешу. И это мне понятно. Он совсем не такой. Умный, обаятельный, нежный, тактичный. Красивый, мужественный. У него такой красивый рот, и нос, и лоб. А руки! Можно влюбиться в одни только руки!
Но все это в моей работе над ролью никуда не ведет. Нужно найти какие-то точки соприкосновения – то, что мне понятно и близко, во что могла бы влюбиться и я.
Снова воображаю себе дурашливое лицо лопоухого Петрова, нашего Хлестакова, – нет, ничего не получается.
И не получится, потому что думаю все время только об Алеше – он будет сегодня ужинать с нами. Сижу у окна и смотрю на улицу. А там осень, холод, дождь, лужи.
Вдруг пришла дурацкая мысль, что вот сейчас умру, и эта мостовая и это полуопавшее дерево, пробежавшая мокрая собака, и это дождливое небо над Ростовом – это все. Это и есть вся моя жизнь. Кошмар!
Идет!
Дописываю вечером.
Алеша очень интересно рассказывал, как в начале войны он с родителями и младшим братом был в Германии и как всех русских отправляли в Швейцарию. Людям, которые жили там годами, дали на сборы 24 часа! Они переехали через Боденское озеро на пароходе с самим Качаловым! Возвращались через Италию морем до Греции.
Где он только уже не побывал, а я ничего, кроме этого проклятого Ростова, не видела! Оказывается, «Тайная вечеря» Леонардо, написанная на стене трапезной монастыря в Милане, погибает! Он написал ее масляными красками, и слой краски тоненькими лепестками свертывается в трубочки и отделяется от стены. Я не удержалась и воскликнула: «Какой ужас!» А Саша, дурак, сказал: «Тысячи людей гибнут в окопах, а тут краски!» Я так и сказала ему: «Дурак!» Мы с братом стали ругаться, и Алеша – мой умница – так тактично снова нас помирил!
Из Салоник поездом их повезли в Сербию. Причем везли бесплатно, потому что русская кровь лилась из-за Сербии: контролер проверил вместо билетов паспорта с нашим гербом. Леша рассказал, что серб глядел на русских сочувственно, а это было до обидного незаслуженно. «А мы что – кровь проливали? – сказал Алеша. – Мы только бежали, ворчали на неудобства и безденежье да враждовали из-за лишнего местечка!»
Потом они приехали в Болгарию, оттуда в Румынию – там на пароходе по Дунаю к Черному морю. Алеша сказал, что это похоже на низовья Волги. Папа спросил: «А Измаил? Вы же проплывали мимо Измаила!» Алеша засмеялся и рассказал, что увидел Измаил совершенно случайно – вышел покурить. «А весь Измаил – это вроде нашей донской пристани-баржи». «И все?» – «И все».
Устала, нет времени и сил писать.
Лешенька! Я тебя люблю и целую! До завтра!5 октября 1915 г. Понедельник
Опять этот Забугский! Он доведет меня до петли! Сегодня на контрольной работе он ходил по классу, следя, чтобы никто не списывал. Каждый раз, проходя мимо, он останавливался за моей спиной, заглядывал через плечо в мою пустую тетрадку и шипел: «Шикарно! Шикарно!» Я чуть не разрыдалась. Наклонялся так близко, что я чувствовала его дыхание – отвратительное. Один раз мне даже показалось, что он тронул мои волосы – наверно, еле сдержался, чтобы не схватить меня за косу и не отодрать. И все почесывает свою бородавку!
Дописываю после ужина. Рассказала только что о моем мучителе, а папа сказал, что Забугский в прошлом году похоронил жену, которая умерла при родах вместе с младенцем. Я не знала. Почему люди такие злые? Почему я такая злая?9 октября 1915 г. Пятница
Сегодня была у Алеши, он хотел познакомить меня со своими родителями. Было немножко страшно. Алеша потом мне сказал, что я им понравилась! Очень симпатичные люди. И видели целый мир, жили в разных странах. Его отец рассказывал, как ему пришлось в 1894 году пережить страшное землетрясение в Константинополе, когда за две минуты погибли 2000 человек. Еще он сказал, что видел высоко на стене Святой Софии след кровавой руки султана, который тот оставил, когда верхом въехал в церковь через горы трупов после осады города.
Ну почему я нигде не была? Господи, так хочется увидеть мир!
Родители Алексея много говорили о Варшаве, где они прожили столько лет. Рассказывали, что поляки русских всегда не любили, и даже приказчики в магазинах, услышав русскую речь, сразу начинали «не розумить по-русску», а прохожие, если спросишь дорогу, посылали «москалей» в неправильном направлении. А я все молчала и вдруг заявила, что мы, русские, не умеем держать зло и всем все прощаем, и рассказала, как Нюся в письме написала, что из-за сочувствия к Польше в «Жизни за царя» теперь наш народный герой умирает не от польских сабель, а от мороза. Все рассмеялись, а я страшно смутилась, но Алеша так хорошо посмотрел на меня, что мне тоже стало легко, и я хохотала вместе со всеми.
Младший брат Алексея – очень симпатичный мальчишка, но жуткий зануда – прибежал к брату в комнату и никак не хотел идти к себе. Алеша обещал показать ему фокус, и только за эту мзду Тимошка согласился уйти: Алеша налил в детское ведерко воды и во дворе стал крутить им так, что вода из перевернутого вверх дном ведерка не выливалась.
Мы целовались, потом говорили про театр, потом он спросил про госпиталь, в который я хожу. А я там уже давно не была, и мне стало стыдно. Алеша стал говорить, что его мучает, что другие должны воевать, а он отсиживается в тылу. Он не подлежит призыву. И еще сказал, что его дед по матери – немец.
Я просто не знала, что такое настоящее сильное чувство! Теперь я люблю. Теперь, я знаю, настоящее.12 октября 1915 г. Понедельник Женя демонстративно – назло мне – ухаживает за Лялей. Пусть. Мне это даже смешно.
13 октября 1915 г. Вторник
Сегодня Алеша сказал, что хочет пойти на фронт. Мне стало страшно. Он хочет пойти добровольцем. «Я не имею права оставаться чистеньким при всеобщей грязи».
Мне страшно.15 октября 1915 г. Четверг
Сегодня сказала наконец маме, что хочу стать актрисой и после окончания гимназии поеду в Москву поступать на драматические курсы. Сперва она молчала, потом ее как прорвало. Стала кричать, что никуда меня не пустит, потому что меня затянет, как она выразилась, «омут богемной жизни». А я заявила ей, что решительно считаю буржуазную спокойную жизнь с ее сплошным обманом и скукой куда хуже – и хочу посвятить себя искусству. Она бросилась к буфету за каплями: «Да что ты понимаешь в театре? Все мечтают стать Ермоловыми или Савиными, а становятся содержанками богатых мерзавцев и изображают бедных поселянок в тысячных серьгах или превращаются в театральных кляч на сорокарублевое жалованье!» Я знала, что она будет против, и была готова услышать что-то в этом духе. Но потом она сделала такое, что я не смогу ей простить! Я уже уходила, а она крикнула мне вдогонку: «Посмотри на себя в зеркало! Разве можно с такой внешностью мечтать стать актрисой?!»
Я – ужасный, гадкий человек. Я ненавижу свою мать.