— Почему… Я хочу жить… Я готов… Конечно… — торопливо, боясь, что ему не дадут высказать все до конца, залепетал Вениамин Л.
Кончик хвоста у господина на столе замер, взметнулся, стукнул еще раз и втянулся в штанину, исчез в ней. Собеседник Вениамина Л. спрыгнул обратно на стул, сел на нем, выпрямился и быстрым движением огладил метельчатые усы.
— Тогда слушай, — сказал он. — Внимательно слушай. Все это было предисловие, сейчас же дело…
* * *Мусорный бак был пуст. Вениамин Л. перерыл его до самого дна — но ничего не обнаружил. Точнее, бак был полон всякого мусора, до самых краев, однако ничего съестного. Ни крошки. Похоже, его содержимое уже перевернули десять раз, и все, что было съестного, выгребли. До последнего объедка.
Вениамин Л. выбрался наружу и со злостью пнул бак ногой. Металлическое тело того отозвалось гулким грязным дребезжаньем.
— Что, тут тоже нечем поживиться? — продолжением этого дребезжанья спросил рядом надтреснутый голос.
Вениамин Л. посмотрел на спросившего. Это был мужчина средних лет, в прошлом, видимо, довольно солидной комплекции, но сейчас все у него висело складками и морщинами: щеки с подглазьями, шея, одежда. Просторные брюки были подвязаны белой бельевой веревкой, и лохматые концы ее выглядывали из-под обвисшего пиджака свидетельством жизни, потерпевшей крушение.
— Восемь дворов обошел, все подчистую выбрано, — поймав взгляд Вениамина Л., продолжил мужчина. — И тут, как я понимаю, то же самое?
— То же самое, — с неохотой отозвался Вениамин Л.
— Проклятые крысы! — с негодованием воскликнул мужчина. Вернее, он хотел с негодованием, но надтреснутость его голоса придала интонации жалкую беспомощность. — Разве можно было им верить? Нужно было их травить, травить, травить! Нельзя было их выпускать из подвалов!
— Да? И как бы вы их не выпустили? — желчно усмехнулся Вениамин Л. — Ввязались бы с ними в войну? Можно выиграть войну у грызунов?
— Но лучше было погибнуть с оружием в руках, чем сейчас подыхать от элементарного голода! — с прежней надтреснутой патетикой воскликнул мужчина.
— А когда было всеобщее голосование, тоже, наверно, проголосовал за добрососедские отношения? — спросил Вениамин Л.
— А вы нет? Вы нет, да? — быстро проговорил мужчина. — Какая агитация была, вспомните! Мутация! Наши друзья! Братья по разуму! Братья по разуму… Занял, сволочь, мою квартиру, соединил со своей, меня не пускает: появишься — загрызу! И пожаловаться нельзя — никто на них никаких жалоб не принимает!
Вениамин Л. почувствовал в себе столь жуткую ярость — казалось, будь у него зубы, как у тех, точно бы набросился на мужчину и перегрыз ему горло до самых позвонков. Грыз бы и грыз, пока не отвалится голова.
— Ну пошел отсюда! — ощериваясь, будто у него и в самом деле были такие зубы, выговорил он. — Пошел живо! Не то до голодной смерти своей не дотянешь!
Мужчина дернул от Вениамина Л. — его просторная одежда только полоскалась на бегу, будто флаг под ураганным ветром.
Вениамин Л. глядел ему вслед с чувством горячего мстительного презрения: болван! Еще, наверно, и состоял в каком-нибудь обществе сочувствия пасюкам. Принципы гуманизма требуют от нас!.. Пожинай что посеял.
Мимо по дороге, обдав Вениамина Л. с ног до головы веером грязной воды из невысохшей после дождя лужи, пронеслась машина. Вениамин Л. невольно выматерился, повернувшись вслед машине, погрозил кулаком. Вслед тому он с ужасом увидел, что машина резко затормозила, замерла на мгновение и, все убыстряя и убыстряя движение, понеслась задним ходом к нему обратно.
Она катила к нему, а он от ужаса был не в состоянии пошевелиться, двинуть ногой, стоял — и смотрел, как она приближается. И лишь когда она сравнялась с ним, остановилась и все ее четыре дверцы начали раскрываться, лишь тогда к нему вернулась способность двигаться, он рванулся — куда понесли ноги, прочь, прочь от обитателей машины, только бы убежать, только бы убежать!
Мешок за спиной, в который он складывал найденную еду, прыгал там и мешал бегу, он начал сбрасывать его на ходу, стряхнул одну лямку, другую, изогнулся, чтобы мешок соскользнул с руки окончательно, глянул назад — и понял, что его попытка уйти от них бессмысленна. Они были от него уже в нескольких метрах, они уже почти догнали его — неслись на всех четырех, стремительно перебирая ими, полы их расстегнутых цветных пиджаков раздувались подобно крыльям, они неслись, как на крыльях!
Вениамин Л. успел пробежать еще какой-нибудь десяток шагов — и удар обрушившегося на него тяжелого тела сбил его с ног. Это, догнав, прыгнул на него сзади один из преследователей. Вениамин Л. полетел кувырком, перевернулся через голову, перевернулся еще раз, проехал на спине, попытался в продолжение этого движения вскочить на ноги, но его тут же бросило назад на землю. Прямо в упор на него глядели два круглых злобных глаза. Ощерившиеся для укуса зубы, похожие на две короткие кривые сабли, были совсем рядом с лицом, а по бокам от себя он чувствовал тяжелое жаркое дыхание остальных. Их было четверо, если не пятеро. Неужели конец, мелькнуло в голове у Вениамина Л.
— Кулаки, падло, показывать? — чугунно проговорил тот, что был перед ним. — Совсем, падло, котлом не варишь? Жить устал? Соображаешь, падло, кому кулаки показывал?
— Я… я… у меня… — хрипом лезло из Вениамина Л., — я для вас… у меня бумага… заслуги… у меня в кармане пиджака бумага…
— Клал я на твою бумагу! — взвизгнул пасюк.
И дернулся мордой к лицу Вениамина Л.
Молниеносным, непостижимым для собственного сознания движением Вениамин Л. выбросил перед собой руку, закрывая лицо. В следующее мгновение он завопил от боли: зубы пасюка вонзились ему в кисть и проскребли по ней, разрывая кожу, сосуды, хрустя сухожилиями.
— Вы что!.. Вы что! — преодолевая боль, сумел он придать своему крику членораздельность. — В кармане!.. Бумага!.. Посмотрите!..
Что он базлает, какая бумага, в каком кармане, услышал Вениамин Л. вокруг себя, и услышал, как по груди у него стали шарить, забрались во внутренний карман пиджака, и следом зашелестело. Выдана настоящая, начал читать бумагу над Вениамином Л. изгаляющийся голос. А следом, перебивая его, раздался новый голос:
— Так ты Уко? Во встреча! Ты изменился, Уко! Не твоя бы бумага, так и не узнать!
Вениамин Л. сел на земле, — теперь ему это позволили. Он встал на колени, а затем и на ноги, — и все вокруг в цветных пиджаках тоже поднялись в рост. В том, который был в желтом, канареечном пиджаке, Вениамин Л. узнал одного из тех двух, что вели его долгими переходами и лазами к канцелярскому господину, а потом стояли стражей. Яркая, подобная солнечному свету, брызнувшему в неожиданную прогалину в облаках, победная радость пронзила Вениамина Л.
— Я! Это я, Уко! Я Уко! — быстро закивал он, с подобострастием заглядывая в глаза канареечному. — Ты же знаешь меня. Я столько сделал! У меня перед вами неоценимые заслуги! Кому знать, как не тебе.
— Ты только давай не тыкай! — сказал канареечный. — Тыкать еще он мне будет. Молись, что я тут оказался. А то бы ребята, — глянул он с ухмылкой на своих товарищей рядом, — положили с прибором на твои заслуги. Хрена им твои заслуги! В следующий раз знай, как себя вести! В следующий раз и я положу на твои заслуги. Понял? Отвечай, понял?!
— Понял, — кивая, выдавил из себя Вениамин Л.
— Вот хорошо, — сказал канареечный. Быстро пригнулся, схватил пульсирующую кровью руку Вениамина Л. и приник к ней пастью, зачмокал.
Вениамина Л. трясло, перед глазами плыл туман, он был едва не в обмороке — и не решался вырвать руку. Может быть, ему бы это не удалось. Но он даже не смел предпринять такой попытки.
— Роскошно, — отрываясь наконец от окровавленной кисти Вениамина Л. и отбрасывая ее в сторону, выговорил канареечный. — Если на что человек и годен, так на то, чтобы похлебать из него. Стой, хрен с ним, пусть живет, — остановил он своих товарищей, попытавшихся вслед ему тоже завладеть рукой Вениамина Л. И похмыкал: — У него заслуги. Заслуги у него! Где его бумага? Отдайте ему его бумагу.
Врач, обрабатывая Вениамину Л. раны, накладывая швы, беспрестанно ругался:
— Яйца бы им всем поотрывать, кто этих крыс выпустил из подвалов. До такой степени утратить инстинкт самосохранения! Настоящий дебилизм. Не гуманизм, а дебилизм. Сейчас уже никакого житья от них, творят беспредел, а что будет, если пройдет этот закон об эволюции?
— Какой закон об эволюции? — вышел из своего бесчувствия Вениамин Л.
На этот раз, не желая вновь обрушиться в ярость, как с тем мужчиной у мусорного бака, он не отвечал на ругань ни звуком, никак не поддерживал разговора, уплыл в бесчувственную деревянную прострацию и ждал окончания операции, но последние слова врача произвели на него действие — будто его укололи чем-то острым, вроде шила.
— Какой закон об эволюции! — поддернув нитку и вновь прокалывая иголкой кожу, отозвался врач. — Тот, который они хотят протащить. О том, что они — новый этап эволюции. А все остальные, значит, из прошлого этапа.
— В смысле? Кто «все остальные»? — спросил Вениамин Л.
— Мы с вами, кто! — с раздражением отозвался врач. — Она вон, — ткнул он пальцем в медсестру. — Все, в общем, кто не они.
— Да ну неужели же… — пробормотал Вениамин Л.
— Что «неужели же»?
— Неужели до такого дебилизма может дойти?
— Так я и говорю! — воскликнул врач. — Все прочее что, не дебилизм? Дебилизм, чистый дебилизм!
Теперь Вениамину Л. хотелось ответить ему. Но он удержался. Посидеть бы тебе в тех подвалах, только произнес он про себя.
Врач закончил накладывать швы, бросил иглу в ванночку к остальным инструментам и пошел из операционной в кабинет.
— Завершите тут с ним, пока я писаниной занимаюсь, — бросил он на ходу медсестре.
Медсестра обработала кожу вокруг швов тампоном со спиртом, наложила марлевую салфетку, подклеила ее и позвала Вениамина Л.:
— Идемте.
Врач в кабинете за своим столом быстро бегал ручкой внутри бумажного разграфленного складня. Видимо, делал описание произведенной Вениамину Л. операции.
— Вот, оформите, — закрыв карточку, перебросил он ее на стол медсестре. Поднялся и двинулся через кабинет обратно в операционную.
Медсестра положила карточку перед собой удобнее, быстро чирканула в углу лицевой стороны какой-то шифр и переместила ручку к середине:
— Имя? Фамилия?
Вениамин Л. на мгновение задержался с ответом. Если бы можно было обойтись без регистрации, он бы предпочел обойтись без нее, не называться. Но как было не назваться?
— Уко, — сказал он.
— Как-как? — сморщась, наставила на него ухо сестра.
— Уко, — повторил Вениамин Л.
Врач, исчезнувший было в операционной, появился в ее дверном проеме вновь.
— Что это за имя? — спросил он.
— Мое имя, — ответил Вениамин Л.
— Это не человеческое имя.
В голосе, каким врач произнес это, была острая металлическая враждебность. А в руках у него, увидел Вениамин Л. со своего места около стола медсестры, откуда-то появился, будто дополняя своей физической реальностью металл голоса, зеркально поблескивающий лезвием скальпель.
— Это мое имя, что я могу поделать, — с покорным отчаянием проговорил Вениамин Л. И полез в карман: — Вот паспорт, хотите посмотреть?
— Возьмите, — приказал врач медсестре.
Медсестра взяла у Вениамина Л. паспорт, раскрыла и прочитала вслух:
— Уко. — Она оторвала глаза от гербовых страниц: — Все, больше ничего. Уко. И имя, и фамилия, и отчество — все вместе.
— Ну-ка, — протянул руку врач.
Медсестра поднялась, отдала ему паспорт, он глянул внутрь, глянул на Вениамина Л., снова посмотрел в паспорт — и снова на Вениамина Л.
— Ты что, из этих? — спросил он. Враждебность в его голосе вспыхнула сабельным клинком, на который упал солнечный луч.
— Что? Из каких «из этих»? — делая вид, что не понял, переспросил Вениамин Л.
Врач, не отрывая от него взгляда, вернул паспорт медсестре и, все так же продолжая держать в руке скальпель наизготовку, дернул повелевающе подбородком:
— Ну-ка открой рот. Покажи зубы.
Вениамин Л. послушно последовал его указанью.
— Расстегни ремень, повернись спиной, — велел врач. И, когда Вениамин Л. выполнил его распоряжение, добавил: — Приспусти штаны!
— Вы хотели удостовериться, что у меня нет хвоста? — спросил Вениамин Л., продемонстрировав врачу свой копчик, вновь повернувшись к нему лицом и принимаясь одеваться. — Удостоверились?
У врача было потерянное, выжженное изнутри смертельным изнеможением, виноватое лицо.
— Простите, Бога ради, — сказал он. — Это уже какое-то сумасшествие. Навязчивая идея. Мне кажется, они начинают превращаться обликом в обычных людей. Или наоборот… Я не знаю. Простите меня, простите!
* * *Вениамин Л. готов был биться об заклад, что проехавший в машине на заднем сиденье с устремленным вперед свинцовым начальственным взором — не кто другой, как глава города. Вениамин Л. ходил к нему на прием, встречался с ним столько раз, что не мог ошибиться. Но как изменился глава города! Какая метаморфоза произошла с ним!
Все его лицо в верхней части резко вытянулось вперед, лоб скосился, образовав с носом одну линию, а нос слился с верхней губой, и над нею теперь жестко торчали в стороны длинные метельчатые усы. Нижняя же часть лица у главы города, начиная с верхней губы, круто утянулась назад, подбородок исчез, челюсть переходила в толстую короткую шею почти без угла, так что граница между ними сделалась практически незаметна. Зато очень заметны сделались уши. Они взлезли вверх, к макушке, заострились и буквально торчали над головой.
Глава города был похож на крысу. Даже не похож, а вылитая, настоящая крыса!
Вениамин Л. ошеломленно проводил глазами пронесшуюся мимо машину и еще с минуту стоял, смотрел в направлении, в котором она исчезла. Как это могло быть, что глава города стал крысой? Ведь он был человеком, совершенно точно, что человеком!
Из столбняка Вениамина Л. вывел звон разбитого неподалеку стекла. Он повернулся на звук, — толпа из полутора десятка молодых пасюков, все, как один, в коротких дубленых куртках на резинке внизу, только разного цвета, громила небольшой продовольственный магазин. Они были вооружены увесистыми булыжниками, тяжелыми деревянными дубинками, обрезками металлических труб. Два магазинных окна уже были разбиты, третье разлетелось вдребезги на глазах у Вениамина Л. Сначала в окно полетели булыжники, оно обрушилось со звоном, и те, что были с дубинками и обрезками труб, со сноровистой жадностью бросились оббивать оставшиеся торчать из рамы куски стекла.
Мгновение спустя вся толпа, толкаясь и мешая друг другу, хлынула через разбитые витрины внутрь. «Да здравствует эволюция! Эволюция — мать порядка!» — кажется, что-то вроде такого вырывалось у них при этом из глоток.
Вениамин Л. давно уже не пробовал на зуб никакой нормальной, свежей еды, только одни объедки из мусорных баков, и ноги непроизвольно повлекли его поближе к магазину. От мысли, какой вкуснятиной набит магазин, совершенно свободно доступный для проникновения, рот ему мгновенно наполнило горячей жаждущей слюной.
Навстречу погромщикам из глубины торгового зала, увидел Вениамин Л. в разбитое окно, выскочил хозяин магазина с ружьем в руках.
— Стой! Буду стрелять! — закричал он.
И действительно выстрелил. Предупредительно: вверх, в потолок.
Больше ему не удалось сделать ни единого выстрела. На него, вмиг опустившись на четыре конечности, бросилось сразу несколько погромщиков. Хозяин магазина рухнул под тяжестью их тел на пол и исчез под ними. Только прыгали, толкались, суясь мордами вниз, превратившись в единый живой клубок, повизгивающие погромщики.
Немного спустя один за одним они стали отрываться от клубка, подниматься в рост, и хозяин магазина снова открылся взгляду Вениамина Л. Одежда его была изодрана в клочья, торс, руки, плечи — все обнажено, и все это представляло сейчас сплошную рваную кровавую рану. Вместо лица было кровавое месиво. Вениамин Л. даже не сразу понял, что это лицо: шею хозяину магазина перегрызли до самого позвоночника, и голова его, вывернувшись вбок, лежала на плече — будто красный продолговатый мяч для игры в регби.
Страх, пробравший Вениамина Л. наждачным ознобом с пальцев ног до самой макушки, заставлял его кинуться прочь, убежать отсюда как можно дальше, но вожделение, которым пробило его при виде отверстого магазинного нутра, было сильнее страха. И вместо того, чтобы убегать, незаметно сам для себя он шажок за шажком продвигался к магазину ближе и ближе. Его буквально физически сотрясало от желания оказаться там, внутри. И он бы уже был там, если бы посередине торгового зала зримым напоминанием о возможном исходе его присоединения к погромщикам не лежал труп хозяина магазина.
Между тем, погромщики носились по магазину, набивая карманы понравившейся им снедью, откуда-то, наверно, из подсобных помещений, появились холщевые мешки, полиэтиленовые сумки, — набивали их, сгребая с полок все подряд. Время от времени то один, то другой подбегал к трупу хозяина магазина, опускался на все четыре конечности и, быстро работая языком, принимался слизывать засыхавшую кровь.
Затем, видимо, кто-то из них дал команду, и они все, волоча набитые мешки и сумки, бросились к окнам, начали выбираться наружу. Каждый старался пробиться вперед другого, получилась давка, кто-то напоролся на торчащий из рамы обрезок стекла, дико завизжал, на него заорали, чтоб заткнулся. Но он визжал, визжал, пихал своего соседа, чтобы тот пропустил его, и сосед, изогнувшись, укусил визжавшего в шею. Визжавший смолк от неожиданности, но в следующий миг набросился на обидчика, и шея того тотчас тоже окрасилась.