Существует и более критическое отношение к результатам конгресса и ролям, сыгранным там оппонентами России: «В Берлинском трактате прежде всего поражает то, что он словно создан не для обеспечения всеобщего мира, а с целью перессорить все великие и даже многие мелкие европейские державы»[91].
На конгрессе Бисмарк пытался разыгрывать роль «честного маклера» (по его собственному выражению), но всему свету – и русским в том числе – было ясно, что едва ли не главная его цель – надуть Россию. Упомянутый Андраши стал его лучшим помощником в этом деле, а заглавную антироссийскую роль играли англичане.
Спустя год идеологи бескорыстной освободительной войны, упоминавшейся Половцовым, писали уже в таком стиле:
Н.Я.Данилевский: «Видно, путь к Босфору и Дарданеллам идет через Дели и Калькутту»;
И.С.Аксаков: Россия еще не достигла своих естественных границ на юге: Черное море должно стать «русским», а для овладения им и Проливами следует захватить Среднюю Азию, что заставит Англию «стать податливее к нашим законным правам и требованиям на Черном море и Балканах»[92].
Помимо недопуска России к Проливам, конгресс начудил еще не мало иного. Освобожденная Болгария была разрезана на три части: центральная стала собственно Болгарией, князем которой был избран в 1879 году Александр Баттенбергский (сын Александра Гессенского – брата императрицы Марии Федоровны; Александр Баттенбергский приходился, таким образом, племянником Александру II и двоюродным братом Александру III), северная (Силистрия) отдана Румынии (в компенсацию возвращения России Бессарабии, отнятой у России по Парижскому трактату), а южная (названная Восточной Румелией) возвращена под протекторат султана.
Албанской делегации, пытавшейся проникнуть на конгресс, Бисмарк просто заявил, что такой национальности не существует.
Россия лишилась большинства плодов собственных побед, а Австро-Венгрия, в соответствии с предварительным сговором, взяла под управление Боснию и Герцеговину, которую австрийские войска заняли при яростном вооруженном сопротивлении населения – так была проложена дорога к Сараевскому убийству 15/28 июня 1914 года!
Не принесла успеха и манера, с которой русские принялись управлять освобожденной Болгарией, как российской провинцией; она вскоре вызвала возмущение, а затем и ненависть болгар – нечто подобное повторилось и после 1944 года!
Генерал Э.И.Тотлебен, прибывший под Плевну в октябре 1877 (в апреле 1878 он сменил Николая Николаевича Старшего на посту главнокомандующего на Балканах), сразу скептически оценил и происшедшее, и происходившее: «Мы вовлечены в войну мечтаниями наших панславистов и интригами англичан. Освобождение христиан из-под ига ислама – химера. Болгары живут здесь зажиточнее и счастливее, чем русские крестьяне; их задушевное желание, чтобы их освободители по возможности скорее покинули страну. Они платят турецкому правительству незначительную подать, несоразмерную с их доходами, и совершенно освобождены от воинской повинности. Турки вовсе не так дурны, как об этом умышленно прокричали; они народ честный, умеренный и трудолюбивый»[93].
Здесь, конечно, несколько идеализируется отношение турок к славянам; ближе к истине, скорее, следующая оценка: «Все, кому приходится близко знакомиться с турками, выносят обыкновенно убеждение, что мнение о фанатизме турок сильно преувеличено; турок-суннит не фанатичен и в этом отношении его никак нельзя сравнить с персом-шиитом, который христиан, евреев и даже мусульман, не принадлежащих к его шиитскому толку, считает нечистыми. Турок же, по существу, веротерпим и вовсе не склонен к религиозным преследованиям христиан. Но наряду с этим, однако, следуя учению Корана, он всегда ставит себя, правоверного мусульманина, выше христианина и относится к нему как милостивый победитель к побежденному. Пока христиане выполняли все обязанности верноподданных султана /.../, турки даже старого режима относились к ним снисходительно, мягко и без особых притеснений; но как только какая-либо из христианских народностей, как армяне или балканские славяне, проявляла стремление добиться самостоятельности или равенства с мусульманами, турецкое правительство не останавливалось перед самой жестокой расправой /.../»[94].
Но после 1878 года отношения России с Болгарией действительно стремительно разрушались: победители повели себя так, что невольно заставляли забывать о прежних угнетателях – ныне почти ничем не угрожавших.
Так или иначе, но в отчете о конгрессе Горчаков признавался: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере»; приписка Александра II: «В моей тоже»[95].
Царь пытался расколоть кольцо дипломатической блокады, в котором оказалась Россия со времени Берлинского конгресса. Летом 1879 года посол в Берлине П.А.Сабуров зондировал у Бисмарка возможность возобновления «Союза трех императоров», но не преуспел[96].
В августе того же года Александр II прислал к Вильгельму I письмо о том, что недопустимые личные отношения между Бисмарком и Горчаковым вносят осложнения во взаимоотношения между державами; Бисмарк это трактовал как попытку России подчинить Германию и резко ужесточил антирусскую политику, несмотря на противодействие кайзера[97].
В сентябре 1879 Бисмарк составил в Вене тайный договор о взаимопомощи с Австро-Венгрией и начал кампанию уговоров Вильгельма I, считавшего этот договор изменой обязательствам по отношению к России[98]. Бисмарк-таки уговорил старого кайзера подписать этот документ; аргумент, к которому он прибег, оказался таким: он, Бисмарк, якобы предотвратил нападение России на Австро-Венгрию в 1876 году, вступившись за нее, и тогда войска, собранные в Бессарабии, были развернуты против турок[99] – чистейшей воды фантазия!
Одновременно по инициативе канцлера в германской прессе развернулась пропагандистская кампания против России как очага и панславизма, и нигилизма[100]. Австрия же, вопреки решениям Берлинского конгресса, в этот момент оккупировала Новобазарский санджак – клин между Сербией и Черногорией, официально остававшийся под юрисдикцией Турции[101] – еще одна пощечина России.
Все это и привело к концу не только внешнеполитическую карьеру Царя-Освободителя, но и его жизнь: волна террористических актов, нашедших живейшее сочувствие российской образованной публики, поднялась именно вследствие нижайшего падения царского престижа в 1878-1879 годы.
Историческая ответственность за гибель Александа II должна быть в значительной степени возложена и на Бисмарка.
2.3. Бисмарк и Александр III.
Александр III стоял в оппозиции почти ко всему, к чему стремился его отец. Не было у него и такой близости к Вильгельму I, как у отца. Зато во многих своих суждениях молодой царь полагался на мнение жены, а та, будучи датчанкой, всецело ненавидела Германскую империю. Как мы отмечали выше, еще с осени 1870 года цесаревич Александр определенно держался антигерманской линии.
Тем не менее, летом 1881 года «Союз трех императоров» был возобновлен, получив трактовку соглашения по поддержанию всеобщего status quo, но ограничен тремя годами: Александр III, прятавшийся от террористов в Гатчине, не мог позволить себе ни единого активного шага. Бисмарк же постарался удостоить его такой дозы дружелюбия, в какой он отказывал погибшему Александру II.
Однако вскоре, 20 мая 1882 года, без разрыва «Союза трех императоров», был оформлен Тройственный союз: Германия, Австро-Венгрия, Италия – смысл его мог быть только в противодействии балканской политике России. Бесполезно было ожидать от этого Союза чего-либо более серьезного – как и показали события 1914 года. Если же рассматривать его как противопоставление остальной Европе, то он мог играть только негативную роль, заставляя эту остальную Европу ответно объединяться – что, собственно, и происходило в дальнейшем. В 1883 году, однако, Румыния (недовольная отнятием у нее Россией Бессарабии) тайно присоединилась к Тройственному союзу – что также не сыграло никакой роли впоследствии.
Российский генералитет в такой обстановке мыслил уже сугубо в русле неминуемости ближайшего военного столкновения на западных границах. Вот как рассказывает государственный секретарь А.А.Половцов о своих спорах с военным министром П.С.Ванновским в январе 1883 года: Ванновский «только и говорит о необходимости вооружить нашу западную границу, о том, что для России необходимо иметь укрепленную позицию на Дарданеллах, покуда англичане не сделали из них Гибралтара. Я ему отвечаю, что такие разговоры угрожают не только банкротством, но распадением государства, что если бы я был военным министром, то я повторял бы государю лишь одно, что Россия никакой войны вести не в состоянии и что поэтому тратить народные силы на военные приготовления безрассудно, что надо думать о развитии экономической жизни, а с этим создадутся быстро всякие силы, в том числе и боевые»[102]. Еще через несколько дней: «получаю от военного министра Ванновского представление Государственному совету о постройке 1 075 верст стратегических железных дорог на западной границе. Постройку предполагается совершить в три года и совершить средствами Военного министерства. Секретный при этом доклад устрашает по тону, допускающему возможность войны»[103].
Неудивительно, что в мае 1883 года в Москве (во время запоздалой коронации, отсроченной из-за боязни террористов) Александр III высказывался против союза с Германией и Австрией; дневник отставного военного министра Д.А.Милютина о разговорах во время коронации: «Гирс[104] и Сабуров заметили, что царь не сочувствует продлению договора, что он поддался мечтательным фантазиям Нелидова[105] о завладении Босфором с согласия самого султана (!?)»[106]
Тем не менее, в июне 1884 года «Союз трех императоров» был возобновлен еще на три года: не исключено, что сыграла роль агитация принца Вильгельма во время его приезда в Петербург и позднее.
К весне 1884 года относится начало приобщения будущего Вильгельма II к политике: прибыв в Петербург на акт совершеннолетия цесаревича – будущего Николая II (родившегося 6/18 мая 1868 года), принц Вильгельм постарался установить доверительные отношения с самим царем Александром III. Похоже, поначалу они друг другу понравились, хоть Вильгельм и был немцем (можно подумать, что Александр был русским!): почвой для сближения оказалась общая англофобия.
Уже с пути на родину Вильгельм писал к Александру: «Остерегайся своих английских дядей. Не пугайся того, что ты услышишь от моего отца. Ты его знаешь, он любит быть в оппозиции, он под влиянием моей матери, которая руководится с своей стороны английской королевой, заставляет его видеть все сквозь „английские очки“. Уверяю тебя, что между императором, князем Бисмарком и мной царит согласие, и я не перестану считать своим высшим долгом везде поддерживать и укреплять «Союз трех императоров» – трехугольный бастион, который должен защищать Европу от валов анархии; а именно этого-то и боится больше всего на свете Англия!»[107]
Подобные настроения, которых Вильгельм не скрывал, вернувшись в Берлин, шокировали его родителей. Бисмарк же, впервые обратив внимание на будущего кайзера, решил наладить собственные личные отношения с ним. Не избалованный вниманием принц с удовольствием сделался на некоторое время прилежным учеником престарелого канцлера.
Возможно, отчасти поэтому сближение Вильгельма с Александром III оказалось недолгим: Бисмарк в это время буквально изощрялся в совершенно бессмысленных интригах, явно не отдавая себе отчета в том, что ставкой в этих азартных играх было уже не влияние Пруссии на какое-либо германское княжество, и не влияние Германии или Австро-Венгрии на какое-либо балканское государство, а судьба самой Германии и всей Европы!
Об утрате Бисмарком чувства реальности свидетельствовала и его внутренняя политика – он явно замахивался на недостижимое. Еще в мае 1873 года были приняты «Майские законы», направленные против католической церкви, а в октябре 1878 – «Исключительный закон против социалистов», поставивший социал-демократов вне границ легального существования.
Резонно, что укрепление государственной власти в объединенной Германии требовало обуздания и церкви, ориентирующейся на Рим, и социалистов, но ведь Бисмарк замахивался чуть ли не на полное искоренение их влияния!
Здесь опять уместно вспомнить Гитлера: вот ему-то удалось зажать социал-демократов, но какими методами! И то после 1945 года они откуда-то повылезали. И в то же время, несмотря на жесткое давление на духовенство, Гитлер все же стремился обходиться без прямого вызова церкви. Не ясно, как развивалась бы его политика в дальнейшем, если бы он продержался у власти подольше: в одной из застольных бесед в феврале 1942 года Гитлер откровенничал: «Величайший ущерб народу наносят священники обеих конфессий. Я не могу теперь ответить, но все заносится в мою большую записную книжку. Придет час, и я без долгих церемоний рассчитаюсь с ними»[108], – но этот час, как известно, так и не настал! А вот Бисмарк в своей внутренней политике претерпел крах безо всяких военных поражений.
Борьбу с католицизмом ему пришлось самому спускать на тормозах, а успех социал-демократов на выборах 1890 года покончил с карьерой самого Бисмарка.
Постепенное подключение Александра III к внешнеполитическим играм Бисмарка и против Бисмарка не могло не отразиться и на отношении царя к Вильгельму – тем более что тот своей экстравагантностью давал немало поводов к нареканиям. Другие причины того, что кошка пробежала между ними, мы укажем ниже – это была вовсе не кошка!
К началу 1885 года настолько обострилась внутренняя ситуация в балканских регионах, и настолько напряглись отношения России с Австро-Венгрией, что уже начальник российского Генштаба Н.Н.Обручев решил, что час настал.
В его меморандуме предлагалось утрясти отношения с Германией, выпрямив границы (отдать Германии большую часть Царства Польского, но присоединить к России устье Немана), договориться с Австрией о передаче России Карпатской Руси или принудить ее к этому силой – но с возможной компенсацией за счет балканских территорий, и немедленно захватить Босфор: «В Восточной Галиции свыше 3-х миллионов Русского народа, в Буковине до 240 т[ысяч], в Ужгородской Руси более 600 т[ысяч]. Эти Прикарпатские земли и должны отойти к России. По отношению к Австрии они должны быть зачтены как необходимый противовес распространению ее на Балканском полуострове. Если же и по отношению к Германии воссоединение с Россией части ее земель непременно должно сопровождаться какими-либо территориальными жертвами, то подобные уступки с наименьшим ущербом могут быть сделаны лишь на счет земель Царства Польского.
Немцы /.../ уже обработали ученым образом (и по геологии, и по топографии, и по истории) законность проведения естественной Прусской границы по водоразделу между Вартой, Пилицей и Бзурой /.../. Намеченная полоса уже в значительной степени наводнена немцами и едва ли Россия много потеряет /.../. Масса Поляков в наших пределах несколько уменьшилась бы, перешедшая к немцам часть попала бы в строгие руки; Западная граница наша значительно спрямилась бы и упершись в Карпаты приобрела бы такую силу, что могла бы устоять против всей Европы.
/.../ проливы имеют для России не одинаковое значение. Из них только Босфор составляет дверь непосредственно ведущую к нашему дому; Дарданеллы же являются для нас дверью выхода в Средиземное море. Занятие Босфора, это позиция чисто оборонительная; занятие же Дарданелл имеет скорее значение наступательное. /.../ В военное же время при столкновении с морскими державами, русскому флоту даже и при владении Дарданельским выходом едва ли доведется им пользоваться /.../. Как бы ни старалась Россия, /.../ никогда не будет на море сильнее Англии, Франции, или соединенных Австрии, Италии и Германии. При том же за Дарданеллами надо видеть и Гибралтар, и Суэц и Перим[109]; океан все же не будет для нас открыт. /.../
Атака Константинополя может быть необходима лишь как средство вынудить Султана уступить нам Босфор. Но если Босфор будет нами взят и Султан примирится с этим фактом, зачем нам брать еще Константинополь. Хотя он имеет мировое положение, но сам по себе никому не может придать мирового значения: Турки владея Константинополем все же погибают.
Перенести в Константинополь центр русской жизни немыслимо; обратить его в заштатный русский город – кому какая польза. /.../
Босфор так географически важен для России, что если б в решительную минуту требовалось преодолеть колебания Султана фактическим доказательством доброжелательства России, то взамен крохотной Босфорской территории ему могла бы быть предложена уступка гораздо значительнейшей части земель, отошедших к нам в 1878 г. в Азии (/.../ даже-даже самый Карс). /.../
Только за Босфор и Карпатскую Русь безусловно и стоит лить русскую кровь»[110] – Обручев не подозревал, что Карпатская Русь окажется таким же данайским даром для русских, как Босния и Герцеговина для австрийцев: в 1991 году голоса западных украинцев на референдуме о судьбе Украины и разрушили Советский Союз!
Для Обручева это была отнюдь не теоретическая программа: он требовал ее немедленного осуществления: «Броненосцы на Черном море строются, но и первые три не будут еще готовы ранее 1887 г. Вспомогательных же морских средств для десанта (канонерских лодок, минных катеров, кранов и проч.) сильно не достает. /.../
На западе пока еще тихо, но на Балканском полуострове уже начался пожар. Если будем ждать до 1887 г. броненосцев, можем быть пообыграны; волей-неволей нам следует быть безотлагательно готовыми, хоть на ладьях, идти к Босфору и брать его, как достояние России. Все, что для сего нужно, уже намечено; /.../ к весне или к июню[111] явится флотилия, чтобы оградить десант, явится и артиллерия, чтобы укрепить Босфор.