Нет, ребята, это лежание на пляже и нежелание отходить далеко от входа в отель — это не совсем обычно. И вопрос «что она тут делает?» остается.
* * *Так, провожаем взглядом Лену, возвращающуюся в отель, и отправляемся в другую — настоящую — Таормину.
Я живу в странном, наклонном мире на своей Этне. А вот Таормина… тут мир куда более странный.
То, что я только что описал, эту длинную дорогу над морем и цепочки зданий чуть выше — чуть ниже дороги, это нижняя Таормина. А есть она же, но верхняя, причем подняться туда можно или по канатной, или по дико извивающейся по лицу отвесной скалы просто дороге. Вот там — настоящее чудо. Средневековые стены и башни, дома под черепицей, соборы тысячелетней давности, десятки улочек, мощенных булыжником. И в некоторых местах — неожиданно, вдруг — щель между домами, вид резко вниз, на море.
Это не наклонный мир, а вертикальный. Мы не на склоне, мы на астероиде.
Дайте вспомнить, где там, наверху, был хороший магазин со всякими орудиями войны, охоты и рыбалки, включая бинокли? Две улицы вправо от «Гуччи», так?
Стоп, а это еще что такое. Не может быть.
Но может.
Если вы за кем-то следите, то у вас возникает весьма напряженная ситуация, когда объект слежки приближается к станции канатной дороги. Ведь в кабинку, которая сейчас поплывет косо вверх, может войти ровно столько-то человек, ни на одного больше (не хватало тут еще всяких катастроф с жертвами). Не повезло — и ты стоишь и ждешь еще пятнадцать минут до прихода той кабинки, что ползет в это время свер-ху. Не событие для обычного отдыхающего, но… но.
Но если вы за кем-то идете следом и знаете, что будет, если за вашим «объектом» за секунду выстроятся десять корейцев… И что эти пятнадцать минут означают: вы его там, наверху, в лабиринте улиц, в жизни не найдете, за пятнадцать минут он может уйти куда угодно…
Что в такой ситуации происходит? А вот что: два очевидно местных парня устраивают бег наперегонки по полуденной жаре, чтобы встать в очередь на канатную дорогу ровно за мной.
При этом оба старательно на меня не смотрят. Детский сад, словом.
Ну, хорошо, уйду я от этих малолетних болванов там, наверху. И что выиграю? Пусть уж пока походят хвостом.
Я быстро нахожу нужный магазин, обнаруживаю бинокль — муху за километр можно рассмотреть, и вижу через стекло магазина грандиозную сцену.
Два пасущих меня парня задирают третьего. А третий — не то чтобы знакомая морда, но прическа со стриженым затылком и ровным ежиком повыше, голова от этого кажется плоской. Фигура как у быка… да-да, это один из них. Тех самых. Назгул без вертолета и прочих средств передвижения. Ну, или тролль — смотря что вам больше нравится.
И эти два веселых итальянца совершенно не боятся его мускулов, а умело провоцируют драку в общественном месте. Что мне делать? А ничего. Опять-таки тут никто никого не убьет, не та история, а все прочее не мое дело.
Однако как же это я так расслабился, не увидел, что за мной следят не только эти два парня? И еще: как этот тролль сумел за мной проследить, не входя в кабинку канатной дороги — ведь его там точно не было? Значит, рация. Их минимум двое. Один следил внизу, другой принимал по его звонку вахту вверху.
Ну-ка вот что. Я набираю номер и говорю исключительно неприятным голосом:
— Шура и Иван, мать вашу, я же сказал: пусть ваши американские друзья от меня отвяжутся. Сказал или нет? Хвост за мной зачем вешать? А вот сейчас с одним из них будет смешная история. Его тут немножко побьют. И я ничего не предприму, чтобы его спасти. Что? Да ничего я не делаю. За меня тут всё делают другие. Догадайтесь кто. Быстро говорите вашему главному американцу, чтобы убирал своих, иначе очень смешно получится, и с жертвами.
Так-так. Откуда тролли на моем хвосте, понятно. Но кто приставил ко мне охрану? А понятно кто. «Там будет безопасно», в этой Таормине, с ее пятизвездными отелями. Ну, и пусть так всё и остается — безопасно.
Обратно в отель, с биноклем. Девушка Лена — догадайтесь где. На пляже. Ну и хорошо. Работаем. Не спеша. А вот кстати…
Василий Павлович, в безупречно новых и чистых теннисных одеждах, озабоченно беседовал с кем-то — но как раз закончил и оказался поблизости.
— Василий Павлович, уважаемый, — поприветствовал его я. — А я как раз хотел…
— Здравствуй, мой миленький! — отозвался он нежным голосом. — Хорошо, что ты здесь. Серьезных людей много не бывает.
— Да-да, вот как раз о серьезных людях и речь. Василий Павлович, вы меня тут несколько дней назад с одной девушкой познакомили. Скажите, а до того или после того что вы ей про меня сказали? Что я — кто? Чем занят, чем интересен?
Он даже не стал, по своей привычке, задумчиво шевелить седыми усами. Хотя видно было, что сначала задумался — он ведь всех со всеми знакомит, а девушки — много их тут ходит. Или лежит.
Но он вспомнил.
— Дорогой ты мой, ничего я ей не стал говорить. Сказал при тебе же, что Сергей, живет на вулкане… и больше разговоров не было. А потом — извини меня, дружочек, но если честно, то я многого и не знаю. Знаю, что занят ты тут делом, и не пустяковым, еще вижу, что человек. Получившийся человек. А глаз у меня на людей хороший. Прочее же — насчет того, кто ты такой и что в жизни сделал — я так рассуждаю: захочешь — расскажешь. И будь уверен, я тогда выслушаю.
Я ласково прикоснулся к его плечу — он понял, что мне его слова понравились, — и пошел к себе, на наблюдательный пункт.
Итак, он и сам до конца не знает, кто я такой. И Лене рассказать об этом никак не мог — кроме того волнующего факта, что я живу на склоне вулкана.
Кто я такой? Я вошел к себе в номер. Посмотрел через перила балкона вниз, на Леночку: бинокль — это же совсем другое дело. Что у нее там, в экране? Да ведь почти каждая буква видна.
И открыл в своем компьютере страницу. Ту же самую, что и она. Она опять ее изучает, как до обеда.
Не знаете, кто я, Василий Павлович? Посмотрите на эту страницу. Вот кто я такой.
«Возникший неизвестно откуда писатель, выбравший себе псевдоним Сергей Рокотофф, мог бы получить премию за редкое изящество композиции своего романа „Аут“. Какой-то уникум: роман, состоящий из пяти повестей, вроде бы между собой никак не связанных. Это как если бы режиссер в один и тот же вечер пять раз полностью менял декорации и весь состав героев, но — смотрите-ка, вот уже и в третьей пьесе появляется, ну — пусть просто мелькает, герой, которого мы видели в первой. Да так здорово мелькает и появляется, что мы понимаем: всё, что мы усвоили в этой первой мини-пьесе, теперь надо осмысливать заново.
Вот этот блуждающий герой — то он становится повествователем, то мы видим его со стороны, то мы наблюдаем со стороны того, кто о герое только что рассказывал — это не просто находка. Это неожиданная для дебютной книги демонстрация мастерства».
Снова навожу бинокль, оглядываясь на всякий случай на соседние балконы: запишут в извращенцы… И вижу там, в экране…
Я всё боюсь, что однажды сделаю то, что только что сделала там, внизу, Леночка, — наберу в поиске «Рокотофф роман Аут» — и вот этой рецензии там не будет. Но пока — есть:
«Господь добр к России, осыпает ее неожиданными милостями. Наблюдаешь за молодыми и начинающими авторами, упорно карабкающимися вверх к мастерству, гадаешь: кто же из них?.. И вдруг, откуда ни возьмись, рядом как-то сразу и вдруг появляется автор очевидно зрелый, сильный, уверенный, ни на кого не похожий. И где же он раньше был? Почему не писал?»
Он писал, дружок. И продолжает. Но не совсем то. А вот теперь ну минимум раз в неделю набирает в поиске вот это самое — «Рокотофф роман Аут» — и получает свои заслуженные полчаса счастья.
А теперь главное. Эта самая страничка как раз и висела у меня в экране, когда я отправился на табуретке в магазин, вернулся — и обнаружил побитых носорогов у трех сосен и следы вторжения в мое жилище. Только в компьютере я увидел не совсем ту же страницу, что оставлял, уезжая. Кто-то успел открыть вот эту самую рецензию — насчет зрелого, сильного и уверенного — ее я и застал, когда вошел. И долго пытался убедить себя, что так и было.
Да ведь не было. Старые привычки у меня пока не выветрились — такие вещи я запоминаю автоматически. Если вижу, что что-то не так, значит — не так.
И выводы пока еще умею делать автоматически. Итальянец или кто угодно увидел бы русскую страницу — если уж решил поиграть с интернетом в чужом жилище — и ничего бы не понял, и не пытался бы переходить по русским ссылкам. А раз так, то какой национальности человек забрел ко мне в тот вечер?
И ладно, что я удивился. А вот представьте, как она — на Сицилии, на склоне Этны — вбегает за помощью в первый попавшийся дом, хозяев не обнаруживает, зато видит там, в экране компьютера, русский текст!
Совпадение. Вся жизнь состоит из сплошных совпадений. То, что в Таормине и тому подобных местах летом каждый третий — русский, это другое дело. Это уже закономерность.
Совпадение. Вся жизнь состоит из сплошных совпадений. То, что в Таормине и тому подобных местах летом каждый третий — русский, это другое дело. Это уже закономерность.
Я скосил глаз в окно. Леночка, с ее пепельно-русыми волосами на шоколадных плечах, продолжала читать рецензии на меня.
Итак, еще раз: Василий Павлович, забывчивостью явно пока не страдающий, говорит, что не только ничего про меня Лене не рассказывал и фамилию мою не называл — он вообще не зафиксировал в голове, чем я, кроме своего вина, в жизни занимаюсь. Да я ему вроде как и не хвастался — будто не видел он писателей, особенно начинающих. А вот специалисты по вину — другое дело.
И он вообще не знает, что по фамилии я Рокотов.
А тогда откуда Лена вот сейчас взяла именно эту страницу поиска, ведь фамилию и название книги надо было заранее знать, чтобы задать запрос?
Еще нужны какие-то доказательства насчет того, кто был моим тогдашним незваным гостем?
И вот она лежит и читает про меня. И я, на своем балконе, делаю то же самое.
Так, что у нее сейчас перед глазами? А, вот эта рецензия, которая называется просто и затейливо: «ФФ».
«Издатель должен был объяснить автору, что выбранный им псевдоним — проявление дурного вкуса или как минимум неоригинален. Рокотофф? Как тогда насчет Чехофф, Платонофф — ну, что это такое, в самом деле. А вдобавок маленькая незадача: продавцы книжных магазинов повально путают дебютный роман нашего героя с несколько иной, так сказать, литературой, щедро поставляемой неким Игорем Рокотовым. Если вы любите читать про демонов, сексуально грандиозных сверхчеловеков, космических „иных“ на грязных задворках наших улиц — так вот это тот Рокотов, который без „фф“. Понятно, что новый автор мог и не знать про существование еще одного Рокотова, они явно из разных миров, но издателя это никак не извиняет. Ну, а то, что роман „Аут“ не щадит читателя, скажем так, массового, то здесь уже отдельная проблема этого очевидного провала литературного проекта…»
И вот — я привычно кликаю мышкой уже независимо от Лены — мои любимые строки совсем другого критика:
«Литература может быть болью. Хотя вообще-то, если у тебя болит, иди к доктору, а не к издателям, пожалей читателя.
Сергей Рокотофф, конечно, болен своей войной. Она, эта боль (и эта война), остается почти невидимой на протяжении первых повестей, из которых состоит роман. И взрывается в последней повести, там, где речь о ней, неизвестной читателю войне в далеком Мозамбике. Боль настоящая — с блеском описаны темнокожая женщина, погибшая при взрыве самолета, мелькание светлячков вокруг дощатых домиков, шорох океанского прибоя за холмами, звон автоматных очередей и звук, с которым пули шлепаются в человеческое тело… это всё настоящее, это наверняка было, было с живыми, реальными людьми, и автор не хотел их забывать, не написав о них. И мы их теперь не забудем.
Но в том-то и дело, что кроме боли в романе „Аут“ есть нечто совсем другое. Несгибаемая, веселая жизненная сила даже не героя или героев романа, а, видимо, автора. Его умение сказать себе и людям: вот такое происходит с нами, но мы сильны, мы любим этот мир и эту жизнь, что бы они с нами ни творили. И мы пойдем по нему дальше с нашей верой в добро и с нашей любовью».
Подпись — Юлий Кранц. Наверное, это чуть не единственный человек, с которым мне и правда хотелось бы увидеться, если бы я решил снова поехать в Москву. Он что-то понял: наверное, не совсем критик или когда-то им не был. А с другой стороны — я ему нужен? Ну, что он, писателей, что ли, не видел? Написал еще одну рецензию и забыл.
И все прочие забыли. Книга и книга. О чем-то непонятном. Много их.
Хотя Шура и Иван, эти веселые персонажи моего мозамбикского прошлого, прочитали и, как ни странно, всё поняли. Что там они сказали — да не далее как вчера, вербуя меня на расследование мотоциклетного инцидента?
«Ты хоть сам-то понимаешь, что ты для нас всех сделал? Все наши говорят, если Рокотова и правда встретите — нижайший ему поклон. А то ведь если бы не ты — как будто нас не было. У афганов хоть песни есть, а тут…»
Примерно так. Спасибо, ребята. Для вас писал. А уже потом для себя.
И если что-то я понял за все годы рядом с лучшими виноделами мира, так это одну простую вещь. Как ты там написал, гаденыш, — я не щажу массового читателя? Так вот, если хочешь сделать «Сассикайю», то делай ее не для массового потребителя, рынка, а для себя и лучших друзей. Тогда ты будешь стараться по максимуму. Тогда у тебя будет шанс, что получится что-то настоящее. Маленький, но шанс.
А то, что такую книгу не будут покупать миллионы — да пойдите вы, миллионы, дальним лесом. Вы мне не нужны. У меня вот-вот будет полмиллиона евро, с моей ан-примёрной инвестицией. Может, уже есть. Вот выполню ответственное задание Ивана и Шуры, вернусь домой, где хранятся интернет-банковские коды и приспособления в виде особой считалки случайных цифр, зайду в свой аккаунт и увижу это — есть полмиллиона!
Выйду на скамейку и закурю сигару как символ победы.
А прочие победы… Главное — роман есть. Кто его читал, кроме наших мозамбикских ребят? Ну, неожиданности случаются. Вот теперь эта Леночка прочитает, хотя бы из любопытства. Возрастом — не совсем как моя дочь, но что-то в этой категории. Она теперь про меня всё знает. Это я не знаю про нее ничего. Пока.
А раз так, то пора спуститься на пляж и…
* * *— Сергей, мой дорогой, а вот тебя-то я и искал, — раскрыл мне объятия Василий Павлович — на лестнице, плавным изгибом спускающейся к дощатому пляжу, пристани и невозможной лазури. — Долги надо отдавать, так, дружочек? Долг за мной. Да-да, за встречу замечательной женщины в аэропорту — я тебе должен! Все-таки не чужая мне. Была и остается. И у меня по этой части — насчет отплаты — быстро. Так-то!
Василий Павлович бросил на голову капитанскую кепку с тонким белым верхом. И даже проверил ребром ладони крабовидную кокарду: посредине.
— Я вот к чему: что ты всё на берегу да на берегу. У меня яхта отходит через полчаса. На Эолийские острова. До вечера будем на месте. Интересные люди соберутся. Познакомлю. А ты там очень даже будешь к месту, это я тебе говорю. Мы сняли пару домишек, тебе комнатка найдется — о деньгах даже не заикайся, я же говорю, я должен. Ну, и послезавтра с утречка — обратно. Да?
— На Липари? — чуть растерянно спросил я.
— Ни в коем случае, на Салину, — лучезарно улыбнулся он. — Тихо там, деревушки, рыбка, вино, прогулки — простые удовольствия. Ветер называется — сирокко, кажется, да?
— Ах, — сказал я с искренним огорчением. — Ах же, черт.
Эолийские острова: морская дорога к ним размечена клонящимися к ветру парусами и мачтами яхт. Сицилия оттуда — только слабо дымящаяся верхушка Этны над чуть выпуклым горизонтом. А интересные люди — знаю я, кто в друзьях у Василия Павловича. Настоящие звезды здешнего и нездешнего кино Таормину разлюбили, они теперь только там, на Эолийских. И, конечно, не на Липари. Знаю я и то, что значит «домишки» на Салине — пятизвездных отелей там нет, а как минимум звезд этак на семь, если такое бывает. Простые-простые на вид белые домики в сельской тишине. И никого из посторонних. Только свои.
А у меня — три дня на выполнение ответственного задания. Уже, собственно, меньше трех дней.
— Извините, Василий Павлович, — с грустью сказал я. — Если бы…
И тут его колючие глаза оценили, наконец, ситуацию. Они зафиксировали открытое взорам тело Леночки, одиноко лежащей с ноутбуком у подножия лестницы, на которой мы стояли. А еще он наверняка вспомнил направление моего взгляда до той секунды, когда ко мне подошел. И мой вопрос час назад.
Он посмотрел на меня с сожалением. Кажется, Василий Павлович что-то хотел мне сказать, сообщить, предупредить — но со вздохом передумал: бесполезно. Пообещал помнить должок и пошел вниз, обогнув Леночку.
Яхта недвижно стояла на застывшей воде, к ней подошла шлюпка, я увидел, как почтительные руки втаскивают на борт первую Джульетту нашего кинематографа: летящая ткань широкой полупрозрачной накидки, шляпа, черные очки, закрывающие половину ее лица. Она полуобернулась к нам с трапа, увидела, как Василий Павлович молодецкой походкой приближается к пристани, махнула ему и исчезла за рубкой.
А вот и он в шлюпке тронулся к яхте под осторожное урчание мотора. Туда, где мелькали белые фигуры на борту — наши Джульетты и их друзья. Сейчас яхта распустит парус: к Липари, Салине, на Эолийские острова за горизонтом.
Они все туда рано или поздно уходят. А как жаль.
Леночка осталась — здесь, на ее лежанке. С хрустом надкусила яблоко — звук был слышен даже на лестнице, где я стоял.
И я остался с ней.
Внутри у нас вселенная
Ну и вот, жизнь стала простой: наводишь артиллерийский бинокль на компьютер бедной девушки, копируешь адрес ее ЖЖ, лезешь на своем компьютере туда без спроса. Хотя что значит без спроса, эта штука предназначена для того, чтобы ее читали более-менее все.