Онъ спросилъ: "Вы вѣрно скучаете здѣсь по городу?"
"О, нѣтъ", — возразила она, — "здѣсь тоже хорошо. Послушайте, не можете ли вы сейчасъ итти со мной и зайти къ намъ?"
Онъ поблагодарилъ: нѣтъ, ему нельзя. Контора открыта по воскресеньямъ, какъ и по понедѣльникамъ. "Но я очень вамъ благодаренъ", сказалъ онъ. "Есть одна вещь, въ которой я завидую пастору; это — вы".
"Что?"…
"При полномъ почтеніи къ нему, я поневолѣ и вполнѣ завидую ему."
Такъ, вотъ оно и случилось. Нужно еще поискать, подобнаго Роландсену, когда рѣчь шла о томъ, чтобы распространить немного радости вокругъ.
"Вы шутникъ!" отвѣчала она, оправившись.
Роландсенъ, идя домой, разсуждалъ, что онъ во всѣхъ отношеніяхъ можетъ быть доволенъ сегодняшнимъ днемъ. Въ приподнятомъ и побѣдоносномъ настроеніи онъ благодарилъ самого себя за то, что юная пасторша такъ часто съ нимъ разговариваетъ: онъ хитеръ, онъ лукавъ. Онъ сумѣетъ отшить юмфру фонъ-Лоосъ, и разорвать всѣ ея женскія сѣти. Онъ не смѣетъ этого сдѣлать прямо; нѣтъ, нѣтъ, но есть и другой путь. Какъ знать, можетъ быть, пасторша и окажетъ ему эту услугу, разъ они стали добрыми друзьями.
VIII
Ночью пасторскую чету разбудило пѣніе. Никогда не переживали они ничего подобнаго; пѣніе доносилось снизу со двора. Солнце уже озаряло землю, чайки проснулись; было три часа.
"Мнѣ, кажется, кто-то поетъ", крикнулъ пасторъ женѣ въ ея комнату.
"Это у меня подъ окномъ", отвѣчала она.
Она прислушивалась. Она прекрасно узнала голосъ этого сумасшедшаго Роландсена, и слышала его гитару тамъ внизу; однако, онъ ужъ черезчуръ дерзокъ: поетъ о своей несравненной возлюбленной, а обращается прямо къ ней. Она горѣла негодованіемъ.
Пасторъ вышелъ въ комнату и выглянулъ въ окно.
"Это, какъ я вижу, телеграфистъ Роландсонъ", сказалъ онъ нахмурившись. "Онъ недавно получилъ полъбоченка коньяку. Просто срамъ, что дѣлается съ этимъ человѣкомъ."
Но жена не смогла такъ сурово взглянуть на все это: этотъ славный телеграфистъ могъ драться, какъ крючникъ, а пѣть какъ божественный юноша; этимъ онъ значительно разнообразилъ ихъ тихую и благонравную безжизненность.
"Это, какъ видно, серенада", сказала она и засмѣялась.
"Которую ты не можешь же принять благосклонно", прибавилъ пасторъ. "Или ты думаешь иначе?"
Вѣчно нужно ему къ чему-нибудь придраться. Она отвѣтила: "Ну, это ужъ не такъ опасно. Это просто забавная шутка съ его стороны, вотъ и все!"
Въ душѣ же добрая жена рѣшила никогда впередъ не строить глазки Роландсену и не увлекать его на такія безумныя выходки.
"Вотъ, онъ, кажется, начинаетъ ужъ новую пѣсню"! воскликнулъ пасторъ, подойдя къ окну и забарабанивъ по стеклу пальцами.
Роландсенъ поднялъ голову. Тамъ стоялъ пасторъ, самъ пасторъ, собственной персоной. Пѣніе прекратилось. Роландсенъ притворился смущеннымъ, простоялъ одно мгновеніе, словно огорошенный, а затѣмъ вышелъ со двора.
Пасторъ сказалъ: "Гмъ, а какъ спокойно безъ него было бы!" — Онъ далеко не былъ опечаленъ тѣмъ, что лишь однимъ своимъ появленіемъ, уже достигъ такихъ благихъ результатовъ. "А теперь онъ завтра же получитъ отъ меня и посланіе", сказалъ онъ: "я ужъ давно обратилъ вниманіе на его неприличный образъ жизни."
"А не лучше ли будетъ, если я скажу ему, что мы вовсе не желаемъ слушать по ночамъ его пѣніе."
Пасторъ продолжалъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на предложеніе своей жены.
"А затѣмъ я отправлюсь къ нему и поговорю съ нимъ!" Пасторъ сказалъ это такъ многозначительно, словно Богъ знаетъ, что могло случиться, если онъ пойдетъ къ Роландсену.
Пасторъ вернулся въ свою комнату и продолжалъ размышлять, лежа. Онъ ни въ коемъ случаѣ не станетъ щадить этого легкомысленнаго, полоумнаго господина, который такъ кривляется и безпокоить весь приходъ своими выходками. Онъ не станетъ дѣлать различія между людьми, а будетъ посылать обличенія, какъ Петру, такъ и Ивану, требуя отъ всѣхъ къ себѣ уваженія. Нужно просвѣтить эту темную общину. Онъ, напримѣръ, не забылъ сестру своего помощника Левіана. Она не исправилась, и пасторъ не считалъ возможнымъ больше держать ея брата въ качествѣ помощника. Горе посѣтило домъ Левіана: его жена умерла; и на похоронахъ ея пасторъ окончательно понялъ этого человѣка. Это была такая исторія, отъ которой волосы могли встать дыбомъ: когда добрый Левіанъ долженъ былъ опустить свою жену въ могилу, онъ вспомнилъ, что запродалъ тушу теленка Мокку. Амбары Мокка были по дорогѣ на кладбище; дни стояли уже недостаточно холодные, чтобы сохранить мясо свѣжимъ, онъ и захватилъ тушу теленка съ собою. Пасторъ узналъ объ этомъ отъ Еноха, этого глубоко смиреннаго человѣка съ ушной болѣзнью, и тотчасъ позвалъ къ себѣ Левіана.
"Я не могу дольше держатъ тебя помощникомъ". сказалъ пасторъ. "Твоя сестра живетъ и погибаетъ у тебя въ домѣ, а ты не слѣдишь за ней, спишь всю ночь, между тѣмъ какъ мужчина шляется къ тебѣ въ домъ."
"Къ сожалѣнію," согласился помощникъ, "иногда это бываетъ."
"А къ этому еще и другое: ты везешь жену свою въ могилу, а съ нею вмѣстѣ везешь и тушу теленка! Простительно ли это?"
Рыбакъ взглянулъ на пастора, виднью ничего не понимая, и нашелъ его неправымъ. Его покойная жена была такой заботливой, она первая напомнила бы ему, если бы могла, чтобы онъ захватилъ съ собою теленка. — Вѣдь дорога то одна, сказало бы это усопшее дитя человѣческое,
"Если господинъ пасторъ предъявляетъ такія требованія, то никогда не найдетъ порядочнаго помощника."
"Это ужъ мое дѣло," продолжалъ пасторъ, "во всякомъ случаѣ ты освобождаешься отъ должности."
Левіанъ опустилъ голову и взглянулъ на свою фуражку. Право, эта обида напрасно стряслась надъ нимъ, сосѣди будутъ злорадствовать по этому случаю.
Пасторъ пришелъ въ негодованіе: "Господи Боже мой! неужто ты не можешь, наконецъ, заставить этого человѣка жениться на твоей сестрѣ?!"
"Какъ вы можете, господинъ пасторъ, думать, что я не старался объ этомъ!" отвѣчалъ Левіанъ. "Да дѣло въ томъ, что она не совсѣмъ то увѣрена, который именно."
Пасторъ открылъ ротъ: "Который именно?.."
А когда онъ, наконецъ, понялъ, онъ всплеснулъ руками. Потомъ онъ еще разъ кивнулъ головой:
"Итакъ, я возьму себѣ другого помощника."
"А кого же именно?"
"Я не обязанъ сообщать тебѣ объ этомъ, но это будетъ Енохъ."
Мужикъ задумался. Онъ зналъ Еноха, ему приходилось имѣть кое-какія дѣла съ этимъ человѣкомъ.
"Такъ это будетъ Енохъ!" — вотъ все, что онъ сказалъ на это, выходя.
Енохъ занялъ его мѣсто. Это была скрытная натура; онъ никогда не ходилъ, выпрямившись, а постоянно опускалъ голову на грудь, и основательно смотрѣлъ на вещи. Поговаривали, будто онъ не очень-то честный товарищъ на морѣ: много разъ ловили его на томъ, какъ онъ подставлялъ ножку другимъ. Но это навѣрно была только клевета и навѣты. Съ внѣшней стороны онъ, правда, не походилъ ни на графа, ни на барина, — платокъ на ушахъ безобразилъ его. Къ этому у него была скверная привычка, встрѣтивъ кого-нибудь на дорогѣ, прикладывать палецъ сначала къ одной ноздрѣ, потомъ къ другой и при этомъ фыркать. Но Господь Богъ не обращаетъ вниманія на внѣшній обликъ человѣка, а у этого смиреннаго его служителя, конечно, было лишь похвальное желаніе немножко почиститься, прежде чѣмъ подходить къ людямъ. Когда онъ приходилъ куда-нибудь, то говорилъ: "Миръ вамъ!" а, уходя, провозглашалъ: "Миръ да будетъ съ вами!" Все, что онъ носилъ, было основательно обдумано. Даже большой ножъ, висѣвшій у пояса, носилъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто хотѣлъ сказать: а вѣдь, къ прискорбію, есть и такіе люди, у которыхъ нѣтъ даже пояса. Въ послѣдній жертвенный день Енохъ обратилъ на себя общее вниманіе крупнымъ приношеніемъ: онъ положилъ на алтарь банковый билетъ. Неужто онъ столько заработалъ за это время? Конечно, могло быть и такъ, что высшая сила присоединила свою лепту къ его шиллингамъ. У Мокка въ лавкѣ онъ ничего не былъ долженъ, его сѣти висѣли безъ употребленія, а семья его была прилично одѣта. Дома онъ за всѣмъ слѣдилъ строго. У него былъ сынъ, истинный образецъ юноши хорошаго, кроткаго поведенія. Этотъ юноша плавалъ на рыбную ловлю въ Лофоденъ, такъ что имѣлъ полное право вернуться домой съ синимъ якоремъ на рукѣ, однако, онъ этого не сдѣлалъ. Отецъ съ раннихъ лѣтъ научилъ его страху Божію и смиренію: благодать покоится надъ тѣмъ, кто ведетъ себя тихо и скромно, думалъ Енохъ.
Пока пасторъ размышлялъ такимъ образомъ, лежа въ постели, настало утро. Этотъ несносный телеграфистъ Роландсенъ совершенно разрушилъ его ночной покой, и въ шесть часовъ онъ, наконецъ, всталъ. Оказалось, что жена его тихонько одѣлась и уже вышла.
Позднѣе, въ то же утро, она пришла къ телеграфисту Роландсену и сказала: "Вамъ бы не слѣдовало пѣть у насъ по ночамъ".
"Я ужъ самъ вижу, что сдѣлалъ оплошность; я думалъ застать юмфру фонъ-Лоосъ, а ея и не было."
"Такъ вы пѣли для юмфру?"
"Да. Это была неудавшаяся маленькая утренняя серенада, вотъ и все."
"На этотъ разъ я спала въ этой комнатѣ", сказала пасторша.
"А прежде, до вашего пріѣзда тамъ помѣщалась юмфру."
Пасторша ничего больше не сказала, глаза ея стали безсмысленны и потускнѣли.
"Да, да, благодарю васъ," сказала она, уходя, "это такъ славно звучало, но вы не должны больше этого дѣлать."
"Я обѣщаю вамъ, что не буду. Если бы я зналъ… я бы, конечно, не осмѣлился…" Роландсенъ, казалось, готовъ былъ провалиться сквозь землю.
Вернувшись домой, пасторша сказала:
"Меня что-то сегодня ко сну клонитъ!"…
"Это не удивительно", отвѣчалъ пасторъ. — "Ты почти глазъ не сомкнула изъ-за этого крика сегодня ночью."
"Лучше всего будетъ отпустить юмфру", сказала жена.
"Юмфру?"
"Вѣдь онъ ея женихъ, ты знаешь. У насъ никогда не ночамъ не будетъ покоя."
"Я сегодня же напишу ему."
"Проще всего было бы отпустить юмфру."
Пасторъ подумалъ, что это вовсе не было бы проще всего, потому что эта перемѣна повлечетъ за собою только новые расходы. Кромѣ того юмфру фонъ-Лоосъ была очень старательна; безъ нея не было бы никакого порядка. Онъ вспомнилъ, какъ было вначалѣ, когда его жена хозяйничала сама; да, этого онъ никогда не забудетъ.
"А кого ты возьмешь вмѣсто нея?" спросилъ онъ.
Жена отвѣтила: "Я лучше сама стану выполнять ея работу."
Пасторъ горько засмѣялся и сказалъ: "Да, тогда-то работа ужъ будетъ выполнена."
Огорченная и обиженная жена возразила: "Вѣдь я же все время свободна, мнѣ больше и дѣлать нечего, какъ заниматься хозяйствомъ. Ничего особеннаго нѣтъ въ томъ, что дѣлаетъ юмфру."
Пасторъ умолкъ. Не было никакого смысла спорить, да поможегъ ему Господь! "Нельзя отпустить юмфру", сказалъ онъ. Тутъ онъ замѣтилъ, что жена сидитъ передъ нимъ въ своихъ стоптанныхъ башмакахъ, ему стало больно смотрѣть на нее и, уходя, онъ добавилъ: "надо бы намъ, право, пойти выбрать тебѣ при первой возможности пару башмаковъ".
"Ну, да вѣдь теперь лѣто", возразила она.
IX
Послѣднія рыбачьи лодки были готовы съ отплытію, ловъ подходилъ къ концу. Купецъ Моккъ скупилъ всю сельдь, гдѣ только могъ, и никто не слыхалъ, чтобы онъ гдѣ-нибудь задержалъ уплату; только послѣдняго рыбака попросилъ онъ о краткой отсрочкѣ, пока телеграммой выпишетъ деньги съ юга. Однако, люди тотчасъ зашептались:- "Ага, вотъ и онъ сидитъ на мели!"
Но купецъ Моккъ былъ такъ же могуществененъ. какъ и раньше. Среди другихъ своихъ предпріятій обѣщалъ онъ булочную пасторшѣ; и вотъ булочная уже строилась, пріѣхали рабочіе, фундаментъ былъ уже заложенъ. Пасторшѣ доставляло истинное наслажденіе ходить туда и наблюдать, какъ ея булочная подымается отъ земли. Но теперь надо было приступать къ кладкѣ стѣнъ, а для этого необходимо было имѣть другихъ рабочихъ; вотъ уже послана телеграмма, говорилъ Моккъ.
Булочникъ фохта лишь тутъ спохватился. Тамъ, гдѣ наставленіе пастора осталось безсильнымъ, подѣйствовалъ Моккъ со своимъ фундаментомъ. "Если публикѣ нуженъ хлѣбъ, такъ будетъ хлѣбъ и безъ булочной", говорилъ булочникъ. Однако люди прекрасно понимали, что несчастный тщетно пытается бороться: Моккъ задавить его.
Роландсенъ сидитъ въ своей комнатѣ и пишетъ пространное объявленіе за собственной своей подписью. Онъ нѣсколько разъ перечитываетъ его и приходитъ къ заключенію, что все въ немъ въ порядкѣ. Затѣмъ онъ суетъ его въ карманъ, беретъ шляпу и направляется къ конторѣ Мокка.
Родандсенъ все ждалъ и ждалъ, не уѣдетъ ли, юмфру фонъ-Лоосъ; но она не уѣзжала, пасторша не отказала ей. — Роландсенъ разсчиталъ невѣрно, когда надѣялся, что пасторша окажетъ ему эту услугу; тогда онъ снова сталъ разсудителенъ и подумалъ: спустимся же на землю, мы никого не обморочили.
Къ тому же Роландсенъ получилъ отъ пастора письмо весьма серьезнаго и строгаго содержанія. Роландсенъ не утаивалъ, что оно разстроило его, разсказывая объ этомъ повсюду. "Письмо это вполнѣ заслуженное", говорилъ онъ, "и оно принесло ему пользу; ни одинъ пасторъ не принимался за него съ самой конфирмаціи".
Роландсенъ шелъ даже дальше и утверждалъ, что пастору слѣдуетъ побольше обличать къ усовершенствованію и благодати каждаго.
Но никто и не подозрѣвалъ, что въ то самое время, когда такая благодать и усовершенствованіе, повидимому, постигли телеграфиста Роландсена, онъ, мудрилъ больше прежняго и ходилъ полный самыхъ странныхъ плановъ. "Сдѣлать мнѣ это или не дѣлать?" бормоталъ онъ про себя. А, когда его объявленная невѣста, юмфру фонъ-Лоось, сегодня съ ранняго утра явилась подсматривать за нимъ и снова стала его корить этой дурацкой серенадой въ пасторатѣ, онъ оставилъ ее съ многозначительными словами: "Хорошо же, я это сдѣлаю!"
Роландсенъ вошелъ въ комнату Мокка и поклонился. Былъ онъ совершенно трезвъ. Отецъ и сынъ стоять, каждый у своей стороны конторки, и пишутъ. Старый Моккъ предложилъ ему стулъ, но Роландсенъ отказался присѣсть.
"Я пришелъ только вотъ зачѣмъ: это я сдѣлалъ взломъ у васъ."
Отецъ и сынъ пристально и изумленно оглядываютъ его.
"Я пришелъ сознаться. Было бы нехорошо съ моей стороны еще дольше скрываться; и безъ того дѣло достаточно скверно".
"Оставь насъ однихъ", говоритъ старый Моккъ.
Фридрихъ выходить.
Моккъ спросилъ: "Вы въ своемъ умѣ сегодня?"
"Это я сдѣлалъ!" вскрикнулъ Роландсенъ. Оказывается голосъ его хорошъ не только для пѣнія, но и для крика.
Прошло нѣсколько минутъ. Моккъ мигалъ глазами и размышлялъ: "Вы говорите, это вы?"
"Да."
Моккъ продолжалъ думать. Его крѣпкому лбу пришлось не мало разрѣшить задачъ въ продолженіе его жизни, онъ привыкъ быстро взвѣшивать все.
"Вы и завтра не откажетесь отъ своихъ словъ?"
"Да. Теперь я не намѣренъ далѣе скрывать своего проступка. Я получилъ отъ пастора наставленіе, которое сдѣлало меня другимъ человѣкомъ."
Началъ ли Моккъ вѣрить телеграфисту? Или онъ бесѣдовалъ съ нимъ только ради формы?
"Когда сдѣлали вы взломъ?" спросилъ онъ
Роландсенъ назвалъ ночь.
"Какъ вы сдѣлали это?"
Роландсенъ точно показалъ, какъ онъ это сдѣлалъ.
"Въ ящикѣ, вмѣстѣ съ банковыми билетами лежало нѣсколько бумагъ; видѣли вы ихъ?"
"Да. Тамъ были какія-то бумаги."
"Вы взяли ихъ вмѣстѣ съ билетами. Гдѣ онѣ?"
"У меня ихъ нѣтъ. Бумаги? Нѣтъ."
"Это былъ полисъ на страховку моей жизни."
"Полисъ на страховку жизни? Вѣрно. Теперь я вспомнилъ. Я долженъ сознаться. что я сжегъ его."
"Такъ. Вотъ это вы напрасно сдѣлали. Мнѣ стоило большихъ хлопотъ получить другой полисъ."
"Я былъ самъ не свой, у меня ни одной ясной мысли не было. Я прошу васъ простить мнѣ все."
"Тамъ былъ другой ящикъ со многими тысячами талеровъ, отчего вы не взяли ихъ?"
"Я ихъ не нашелъ."
Моккъ кончилъ свои размышленія. Сдѣлалъ ли телеграфистъ это, или не сдѣлалъ, но всякомъ случаѣ для Мокка это былъ превосходный преступникъ, какого лучше и не придумаешь. Онъ, разумѣется, не станетъ молчатъ объ этомъ, а, наоборотъ, станетъ говорить о немъ каждому, кого встрѣтитъ; оставшіеся здѣсь еще чужіе рыбаки увезутъ эту новость съ собою и распространятъ ее между торговцами вдоль всего побережья. Моккъ былъ спасенъ.
"Я никогда не слыхивалъ, чтобы вы такъ у кого-нибудь… чтобы вы что-нибудь раньше такое дѣлали", сказалъ онъ.
На это Роландсенъ отвѣтилъ отрицательно: нѣтъ, у рыбаковъ никогда онъ ничего не бралъ. Онъ не ощипывалъ голаго. Ужъ брать, такъ брать въ банкѣ.
"Такъ вотъ оно какъ! Но какъ вы могли сдѣлать въ у меня?" спросилъ Моккъ задушевнымъ тономъ.
Роландсенъ продолжалъ: "Я набрался храбрости. Къ сожалѣнію, это случилось со мною въ пьяномъ видѣ."
Не было ничего невозможнаго въ томъ, что признаніе это покоится на истинѣ.
Этотъ безумный телеграфистъ ведетъ безпокойную жизнь, доходы его не велики, коньякъ изъ Росенгорда тоже денегъ стоитъ.
"Къ сожалѣнію, приходится еще добавить", сказалъ Роландсенъ: "что у меня ничего не осталось отъ этихъ денегъ, чтобы вернуть вамъ."
Моккъ сдѣлалъ равнодушное лицо. "Это не важно", возразилъ онъ. "Меня огорчаютъ только всѣ эти низкія сплетни, которыя вы возбудили вокругъ меня, всѣ эти толки и подозрѣнія, какъ относительно меня, такъ и семьи моей."
"Въ этомъ отношеніи я думаю кое-что сдѣлать."
"Что же вы можете сдѣлать?"
"Я сорву вашъ плакатъ со столба у прихода, а на его мѣсто наклею мой собственный."
Опять проявилось все безстыдство этого парня.
"Нѣтъ, этого я не требую", сказалъ Моккъ. "Вамъ и такъ уже тяжело придется, несчастный вы человѣкъ. Но не хотите ли вы вмѣсто этого написать здѣсь объясненіе?" и Моккъ указалъ на мѣсто Фридриха.
Пока Роландсенъ писалъ, Моккъ сидѣлъ и разсчитывалъ. Все это важное происшествіе повернулось къ лучшему. Это стоитъ денегъ, но деньги пропадутъ недаромъ, имя его станетъ еще болѣе уважаемымъ въ странѣ.