«Здесь, — размышляла она, — самая молодая страна мира: север Среднего Запада. Страна молочного скота и чудесных озер, новейших автомобилей и хибарок из толя, страна красных силосных башен, грубой речи и безграничных надежд. Страна, которая кормит четверть мира, хотя работа здесь еще только началась. Несмотря на все свои телефоны, банковские счета, пианолы и кооперативные союзы, эти потные фермеры, по сути дела, еще только поднимают целину. Несмотря на все изобилие и богатство, это все еще первобытная страна. Что ждет ее впереди? — думала она. — Неужели и эти ровные, бескрайние поля, как хлопьями копоти, покроются городами и фабриками? Что там будет — красивые, добротные дома для всех? Или самодовольные дворцы, окруженные угрюмыми лачугами? А люди? Потянется ли молодежь к знанию и радости? Будет ли у нее желание бороться с веками освященной ложью? Или будущее здесь — это толстые, дряблокожие женщины, вымазанные жиром и белилами, вырядившиеся в шкуры животных и окровавленные перья убитых птиц; женщины, которые будут играть в бридж, держа карты пухлыми, унизанными драгоценностями пальцами с розовыми ногтями; женщины, которые, несмотря на проделанную над ними кропотливую работу, до смешного похожи на своих надутых болонок? Воцарится ли и тут старое, неизбывное неравенство, или история этой страны будет иной, отличной от унылой зрелости других стран? Какое будущее и какие надежды?»
От этих мыслей у Кэрол разболелась голова.
Она смотрела на прерию, то плоскую на огромном протяжении, то полого-волнистую. Ее ширина и беспредельность, час назад вдохновлявшие Кэрол, теперь пугали ее. Как она раскинулась! С ней не совладать, ее не постигнуть!.. Кенникот был погружен в детектив. С чувством одиночества, которое особенно томительно, когда оно охватывает вас на людях, Кэрол старалась отогнать встававшие перед нею вопросы и взглянуть на прерию беспристрастно.
Трава вдоль полотна выгорела, остались лишь сухие колючки и обугленные стебли. За ровной линией ограды из колючей проволоки кое-где золотились пучки лозняка. И больше ничего не отгораживало ее от необозримой равнины — вдаль уходили осенние сжатые поля, по сто акров на участок, шершавые и серые вблизи, но в туманной дали напоминающие рыжеватый бархат, распяленный на склонах пологих холмов. Длинные ряды пшеничных скирд маршировали, как солдаты в поношенных желтых плащах. Свежевспаханные поля лежали, как черные знамена, упавшие на отдаленный склон. Воинственная огромная стихия, могучая, немного суровая, не смягченная приветливыми садами.
Кое-где попадались купы дубов на лужайках, поросших низкой дикой травой. А через каждую милю или две — цепочки кобальтово-синих болот и над ними трепещущие стайки зуйков.
Вся эта трудовая страна была залита оплодотворяющим светом. Солнце нестерпимо сверкало на оголенном жнивье. Тени гигантских кучевых облаков непрерывно скользили по невысоким пригоркам. Небо было шире, и выше, и синее, чем в городе, — так решила Кэрол.
«Великая страна и родина великих», — вспомнила она строчку откуда-то.
Кенникот вдруг вывел ее из задумчивости, радостно объявив:
— Знаешь, вторая остановка отсюда — Гофер-Прери! Мы дома!
IIIЭто слово «дома» ошеломило ее. Неужели она обязана жить всю жизнь в этом городе, называемом Гофер-Прери? А толстый человек рядом с ней, осмелившийся определять ее будущее, — ведь он чужой! Она повернулась в его сторону и уставилась на него. Кто он такой? Почему сидит возле нее? Он совсем другой породы! У него массивная шея, тяжелая речь. Он на двенадцать или на тринадцать лет старше ее. Он не способен чем-нибудь увлечься, принять участие в какой-нибудь фантастической выходке. Ей не верилось, что она спала в его объятиях. Это был один из тех снов, которые видят, но о которых потом не говорят.
Она твердила себе, что он добр, предан и деликатен. Дотронулась до его уха, погладила по щеке и снова отвернулась, стараясь увидеть город глазами Кенникота. Он не будет похож на эти запущенные поселки, этого не может быть! Ведь в нем три тысячи жителей. А это много! Домов там около шестисот или даже больше. И… маленькие озера под городом, наверное, прелестны. Она видела их на снимках. Право, они очаровательны!
Когда поезд отошел от Уэкиниана, она начала нетерпеливо ждать озер — этих ворот в ее будущую жизнь. Но когда она увидела их — слева от полотна, — единственным впечатлением было то, что они похожи на снимки.
За милю до Гофер-Прери поезд поднимается на невысокий, изогнутый кряж, и Кэрол разом увидела весь город. Порывистым движением подняла раму окна и выглянула; пальцы ее левой руки трепетали на подоконнике, правая была прижата к груди.
И она увидела, что Гофер-Прери — просто увеличенная модель всех тех поселков, мимо которых они проезжали. Только в глазах такого человека, как Кенникот, он мог быть чем-то исключительным. Скученные низкие деревянные дома нарушали однообразие равнины не больше, чем его нарушила бы какая-нибудь ореховая роща. Поля набегали на город и проносились дальше. Он не был защищен и сам никого не мог защитить. В нем не было и намека на достоинство и зарождающееся величие. Только красный элеватор и несколько обитых железом церковных шпилей возвышались над общей массой зданий. Просто лагерь на переднем краю цивилизации, рабочий поселок на краю света. Жить здесь нельзя. Немыслимо. Невозможно.
Люди здесь должны быть так же неказисты, как их дома, так же плоски, как их поля. Она не может оставаться здесь. Придется порвать с этим человеком и бежать.
Она покосилась на мужа. И сразу почувствовала себя беспомощной перед его зрелой силой и была тронута его волнением, когда, отбросив в сторону книжонку, он нагнулся за чемоданами, а потом поднялся с пылающим лицом и торжественно провозгласил:
— Приехали!
Она сочувственно улыбнулась и стала смотреть в окно. Поезд входил в город. Дома на окраине представляли собой старые, потемневшие красные строения с деревянными карнизами или мрачные дощатые коробки, похожие на ящики из-под овощей. Попадались также новенькие бунгало на бетонных, под камень, фундаментах.
Поезд шел мимо элеватора, мимо безобразных резервуаров для нефти, мимо маслобойного завода, мимо дровяных складов, мимо скотного двора, грязного, затоптанного и зловонного. Вот показалось приземистое красное здание станции и платформа, переполненная небритыми фермерами и просто зеваками — вялыми людьми с потухшими глазами. Путешествие Кэрол окончилось. Дальше пути ей не было. Здесь был конец — конец света. Она сидела с закрытыми глазами и страстно желала проскользнуть мимо Кенникота, спрятаться где-нибудь в поезде, умчаться дальше, к Тихому океану.
Но что-то большое поднялось в ее душе и приказало: «Довольно! Не будь плаксивым ребенком!» Она быстро встала и произнесла:
— Вот и чудесно, что мы наконец приехали!
Он так верил ей. Она заставит себя полюбить это место. И она еще покажет себя!
Она пошла за Кенникотом и за подпрыгивавшими чемоданами, которые он нес. Их задержали медленно выходящие пассажиры. Она напомнила себе, что наступил торжественный момент приезда новобрачной домой. Ей полагалось быть в приподнятом настроении. Но она чувствовала себя только раздраженной медлительностью их движения к выходу.
Кенникот нагнулся, выглянул в окно и смущенно воскликнул:.
— Смотри-ка, смотри! Нас пришла встречать целая компания! Сэм Кларк с женой, и Дэйв Дайер, и Джек Элдер и… — кто бы подумал! — Гарри Хэйдок и Хуанита — целая толпа! Они, кажется, уже заметили нас. Ага, ага, они нас видят! Видишь, машут нам!
Кэрол послушно высунулась и взглянула на встречающих. Она овладела собой. Она готова была любить их. Но их сердечность ее смущала. Она помахала им с площадки, но уцепилась на миг за рукав помогавшего ей сойти кондуктора, прежде чем решилась нырнуть в водоворот людей, которые протягивали к ней руки. Все лица сливались для нее в одно, и у нее создалось впечатление, что у всех мужчин хриплые голоса, большие влажные ладони, подстриженные усы, лысины и масонские брелоки.
Она видела, что все они рады ей. Их руки, их улыбки, их возгласы, их ласковые глаза подавляли ее. Она пробормотала:
— Благодарю, благодарю вас!
Один из мужчин орал Кенникоту:
— Док, я приехал на машине, чтобы отвезти вас домой!
— Молодчина, Сэм! — воскликнул Кенникот и, обращаясь к Кэрол, добавил:-Давай сядем вот в этот огромный пэдж. Машинка недурна, можешь мне поверить! Сэм обгонит на ней любую из этих миннеаполисских колымаг.
Только сев в автомобиль, она могла различить лица троих поехавших с ними людей. Владелец машины за рулем был полон солидного самодовольства — крупный лысеющий мужчина с ровным взглядом, с шершавой шеей, но с круглым лицом, гладким, как разливательная ложка. Он пробасил:
— Ну как, вы запомнили нас всех?
Только сев в автомобиль, она могла различить лица троих поехавших с ними людей. Владелец машины за рулем был полон солидного самодовольства — крупный лысеющий мужчина с ровным взглядом, с шершавой шеей, но с круглым лицом, гладким, как разливательная ложка. Он пробасил:
— Ну как, вы запомнили нас всех?
— Еще бы! Будьте уверены, Кэрри схватывает все на лету! Готов держать пари, что она назовет вам на память любую дату из истории! — хвастал муж.
Но человек за рулем поглядел на нее так одобрительно, что Кэрри решила быть с ним откровенной и сказала:
— Знаете — никого!
— Я так и думал, детка! Так вот, я Сэм Кларк, торговец скобяным товаром: занимаюсь охотничьими принадлежностями, молочными сепараторами и всякими мыслимыми машинами и механизмами. Вы можете звать меня просто Сэм, а я буду звать вас Кэрри, раз уж вы вышли замуж за этого несчастного докторишку, которого мы тут держим!
Кэрол ласково улыбнулась и подумала, что ей не сразу удастся называть людей их уменьшительными именами.
— Сварливая толстая дама рядом с вами, которая будто и не слышит, что я говорю о ней, — это миссис Сэмюел Кларк. А вот этот голодного вида субъект рядом со мной — Дэйв Дайер. У него аптека, которая еще не лопнула только потому, что Дэйв не слишком точно изготовляет лекарства по рецептам вашего муженька. Ну ладно. Итак, мы везем новобрачных в их дом! Послушайте, доктор, я вам продам за три тысячи участок Кэндерсена. Надо бы вам подумать о том, чтобы выстроить новый дом для Кэрри. Самая красивая женщина в Гофер-Прери, не будь я Сэм Кларк!
Сэм Кларк с довольным видом повел машину прямо в бурный поток местного уличного движения; им попались навстречу целых три форда и один автобус.
«Я буду хорошо относиться к мистеру Кларку… — Но я не могу называть его Сэм!.. Все они такие добрые». Она поглядела на дома, стараясь не видеть того, что видела. В голове у нее промелькнуло:. «Почему так лгут романы? В них приезд новобрачной — всегда сплошное шествие по розам. Полная уверенность в благородстве супруга. Сколько лжи пишется о браке!.. Я-то не изменилась. Но этот город… О, боже мой! Я этого не вынесу! Какая-то куча хлама!»
Муж нагнулся к ней.
— У тебя что-то кислый вид. Оробела? Я и не надеюсь, чтобы после Сент-Пола Гофер-Прери показался тебе раем. И не жду, чтобы ты сразу же была от него без ума. Но со временем ты очень полюбишь его — тут такая свободная жизнь и люди, каких нет нигде.
В то время как миссис Кларк деликатно отвернулась, она шепнула ему:
— Я люблю в тебе эту чуткость. Я просто… ужасно впечатлительна. Это от бесконечных книг. У меня мало сил, и практического смысла. Не торопи меня, дорогой!
— Ну что ты! Я буду ждать сколько угодно.
Она поднесла его руку к своей щеке, прижалась к нему. Она была готова войти в свой новый дом..
Кенникот уже раньше рассказывал ей, что дом, где он жил с матерью-вдовой, которая вела его хозяйство, старый, «но уютный, и просторный, и прекрасно отапливается — лучший котел, какой я мог найти».
Его мать поручила передать Кэрол привет, а сама возвратилась в Лак-ки-Мер.
«Как чудесно, — думала Кэрол, — что не придется жить в чужих домах, а можно будет иметь свой очаг!» Она крепко сжимала руку мужа и смотрела вперед. Машина свернула в боковую улицу и остановилась перед самым обыкновенным бревенчатым домом посреди выжженного солнцем газона.
IVНеметеный тротуар. Между ним и улицей — полоса травы и грязи. Простой коричневый дом, довольно унылый с виду. Узенькая бетонная дорожка. На земле чахлые желтые листья вперемежку с засохшими крылатыми семенами клена и пушинками виргинского тополя. Крыльцо с навесом на тонких крашеных сосновых столбиках, увенчанных завитушками деревянной резьбы. Перед домом нет кустов, чтобы скрыть его от взглядов прохожих. Унылое окно фонарем справа от крыльца. Накрахмаленные гардины из дешевых кружев, за которыми виднеется розовый мраморный стол. На столе большая раковина и фамильная библия.
— Ты найдешь дом старомодным — как вы это называете? — «средневикторианским». Я оставил все как есть, чтобы ты сама могла изменить то, что сочтешь нужным. …
Кенникот впервые по приезде говорил несколько нерешительно.
— Это настоящий Дом!
Кэрол была тронута смущением мужа. Она весело помахала рукой, прощаясь с Кларками. Кенникот отпер дверь: ему хотелось предоставить жене выбор служанки, и поэтому в доме никого не было. Кэрол засмеялась, когда он повернул ключ, и впорхнула внутрь… Только на следующий день они вспомнили, как во время медового месяца сговаривались, что он на руках перенесет ее через порог.
В передней и обращенной к улице гостиной Кэрол поразили тусклость, мрачность и затхлый воздух, но она успокаивала себя: «Я сделаю все это светлым и веселым!» Идя за Кенникотом, который тащил чемоданы наверх, в спальню, она мурлыкала песенку толстых маленьких божков домашнего очага:
Она очутилась в объятиях мужа. Тесно прижалась к нему. Каким бы странным, чужим и неподвижным он ни казался ей, все это не беда, раз она может просунуть ему под пиджак руки, пробежать пальцами по теплой сатиновой спинке его жилета, почувствовать, что она с ним — одно, найти в нем силу, найти в нем смелость и нежность, защищающую ее от коварного мира.
— Хорошо… так хорошо! — шептала она.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I— Кларки пригласили к себе кое-кого из знакомых по случаю нашего приезда, — сказал Кенникот, распаковывая чемодан.
— О, это очень любезно с их стороны!
— Ведь правда? Я говорил, что они тебе понравятся. Симпатичнейшие люди на свете! Гм, Кэрри… ты не обидишься, если я загляну на часок в приемную узнать, что там делается?
— Что ты! Конечно, нет! Я знаю, что тебе не терпится вернуться к работе.
— Так ты, правда, не рассердишься?
— Нисколько! Ступай, не мешай мне! Я пока распакую чемоданы.
Однако защитница свободы в браке была все же весьма разочарована той быстротой, с какой Кенникот воспользовался этой свободой и улизнул в мир мужских интересов. Она осмотрела спальню, и мрачность этой комнаты подействовала на нее угнетающе; Кэрол неприятна была сама уродливая, изломанная форма комнаты в виде буквы «Г»; и темная ореховая кровать с вырезанными на спинке яблоками и пятнистыми грушами; и отделанный под клен комод с грубыми розоватыми флакончиками и оборчатой подушечкой для булавок на мраморной доске, неприятно напоминавшей могильную плиту; и простой сосновый умывальник с цветастым кувшином и тазом. Пахло конским волосом, плюшем и одеколоном.
«Как могли люди жить среди таких вещей?»-содрогнулась Кэрол. Ей казалось, что они обступили ее, точно собрание престарелых судей, приговоривших ее к смерти через удушение. Шаткое ковровое кресло проскрипело: «Душите ее, душите, давите!» От старых простынь пахло тленом. Кэрол была одна в этом доме, в этом чужом тихом доме, среди теней умерших мыслей и подавленных желаний. «Я ненавижу все это! Ненавижу! — металась она. — И зачем только я…»
Она вспомнила, что мать Кенникота привезла эти семейные реликвии из старого дома в Лак-ки-Мер. «Довольно! — сказала она себе. — Это прекрасные, удобные вещи. Они… удобны, а кроме того… Нет, они ужасны! Мы сменим их немедленно!»
Потом она подумала: «Конечно, ему надо было заглянуть в приемную…»
Она попробовала заняться распаковкой. Саквояж с подкладкой в цветочек и серебряным замком, казавшийся в Сент-Поле такой желанной роскошью, здесь стал бессмысленным щегольством. Прелестная черная сорочка из тонкого шифона с кружевами вдруг обратилась в кокотку, от которой в негодовании отворачивалась добропорядочная глубокая кровать. Кэрол бросила сорочку в ящик комода, прикрыв ее сверху простенькой полотняной блузкой.
Она перестала разбирать вещи и подошла к окну с возвышенной мыслью о прелестях сельского ландшафта — о цветущей мальве, тенистых тропинках и румяных поселянах. Увидела же она бок адвентистской церкви — голую дощатую стену цвета разлившейся желчи, церковные задворки. Дальше шла некрашеная конюшня, потом лроулок и застрявший s нем грузовой форд. Таковы были «террасы сада под окнами ее будуара». Вот что она будет видеть в течение…
«Нельзя, нельзя так! Я сегодня нервничаю. Уж не больна ли я? Боиае мой, все, что угодно, только не это! Только не теперь! Как люди лгут! Как лгут книги! В них всегда говорится, что молодая жена краснеет от гордости и счастья, когда почувствует это. Но я… я буду в отчаянии. Я буду смертельно бояться! Когда-нибудь, но только… Дорогой, туманный боженька, прошу тебя, только не теперь! Презрительные бородатые старцы сидят и требуют, чтобы мы рожали детей. Если бы им самим надо было рожать!.. Пусть бы попробовали!.. Нет, не теперь! Не раньше, чем я справлюсь с задачей полюбить эту кучу мусора за окном!.. Нет, пора мне перестать. Я потихоньку схожу с ума. Пойду погуляю. Я должна осмотреть город сама. Бросить первый взгляд на страну, которую я собираюсь завоевать!»