С этой мыслью он провел весь оставшийся день, с нею же следующим утром отправился в контору. Работалось ему по-прежнему тяжело, но надежда на встречу с детьми вечером и на тихую жизнь с ними за городом в ближайшем будущем придавала Резанову сил и помогала набраться терпения.
Так прошло еще несколько недель. Николай Петрович привел в порядок все дела российско-американской компании и был готов передать руководство ею своему главному помощнику, Михаилу Булдакову – тот был мужем одной из сестер Анны, Екатерины Шелиховой, и уже несколько лет они с Резановым были не только деловыми партнерами, но и ближайшими друзьями. Николай не сомневался, что в умелых руках Михаила компания будет процветать еще больше, чем под его собственным руководством, и с легким сердцем написал императору прошение об отставке.
Ответа на свое письмо ему пришлось ждать долго. Некоторые сомнения в том, что его отпустят на покой, у Резанова, конечно, были, но он старался отогнать их прочь – ведь компания прекрасно могла бы работать и без его участия. Однако долгожданный ответ Александра Первого привел Николая в полное недоумение. Ему и не отказывали напрямую, и не разрешали оставить службу в компании: вместо этого он был приглашен к царю на аудиенцию.
Готовясь к визиту в Зимний дворец, Николай Петрович почему-то вспоминал, как много лет назад вызвал к себе его тогдашний начальник Державин – чтобы под благовидным предлогом надолго выслать из Санкт-Петербурга. И хотя императорское приглашение совсем не было похоже на тот давний случай, графа почему-то охватило предчувствие новых неприятностей. Убеждая себя, что у него просто разыгралось воображение и что царь мог вызвать его к себе по самым разным причинам, Резанов почти бегом выскочил из дома и всю дорогу до Дворцовой площади нервно ерзал на сиденье экипажа. «В самом худшем случае его величество просто не примет мою отставку! – как мог, успокаивал он себя. – Это, конечно, плохо, но, в конце концов, никто не мешает мне проработать еще год, а потом повторить прошение».
Но час спустя, выйдя из дворца на набережную, Николай окончательно распрощался с надеждой прожить остаток жизни в тишине и покое, посвятив себя детям. Разговор с Александром Первым был кратким и не оставил Николаю никакой возможности исполнить свою теперешнюю мечту. Хотя поначалу Резанов и пытался хоть и почтительно, но очень настойчиво настоять на своем.
– Ваше величество, неужели вы хотите отправить в это посольство именно меня? – вырвалось у него в первый момент, когда Александр сообщил графу новость, которая, по его мнению, должна была его обрадовать.
– Да, мне нужен надежный человек, который смог бы его возглавить и которому можно было бы доверить представлять нашу страну перед японским правителем, – ответил царь, и по его лицу на мгновение пробежала тень неуверенности. – И очень желательно, чтобы этому человеку легко давались иностранные языки и чтобы он смог научиться хотя бы немного говорить по-японски. Думаю, вы понимаете, что никого другого, кроме вас, я выбрать не мог.
– Я очень благодарен вам за оказанное мне доверие, но боюсь, что я недостоин этого. Я могу не справиться… – пытался возражать Резанов.
– Николай Петрович, я надеюсь, вы понимаете, что от таких назначений не отказываются, – тоном учителя, объясняющего нерадивому ученику урок, заметил император. – Путешествие, конечно, будет долгим, но не тяжелым, можете не беспокоиться. Вы поплывете вместе с Иваном Крузенштерном – да-да, тем самым, который мечтает объехать весь земной шар. Часть пути проделаете с ним на его прекрасном удобном корабле…
Резанов молча вздохнул. Трудности дальнего плавания не пугали его совершенно, и в другое время он бы только порадовался возможности увидеть чужие страны и принести пользу России. Но теперь мысль о том, чтобы расстаться с детьми на несколько лет, приводила его в ужас. И именно сейчас, когда они и так уже потеряли мать, а сам он только-только научился по-настоящему их любить!
Однако Александра Первого рассуждения его подданного о любви к детям и желании быть с ними вряд ли смогли бы убедить послать в Японию кого-нибудь другого. А отказавшись ехать категорически, Николай мог бы навсегда распрощаться со своим хорошим положением при дворе. «И не только со своим!» – неожиданно пришло ему в голову. Попав в немилость к императору, он лишал хорошего будущего и детей, ради которых как раз и не хотел покидать столицу…
– Ваше величество, я постараюсь оправдать оказанную мне честь, – безрадостным голосом произнес Николай, мысленно уже сейчас прощаясь с сыном и дочерью, хотя ему и было ясно, что уедет он не сразу и еще сможет провести с ними хотя бы несколько недель. Впрочем, сколько бы времени он ни оставался с детьми перед отъездом, ему в любом случае было бы этого мало.
В тот день Резанов не сразу вернулся домой. Несмотря на усталость, он долго бродил по набережной и по всем тем местам, где они любили гулять с Анной, а потом снова зашел на кладбище Александро-Невской лавры. Было уже совсем поздно, и он опасался, что его туда не пустят, но дежуривший у входа в лавру монах узнал постоянно бывающего там графа и разрешил ему ненадолго пройти к могиле жены. Николай остановился перед знакомым надгробием и некоторое время молчал. Больше не было ни упреков, ни жалоб на свою тоску – он просто стоял и мысленно еще раз прощался с Анной и извинялся за то, что несколько лет не сможет к ней приходить. Под конец он пообещал, что, несмотря на это, все равно будет каждый день вспоминать о ней, и отправился прочь с кладбища.
Ему очень хотелось еще и посидеть немного дома с детьми, но к тому времени, как он стукнул в свою дверь, те уже давно спали. Николай ограничился тем, что заглянул в детскую и несколько минут молча смотрел на две крошечные кроватки, слушая мирное дыхание спящих в них сына и дочери. Но потом Петя завозился в своей кровати, и нянька проворно и бесшумно выпроводила мешающего детям спать отца в коридор. Резанову и здесь пришлось подчиниться, и он, вздыхая, удалился в свою спальню. «Ладно, я, в конце концов, еще не завтра уплываю, у меня будет время, чтобы с ними попрощаться», – попытался он утешить себя и внезапно вспомнил, что говорил себе то же самое перед отъездом в Иркутск, когда прощался со столицей. Тогда ему хватило времени на то, чтобы смириться с необходимостью покинуть любимый город и перестать расстраиваться из-за нее. Теперь – это Николай знал точно, хотя и не желал себе в этом признаваться – ему не хватило бы и нескольких лет, чтобы насладиться общением со своими детьми. Но он все-таки продолжал успокаивать себя мыслями о том, что, когда вернется из путешествия, Петя и Оля уже подрастут и с ними будет более интересно разговаривать и играть. И уж тогда он выйдет в отставку и будет проводить с ними так много времени, как только сможет. Мысли о том, что и после возвращения его отставку могут не принять, а если порученная ему миссия будет выполнена успешно, то его могут снова отправить в какую-нибудь другую страну, Резанов гнал от себя особенно яростно, и ему почти удалось избавиться от них на некоторое время.
Утром он встал особенно рано и первым явился в детскую будить сына и дочь. Няня и кормилица Оли снова начали было ворчать, что отец отвлекает детей от одевания и завтрака, но тут Николай уже настоял на своем и провел в детской больше часа, ласково улыбаясь крошечной дочери и весело подбадривая неловкого, но уже очень старательного сына, пытавшегося самостоятельно взять в руки ложку. Дети, глядя на него, улыбались в ответ, и графу казалось, что даже маленькая Оленька уже понимает, кто он, и догадывается, что скоро отец надолго ее покинет.
Он бы с радостью провел с детьми весь день, посмотрел, как играет и гуляет Петя, и послушал его неумелое, но очень звонкое лепетание, но пора было идти на службу. Николай со вздохом встал и, еще раз улыбнувшись, погладил детей по очереди по светло-русым макушкам:
– Я вернусь вечером, постараюсь пораньше. Ждите!
Няня и убиравшие со стола посуду горничные отвернулись, скрывая усмешки – чудачество хозяина дома, почему-то решившего, что грудной младенец и годовалый малыш могут его понять, только позабавило их. Резанов тоже усмехнулся про себя, сделав вид, что не замечает их отношения. Он-то точно знал, что их с Анной дети даже в столь юном возрасте понимают гораздо больше, чем эти взрослые и умудренные годами женщины!
Вечером Николай сдержал свое слово и специально ушел домой немного раньше. Ему повезло: он успел поцеловать Оленьку перед сном и немного поиграть со строившим из кубиков башни Петей. Перекладывать деревянные кубики с места на место было не слишком увлекательным занятием, но когда мальчика тоже отправили спать, граф почувствовал только сожаление…
Так продолжалось до конца весны, до самого отъезда Резанова из России. Николай старался рано вставать и рано возвращаться домой и каждую выдавшуюся ему свободную минуту посвящал детям. Конечно, удавалось ему это не всегда, особенно, когда началась подготовка к путешествию, отнимавшая у графа больше всего времени. И все же накануне отплытия Николай Петрович мог с полным правом сказать, что он сделал все возможное, чтобы как можно дольше побыть с двумя своими самыми близкими людьми. В нем даже жила слабая надежда, что Петя, возможно, сумеет его запомнить – пусть слабо, но запомнить, хотя бы немного, хотя бы самую малость. Умом Резанов понимал, что за два года, которые должно было продлиться его путешествие, такой маленький ребенок, как его сын, должен будет начисто забыть все, но избавиться от этой надежды он не хотел и не мог. В глубине его души все равно оставалась непонятно откуда взявшаяся уверенность, что Петя будет помнить его эти годы и узнает при встрече. А еще – что мальчик расскажет о нем своей сестре, когда та подрастет, и поможет ей тоже узнать вернувшегося отца.
Так продолжалось до конца весны, до самого отъезда Резанова из России. Николай старался рано вставать и рано возвращаться домой и каждую выдавшуюся ему свободную минуту посвящал детям. Конечно, удавалось ему это не всегда, особенно, когда началась подготовка к путешествию, отнимавшая у графа больше всего времени. И все же накануне отплытия Николай Петрович мог с полным правом сказать, что он сделал все возможное, чтобы как можно дольше побыть с двумя своими самыми близкими людьми. В нем даже жила слабая надежда, что Петя, возможно, сумеет его запомнить – пусть слабо, но запомнить, хотя бы немного, хотя бы самую малость. Умом Резанов понимал, что за два года, которые должно было продлиться его путешествие, такой маленький ребенок, как его сын, должен будет начисто забыть все, но избавиться от этой надежды он не хотел и не мог. В глубине его души все равно оставалась непонятно откуда взявшаяся уверенность, что Петя будет помнить его эти годы и узнает при встрече. А еще – что мальчик расскажет о нем своей сестре, когда та подрастет, и поможет ей тоже узнать вернувшегося отца.
Николаю очень хотелось бы попрощаться с детьми уже в порту и помахать им рукой с палубы отплывающего корабля, но о том, чтобы тащить туда двух малышей и толкаться с ними в толпе, не могло быть и речи. Пришлось снова примириться с неизбежным и тепло попрощаться с сонными детьми дома. Но, уже стоя на палубе и глядя на оставшихся на берегу других провожающих, он все равно представил себе, что среди них стоят и его домашние с Олей и Петей на руках.
А потом граф вдруг вздрогнул: на какое-то мгновение ему показалось, что в толпе мелькнула хрупкая темноволосая фигурка Анны в ярком белом платье и таком же белом платке.
Глава VIII
«Надежда», 1805 г.
Писать было трудно. Привинченный к полу стол раскачивался вместе со всей каютой, и при каждом его наклоне перо так и норовило вывести на бумаге какую-нибудь неразборчивую загогулину, поставить на ней кляксу или перечеркнуть уже написанное слово. Командор Николай Резанов недовольно морщился и скрипел зубами, прилагая все усилия, чтобы писать аккуратно, и вспоминая, как он учился выводить буквы в бесконечно далеком детстве. Теперь он сидел не в своей комнате, а на корабле и выводил не русские буквы, а японские иероглифы, но рука слушалась его так же плохо, как тогда, и написанные столбиком слова чужого языка выглядели столь же невразумительными, как и его первые детские каракули. Однако бросить эту работу Николай не мог: экспедиция, которую он возглавлял, и так окончилась неудачей, и теперь, чтобы реабилитировать себя, он должен был попытаться сделать хоть что-то полезное для России. Хотя бы такую мелочь, как русско-японский и японско-русский словари, которыми смогли бы в будущем пользоваться следующие послы. Как знать, вдруг эти составленные им списки самых распространенных японских слов помогут его последователям найти общий язык с этим неуступчивым народом?
Мысль о собственной неудаче и о том, что кто-то другой, возможно, справится с тем заданием, которое сам он выполнить не сумел, заставила Резанова заскрипеть зубами еще сильнее и так надавить на перо, что оно насквозь прорвало плотный лист бумаги. Николай негромко выругался и отложил испорченный лист в сторону. Впрочем, записи на нем все равно были слишком грязными и неровными, так что их пришлось бы переписывать набело.
Корабль качнуло особенно сильно. С кончика пера на новый чистый лист бумаги сорвалась маленькая капелька чернил, и в середине листа мгновенно растеклась похожая на небольшого паука клякса. Николай вздохнул и, стараясь ничего больше не испачкать, сунул перо обратно в закрепленную на столе не проливающуюся чернильницу. Работать при такой качке не имело смысла, тем более что она постепенно усиливалась. Ему и начинать-то в тот вечер ничего не следовало, но шторм продолжался уже несколько дней, и сидеть совсем без работы командору было невыносимо. Но, как выяснилось, его надежды на то, что качка будет не слишком сильной и не помешает ему писать, были напрасными…
Николай аккуратно сложил чистую и исписанную бумагу и убрал ее в ящик. Как назло, после этого каюта как будто бы стала раскачиваться слабее, но распаковывать бумагу и начинать работу снова командор не рискнул. Он покосился на лежавшую на койке японскую книгу, но понял, что читать ему тоже не хочется. Тогда он, устроившись на койке поудобнее, погасил свечу в фонаре и стал повторять про себя выученные японские глаголы и прилагательные. Это занятие всегда успокаивало его, какой бы язык он ни вспоминал, – скорее всего, потому, что, в отличие от любых других дел, изучение языков всегда давалось ему необыкновенно легко. Уже не первый раз Николай думал о том, что как раз этим ему и нужно было заниматься в жизни, как раз для этого он был рожден – переводить книги или составлять словари иностранных слов. И именно потому, что занимался он всю жизнь не своим делом, его и преследовали неудачи. Сначала в пути в Японию, когда они с капитаном Крузенштерном не поделили власть на корабле, потом – в самой Японии, когда он не сумел быть безупречно вежливым с местными жителями…
Как всегда, воспоминание о недавних событиях заставило Резанова скривиться, словно от боли. Но отгонять неприятные мысли и делать вид, что у него все хорошо, командор не стал. Наоборот, он принялся снова, уже далеко не в первый раз, оживлять в памяти то один, то другой эпизод своего путешествия, заставляя себя как следует запомнить, что он делал не так, и понять, как ему нужно было поступить в каждом случае. Вот их первая размолвка с Крузенштерном: тот возмущается, что Резанов, «просто пассажир», командует, да еще весьма успешно, на его корабле, а «пассажир», задетый за живое пренебрежительным тоном капитана, отвечает ему не менее резко… Вот они окончательно перестали разговаривать, и, хотя жить им по-прежнему приходится в одной каюте, хранят молчание целыми сутками, даже находясь наедине, а в самых крайних случаях с высокомерным видом передают друг другу записки… Вот их, наконец, чуть ли не силой заставляет помириться генерал-губернатор Камчатки Кошелев… И ведь все равно он, Резанов, до сих пор обижен на Крузенштерна, хоть и понимает, что они оба вели себя не самым лучшим образом! Хорошо хоть теперь они плывут на разных кораблях и друг с другом не общаются!..
Впрочем, их личные разногласия с капитаном «Надежды» были не самым страшным моментом в экспедиции – в конце концов, они мешали спокойно жить только им самим, но не ставили под угрозу успех всего путешествия. В Японии же дела пошли еще хуже, хотя, на первый взгляд, начиналось все не так уж плохо. Дворец в Нагасаки, где поселили Николая и его сопровождающих, был великолепен, а после тесных кают «Надежды» казался просто огромным. Но затем выяснилось, что этот дворец был самой настоящей «золотой клеткой» для российского посла: выйти из него было невозможно, узнать о том, что происходит в городе и в стране – тоже. Полгода ожидания ответа от японского императора дались Николаю тяжелее, чем предыдущие полгода плавания. А результат – возвращенные подарки российского императора и полный отказ установить торговые отношения – и вовсе выбил посла из колеи. Что он сделал не так и была ли в этой неудаче его вина, Резанов так до конца и не понял. Но как знать – может быть, если бы на его месте был кто-то другой, кто-то, у кого от рождения был бы талант к дипломатии, Россия с Японией сейчас были бы друзьями?
А теперь Николай плыл на Аляску с новым заданием – проверить, как живет детище Григория Шелихова, русская колония. И вполне возможно, что эту миссию он так же безнадежно провалит, как и первую…
Так, в попытках понять свои ошибки, прошло около часа, и Резанов почти совсем упал духом. Раньше, до того, как Крузенштерн перешел на свой второй корабль, «Неву», он мог, по крайней мере, спорить с ним, а теперь «Нева» была далеко впереди и уже, наверное, достигла Аляски, и командору не с кем было даже поругаться. Да к тому же на «Неву» переселился миссионер Гедеон – молодой иеромонах, с которым Резанов мог бы поделиться своими опасениями и получить ободряющий совет. Общения с ним Николаю не хватало еще сильнее, чем пререканий с Крузенштерном. Единственным собеседником, с которым он теперь мог вести откровенные беседы, был немецкий врач Георг Лангсдорф, но он был еще очень молод, и, разговаривая с ним, Резанов сам выступал в роли мудрого старшего товарища. А вот самому ему попросить совета было не у кого…
В конце концов, устав обвинять самого себя, Николай встал с койки и вышел из каюты на палубу. Вечернее небо было уже почти совсем темным, и только на западе над горизонтом еще розовела закатная полоса. На земле, к которой «Надежда» скоро должна была приплыть, была осень, но посреди океана все времена года казались одинаковыми: и весной, и летом, и осенью там было холодно и дул резкий влажный ветер. Так было и теперь, и после теплой каюты Николай недовольно поежился. Однако возвращаться в тепло ему не хотелось – свежий воздух, как всегда, приятно взбодрил командора и отогнал тяжелые мысли о неудавшемся посольстве. Резанов дошел до борта и посмотрел вниз, на черную как смоль воду с белой пеной возле самого корабля. Волнение в океане снова усилилось, и командору пришлось вцепиться в поручень обеими руками. Но стоять так и смотреть на уходящую за горизонт черную водную поверхность все равно было приятно – ради этого Николай согласен был и немного померзнуть, и потерпеть качку.