«Тем не менее грубой мужской силой тебя можно пленить», — заметил внутренний голос, явно намекая на вчерашнее знакомство с мачо.
— Ну, нет, извини! Мужская сила — это хорошо, но для того, чтобы меня пленить, нужны еще ум и чувство юмора, — заспорила я. — Это как минимум!
«А как максимум?»
Это была интересная тема, достойная отдельного исследования. Полный список достоинств, которыми в идеале должен обладать мой Единственный и Неповторимый, я вчерне набросала еще на третьем курсе института — получился свиток в шесть локтей. Оценив его длину, мой верный, но ехидный рыцарь Максим Смеловский, которого я безжалостно ознакомила с результатами тех своих раздумий, сказал, что мой идеальный мужчина — это собирательный образ, воплощение которого возможно только по принципу «сто в одном». И недели две, не меньше, называл меня не иначе как «Мисс Франкенштейн», прозрачно намекая на чудовищность моих матримониальных фантазий. Это было обидно, однако годы подтвердили, что Макс оказался прав: с Единственным у меня до сих пор никак не складывается. Я всерьез опасаюсь, что у нас с Зямой общая генетическая склонность к полигамии, и это вкупе с существующим в нашей стране семейным кодексом определенно обрекает нас на безбрачие.
— О, Инночка! — обрадовался моему появлению старенький вахтер Семен Петрович.
И тут же задал неизменный вопрос, заменяющий полноценное приветствие:
— Когда на свадьбу позовешь?
— Боюсь, в следующей жизни! — вздохнула я, проворно пересчитывая ногами ступеньки.
В конторе окопался Андрюха Сушкин. Компьютер добросовестно и неспешно пересчитывал смонтированный ночью фильм — рекламу фирмы, производящей гелиосистемы, а Эндрю спал в кресле и явно видел во сне что-то гораздо более горячее, чем солнечные батареи. Я хлопнула дверью, зацокала каблуками, и Эндрю, не открывая глаз, томно пробормотал:
— Да-а, детка, да-а!
Он растревоженно завозился, сделал попытку перевернуться на бочок и в результате шумно загремел на пол вместе с креслом. Проснувшись, он зачем-то заглянул под стол и с сожалением изрек:
— О, как я низко пал!
— Ниже некуда — на пол! — согласилась я, одной рукой запуская Маруськин компьютер, а другой включая кофеварку.
Дома нормально позавтракать не удалось, а утренняя прогулка разбудила мой аппетит.
— Андрюха, кофе будешь?
— Инка, это ты? Надеюсь, кофе в постель? — В голосе сексуально озабоченного коллеги послышалась светлая людоедская радость.
Андреас у нас красавчик — у него скуластое лицо, бесстыжие кошачьи глаза и хищная улыбка, от которой трепетные девы холодеют, а искушенные дамы, наоборот, распаляются. Однако на меня Андрюхино обаяние не действует. Во-первых, у меня стойкий иммунитет на дизайнеров всех мастей. Во-вторых, в моем заветном списке деталей, пригодных для сборки идеала по типу «сто в одном», на данный момент нет свободных позиций. Поэтому на дерзкий запрос о возможности комплектации кофе и постели я ответила:
— Много вас желающих, на всех кофе не хватит!
И благоразумно оставила за рамками беседы подвопрос о том, хватит ли на всех желающих места в моей постели. Экран Маруськиного монитора осветился, и я сосредоточилась на вопросе более серьезном и важном, нежели чья-то там сексуальная жизнь. Не исключено, что на вопросе жизни и смерти!
Я пошарила взглядом по «рабочему столу», покликала мышкой и кивнула своим мыслям: ну, так и есть! Эта зараза, Маруся-Марета, отправляла поздравление с Праздником птиц отнюдь не с факсового аппарата, она разослала его по всем телефонам собственной базы данных — на сто шесть номеров, включая свой же домашний! — с помощью специальной компьютерной программы. Начала Маруська это отнюдь не богоугодное дело тридцать первого марта вечером, но не закончила, остановилась на пятьдесят втором номере. То ли устала, то ли одумалась, выключила компьютер и ушла. И еще пятьдесят четыре дубля дебильного текста ушли в народ только на следующий день.
Я уточнила время отправки второй полусотни факсов: так-так, это было уже после того, как я уехала к Лушкиной… А в офисе остались Зойка и Андрюха.
— Эндрю! — позвала я. — Ты когда в последний раз видел нашу Марусю?
— Минут пять назад, — даже не задумавшись, отозвался коллега.
— Она тут была?! — Я сначала удивилась, затем обрадовалась (слава богу, с девчонкой ничего не случилось!), а потом рассердилась (шляется где-то, безответственная идиотка, а добрые люди из-за нее волнуются!).
— Нет, не была, я видел ее во сне, — сказал Эндрю и мечтательно прикрыл глаза. — И хороший, скажу я тебе, это был сон!
— Тьфу ты! — расстроилась я. — Я спрашиваю, когда ты в последний раз видел Марусю наяву? Точнее, я хочу знать, была ли она тут, в офисе, первого апреля?
— Это я тебе совершенно точно могу сказать: не была! — помотал лохматой головой ненадежный свидетель. — Я специально для нее шикарный первоапрельский розыгрыш придумал, и он так и остался нереализованным. До сих пор досадно!
— Досадно — не то слово, — пробормотала я.
Самой мне сделалось очень и очень тревожно.
— А ты-то чего интересуешься нашей прелестной практиканткой? Решила поменять ориентацию? — спросил между тем ехидный Андрюха.
— Ничего я не поменяла! — обиделась я. — Просто беспокоюсь. Маруська куда-то пропала, родные ее ищут, совсем с ног сбились и уже заявление в милицию понесли.
— О! Значит, свершилось! — непонятно резюмировал Эндрю.
— Что — свершилось?
— То, что я предсказывал: красавицу Маруську украли дикие горцы!
Я задумалась. Какой-то разговор об этом действительно у нас в офисе был… Точно, несколько месяцев назад по Центральному телевидению показывали сюжет о том, что дикторша совершенно справедливо назвала махровым пережитком Средневековья: о похищениях девушек с целью женитьбы. Кажется, конец священного для мусульман месяца Рамадан ознаменовался открытием сезона охоты на невест. В Дагестане, например, всего за одну неделю правоохранительные органы зарегистрировали четыре таких случая. Мало того, «махровый пережиток» распространился и за пределы Северного Кавказа — телезрителям рассказали о похищениях невест в Нижнем Новгороде, в Подмосковье и даже в Приморском крае!
С учетом национальности нашей пропавшей практикантки исключать Андрюхину версию было нельзя.
Кроме того, стало ясно, что неверно датировать исчезновение Маруси временем рассылки текста про птичек. Первоапрельские факсы отправляла не она сама: это кто-то из моих коллег в офисе запустил ее компьютер, и тот исправно завершил выполнение приостановленной накануне программы.
«Точно, ведь утром был перебой с электроэнергией из-за Андрюхиного чайника! — проявил сообразительность мой внутренний голос. — Потом монтер все починил, и дотошная Катерина, как обычно, включила все приборы, проверяя, не сгорело ли что-нибудь. Не в первый раз у нас такая петрушка!»
Итак, по всему выходило, что последней пропавшую Маруську видела все-таки я, и было это в последний вечер марта. Я крепко задумалась, прикидывая, какая в связи с этим роль моей личности в данной истории? Внутренний голос, осознав, к чему идет дело, заволновался и поспешил заметить:
«Строго говоря, ты никак не могла быть последней, кто видел Маруську. Не испарилась же она из кабинета, как только ты закрыла дверь! После тебя ее наверняка видели еще какие-то люди. Хотя бы ночной охранник, ведь она непременно должна была пройти мимо него, когда выходила из здания».
— Это идея! Надо спросить охранника! — Я определилась и с целью, и с направлением дальнейшего движения и оживилась.
«Да я не к тому это говорю, чтобы ты бежала пытать ночного сторожа! Я совсем наоборот! Чтобы ты никуда не бегала и никого не допрашивала! — всерьез занервничал внутренний голос. — В том, что Маруся пропала, нет никакой твоей вины, зачем же опять затевать опасные сыщицкие игры?!»
— Затем! — непонятно, но решительно ответила я, уже перебирая ногами ступеньки лестницы.
Внутренний голос еще роптал, но я уже приняла решение и смело сунула голову в полукруглое отверстие в стеклянной перегородке, отделяющей от нахоженной народной тропы закуток нашего сторожевого дедушки.
— Кто дежурил тридцать первого?
Услышав мой вопрос, Семен Петрович почесал плешь, перекосился за столом и надолго уткнулся взглядом в настенный календарь с изображением какого-то дальнего родича щеночка Гапы.
Непосредственно на его лохматом боку помещались клеточки с цифрами, перечеркнутыми косыми красными звездочками, похожими на кривобоких человечков. Это производило странное и даже неприятное впечатление: словно милый песик по примеру военных летчиков, которые выразительными значками отмечали на бортах стальных птиц сбитые самолеты противника, вел какую-то свою недобрую статистику. Я сразу вспомнила французско-бангладешского бульдога, совершившего вражеский налет на нашего Зяму.
— Ну, кто мог дежурить тридцать первого… В принципе Иваныч мог дежурить, — изрек наконец Семен Петрович. — Да и Никифоровна тоже в принципе могла.
— А вы сами в принципе не могли? — спросила я с надеждой.
Мне не терпелось приступить к работе со свидетелем и не хотелось откладывать столь важное дело из-за такой досадной малости, как отсутствие поблизости этого самого свидетеля.
— В принципе мог и я, — согласился Семен Петрович, прекратив буровить пытливым взглядом клетчатый бок победоносной собачки. — Но только в принципе! Потому что на самом деле я тридцать первого не дежурил. Тридцать первого я в баню ходил. В парную!
Дед мечтательно вздохнул и окончательно потерял нить беседы.
— Вот ты, Инночка, ходишь в парную?
— Зачем? Я и так вечно в пене, в мыле — столько хлопот! — пожаловалась я, быстро, но аккуратно (чтобы ненароком не гильотинироваться) вынимая голову из полудырки в стекле.
Поскольку я весьма непоседлива и нипочем не смогла бы повторить Емелин подвиг с многолетним сидением на печи, то эффективнее соображаю на бегу, чем стоя на месте. При этом мне результативнее думается, когда я молчу, а молчу я редко — в основном, когда ем. В результате наилучшим для меня мыслительным режимом является легкая трусца с карамелькой за щекой. Именно поэтому (а вовсе не потому, что я такая сладкоежка!) у меня в сумке всегда полно конфет.
Выйдя из офисного здания, я развернула шоколадный трюфель и положила его в рот, а обертку скомкала и бросила в урну у крыльца, но промахнулась — бумажка спланировала на асфальт и с легким шорохом заскользила по нему наискосок через двор. Будучи девушкой в целом культурной, я порысила следом, чтобы вернуть мусор в урну, но это оказалось не такой простой задачей. При поддержке переменчивого весеннего ветерка конфетный фантик демонстрировал чудеса проворства. Я метров десять пробежала в поясном поклоне по затейливой кривой, но так и не настигла резвую бумажку: она впорхнула под машину и там наконец угомонилась. Укладываться животом на асфальт для того, чтобы достать беглый фантик, я не стала — это было бы чересчур даже для очень культурной девушки, — ограничилась тем, что присела на корточки, с пытливостью доярки, озабоченной надоями, заглянула под автомобильное брюхо и вдруг услышала:
— Снова ищешь ямку, где прилечь?
От неожиданности я покачнулась, не удержала равновесие и позорно села на асфальт. Из открытого окна машины послышался радостный гогот. Я с ненавистью посмотрела на собственное отражение в серебристом боку «Лексуса» и даже за слоем дорожной пыли разглядела проступившую на щеках краску.
— Пардон, мадам! — Дверца авто открылась, и на асфальт ступила мужская нога в испачканном глиной ботинке. — Кажется, вы снова нуждаетесь в моей помощи!
Я в этот момент больше всего нуждалась в гранатомете, выстрелом из которого можно было бы разнести в клочья и дребезги чертов джип вместе с его хозяином, но ничего подобного у меня при себе не было (ибо редкая дамская сумочка способна вместить в себя гранатомет), поэтому пришлось пальнуть в насмешника исключительно глазами. Увы, к этому виду огнестрельного оружия Алехандро оказался нечувствителен.
— Ничего себе не отбила? — Добрый самаритянин одним могучим рывком поднял меня на ноги и слегка закрутил, заинтересованно заглядываясь на ту часть моего организма, которая могла получить травму при экстренной посадке на твердый асфальт. — Нет? Только испачкалась, дай отряхну!
— А ну, руки прочь! — Я завертелась, уводя свою пятую точку от соприкосновения с лапой доброго, но наглого самаритянина. — Знаем мы вас, отряхивателей! Что это ты здесь делаешь, а?
— Да ничего особенного, по делам приехал.
Мачо втянул свои манипуляторы, сделал невинную морду и изобразил полную незаинтересованность моей персоной, но я ему не поверила.
— Знаем мы ваши дела, — буркнула я по инерции, старательно гася разгорающуюся, как весенняя зорька, улыбку.
Внутренний голос уверенно подсказывал, что наша встреча отнюдь не случайна. Сто процентов, Алехандро хотел продолжить знакомство, узнал у бабушек в нашем дворе, где я работаю, и приехал к офису, чтобы меня подкараулить!
— Да ладно, какие там особые дела, в принципе я совершенно свободен, — заюлил хитрец. — А ты куда бежала? Может, тебя подвезти?
И, пока я держала паузу, лелея девичью гордость и набивая себе цену, коварный тип добил меня издевкой:
— На машине-то быстрее получится, чем на четвереньках!
От возмущения я потеряла дар речи. А когда снова его нашла, оказалось, что Алехандро и не подумал дождаться моей гневной отповеди. Он преспокойно уселся за руль и поторапливал меня сигналом клаксона.
— Мексиканский негодяй! — пробормотала я сквозь зубы, раздираемая противоречивыми желаниями.
С одной стороны, ужасно хотелось послать мексиканского негодяя ко всем латиноамериканским чертям, а с другой… Нечасто встречаются мужчины, способные заставить меня онеметь!
— Пам, пам! — мачо поторопил меня с решением.
— Ну, хорошо, мне действительно кое-куда нужно, — я села в машину. — Я должна найти одного человека.
— Вчерашнего?
Поскольку слово «вчерашний» в моем представлении больше соответствовало не первой свежести продукту питания, я не сразу поняла смысл вопроса. Но Алехандро не стал настаивать на ответе и перешел к следующему вопросу:
— Куда изволите?
— В Фестивальный микрорайон, — подумав не больше пары секунд, попросила я. — Знаете, где универмаг?
— Знаю, — кивнул он, поворачивая ключ в замке зажигания. — Я всё знаю!
Многозначительный тон позволял предположить, что обширные знания моего нового знакомого не ограничиваются местной топографией, но я воздержалась от уточняющих вопросов. Мне нужно было напрячься, чтобы извлечь из дырявой, как рыбачья сеть, девичьей памяти адрес Маруськи.
— Микрорайон Фестивальный, универмаг, поворот налево во двор-колодец, а там многоэтажная башня с мозаичной картиной на боку, — вспомнила я.
— Как интересно! — искренне восхитился Алехандро. — А что изображено на этой картине?
На картине был изображен крепкий юноша в синей рубахе с закатанными до локтя рукавами. В мускулистых руках он держал здоровенный молот, опасно занесенный над чем-то или кем-то, скрытым кронами едва зазеленевших деревьев. Рядом синела вывеска филиала «Крайбанка».
— Это кто тут у нас вкладчик Раскольников, убивающий старушку-процентщицу? — заинтересовался Алехандро, оценив общую композицию.
Я смешливо прыснула, а мой внутренний голос с досадой сказал:
«Вот холера! У мачо есть эрудиция и чувство юмора! Плохо дело. Смотри, Дюха, не влюбись!»
— Хорошо, — пообещала я, заметно озадачив этой нелогичной репликой своего спутника.
И, пока он раздумывал, что хорошего в мозаичной достоевщине, я вылезла из машины и зашагала в подъезд.
В гостях у Маруси я никогда не бывала, но как-то провожала ее до двери, помогая донести тяжелые папки с бумагами. Номер квартиры я тогда не запомнила, но обратила внимание на кучу кирпичей, перегородившую лестничную площадку на манер противопехотного сооружения. Маруся объяснила, что ее соседи делают капитальный ремонт. И он до сих пор не закончился — мешки со шпаклевкой помогли мне сориентироваться. Я придавила пальчиком кнопку звонка, и за дверью послышался бодрый мотив горской песни.
— Ас-са! — непроизвольно воскликнула я, борясь с желанием подняться на цыпочки и пройтись по лестничной площадке в выразительном па зажигательной лезгинки.
— Ай-яй! — откликнулась открывшая мне бабушка.
Она была с ног до головы во всем черном и буквально источала мировую скорбь. Я мгновенно прониклась ею, и с моих губ сам собой сорвался вопрос:
— Что случилось?
— Ай-яй! — повторила скорбная бабушка, всплеснув пухлыми ручками. — Горе, горе!
По ее лицу запросто можно было подумать, что речь идет о катастрофе планетарного масштаба.
— Какое горе? — уточнила я, готовясь к худшему.
Старушка сокрушенно покачала головой и разразилась длинной речью на непонятном языке. Он изобиловал шипящими и свистящими согласными, живо напомнившими мне папулину конверсионную скороварку. Есть у нас дома такой фантастический агрегат производства Нижнетагильского завода самоходной гусеничной техники — скороварка «Белочка», явно собранная из неликвидных деталей для танка. Самую твердую свеклу эта победоносная машина превращает в пюре за десять минут, но свист и скрежет при этом стоит такой, что все домашние прячутся в укрытие, а папуля надевает на кухне наушники, как у сигнальщиков на палубе авианосца.
— Гр-пр-хрщщ! — эмоционально шумела горюющая старушка. — Апкщчщ неотложка!
— Неотложка? — Я выловила из неинформативного скрежета человеческое слово и поняла, что готовилась к худшему не напрасно.