— Натуральный. У меня даже замша натуральная.
— А Боря?
— Ещё натуральнее, потому что рыжий…
Наташа вдруг обмякла, словно под ней пропали ноги. Петельников обхватил её за плечи и повёл к скамейке в подвернувшийся скверик. Она тихо села и тихо заплакала, загородившись от инспектора и от города распущенным розовым платочком. Вадим Петельников ждал конца этого искреннего плача — он знал, что после таких слёз говорят правду.
А город шумел. В нём жилось комфортабельно, ибо свет, тепло, энергию, воду, информацию и развлечения подавали прямо в квартиру. На улице реклама, народ, музыка… Но в городе можно выплакать все слёзы на людной скамейке и никто не спросит, зачем они и почему. Уж не потому ли чужие слёзы не интересуют людей, что в квартиры легко подаются свет, тепло, энергия, вода, информация и развлечения? Впрочем, он не прав — те четверо ребят заинтересовались бы.
Но и сам инспектор смотрел на эти слёзы спокойно, как на киношные. Запоздалые это слёзы, покаянные.
Наташа отняла платок и увидела шумевший город. Её синие просветлённые слезами глаза оробело глянули на инспектора:
— Я очень слабый человек…
— Все мы слабые, — благодушно согласился он.
— Вы таким не кажетесь.
— Я свою слабость научился убивать.
— А я не научилась. Знаете, мне легче всего говорить с людьми по телефону. Тогда они не давят на меня взглядом, какими-то волнами. Меня обсчитывают кассирши, обманывают на рынке. Дали мне котёнка, уверили, что котик, — оказалась кошечка. Вчера вместо натуральной шерсти купила синтетическую. Я боюсь сдавать экзамены, хотя всё знаю. Раздаю стипендию. Меня считают доброй, но я просто слабая…
— Слабый — это тоже добрый.
— Таких слабых убивают преступники, да?
— Нет, слабых лишь бьют.
— А кого же убивают?
— Убивают сильных.
— Поэтому я и выжила…
Он знал, что ей нужно это вступление, чтобы перейти к главному. Наташа вздохнула, спрятала платок в сумочку и откинула со лба мокрую прядку. Она подробно рассказала про случай в автобусе и про бар, ни в чём не разойдясь с леденцовскими словами.
— На второй день… — продолжала она.
— Подождите, — перебил инспектор. — А записку Борису о свидании писали?
— Нет, — удивилась она вопросу.
— И в карман ему не положили?
— Нет.
— И к старому молу не ходили?
— Нет.
— И по телефону, конечно, не звонили, — с усмешкой заключил инспектор.
— Звонила, — потухла она глазами.
— Рассказывайте, — сказал он, поверив каждому её слову.
— На второй день выбежала я из дому к телефонной будке позвонить. Только подошла, как двое парней сжали меня с боков, как-то подхватили и прямо занесли в тёмную подворотню. Чувствую, к горлу приставлен нож. Ни крикнуть не могу, ни вздохнуть. Чуть с ума не сошла. А они велят позвонить, как сказали, рыжему козлу и пригласить в какую-то квартиру. Якобы к подружке потанцевать. Я позвонила… Они сказали… если выдам… усопну с пером в боку…
— Вы их запомнили?
— Нет.
— Они ведь стояли рядом.
— Не запомнила.
— Во что одеты, как говорят, черты лица…
— Я была как в бреду. Меня мама не узнала. Я за ночь похудела. У меня желудочные колики до сих пор. Боялась, что сессию завалю.
— Ну хоть что-то у вас в памяти осталось?
Она напрягла лицо, отчего губы вновь задёргались нервно, вовлекая в эту дрожь и бледные щёки.
— Один низкий, его совсем не помню. Как тень. А второй высокий, но пониже вас. Мне показалось, что у него очень чёрные волосы и очень белое лицо. Со страху, наверное…
— Раньше нигде его не встречали?
Наташа тихо передёрнула плечами — видимо, угодливое воображение высветило перед её глазами высокого чёрно-белого преступника.
— Я не уверена…
— Говорите-говорите.
— Может быть, видела в диско-баре? — спросила Наташа инспектора. — Или я выдумываю?
У него мелькнула мысль походить с Наташей в диско-бар, но он её отбросил: множество лиц, которые она будет изучать пристально и со страхом, окончательно размоют её память. А память ещё понадобится, когда дело дойдёт до следствия и официального опознания.
— Почему же вы не обратились в милицию? — зло спросил инспектор.
— Боялась.
— Ну да, вы же слабая.
Слабые, неудачники, комплексующие, непризнанные, тихие, покладистые… Не живут ли они за счёт нормальных, энергичных, сильных и громких? Выкрутилась же эта Наташа за счёт леденцовского темечка.
— Боря… Как его здоровье?
Инспектор хотел пошутить, что Боря сияет, как абрикос, но лишь тихо буркнул:
— Что вам теперь Боря…
— Он весёлый… и странный.
— Наташа, кто в вашем институте самый умный человек?
— Профессор Пашевский.
— Так вот Боря умнее этого профессора.
Петельников сказал искренне, потому что злился на себя: он оплошал со всей своей логикой и со своим суперменством.
Охотились за Леденцовым.
12
Трещин в черепе рентген не обнаружил. А когда Петельников высказал задумчивую мысль: тем, кто ловит, нужно подкинуть того, кого ловят, — голова просветлела мгновенно. Леденцов доказал, что отныне он есть подсадная утка и место его в диско-баре…
В полуосвещённом зале плескалась цветастая живая масса. Она слизнула инспектора с порога, как море слизывает с песчаной кромки обронённую газету. Он отплясал спэнк, а потом хич-хайку — вроде бы со всеми, вроде бы один… И понял, что информации в современных молчаливых танцах не добудешь.
Инспектор прошёл в бар.
У стойки были свободные места. Леденцов сел на мухомористый стул меж парнем и девушкой, поближе к барменше-«школьнице». Но через минуту перед ним стала вторая барменша, «атаманша», и обдала взглядом, как мраком облила. Леденцову показалось, что её тяжёлая верхняя губа, отороченная тёмными усиками, ехидно вздёрнулась. Такая улыбка? Или надоели ей посетители? Или рыжий чуб смешит?
— Мороженое «Дискотека» и чашечку кофе, пожалуйста, — внушительно заказал Леденцов.
Барменша отошла к кофеварочной машине. Инспектор огляделся…
Бар вроде бы ещё больше стал походить на узкую пещеру. Стены и пол темнели монастырским деревом. На серый низкий потолок слоями настелился табачный дым. И лишь одна стена, за стойкой, уставленная подсвеченными бутылками, сказочно мерцала драгоценными камнями.
Справа пил коктейль парень в расшитой сиреневой распашонке. Леденцов упорно пробовал глянуть на его ноги: что там, не брюки же? Вроде бы вязаные гетры.
Слева в позе наивысшего блаженства млела орлоносая девушка в платье из чёрной марли — оно ниспадало с неё мелкими водопадиками и было похоже на чёрную чешую. Девушка курила бесконечную сигарету и пила бесконечно остывшую чашечку кофе.
— А почему вы не танцуете? — прошептал Леденцов, боясь спугнуть её нирвану.
Она скосила глаза — кто? где? Ей ответила тёплая улыбка и огненный чуб.
— Я в марлевке.
— Ну и что? — не понял инспектор.
— Не знаешь дискотни?
— В общих чертах.
— Был бы на мне блузон и брючки-никкерсы… Ритмяга на сто двадцать ударов, а мы стоим на бровях…
Леденцову принесли заказ. Барменша опять дёрнула верхней губой и откровенно ухмыльнулась. Чёрные волосы, закрученные на голове, казались коконом громадного паука, если только пауки вьют коконы. Как там… «При виде меня она улыбнулась широко, словно кобра раздула капюшон».
И он решил смотреть только на вторую барменшу, на «школьницу».
— Бабец твой? — тихо спросили справа.
— Бабец не мой, — ответил инспектор распашонистому.
— А чей?
— Ничей.
«Школьница» потряхивала косичками и двигалась за стойкой легко, как вспугнутый воробей. В свете ярких подстоечных ламп её пальцы казались прозрачными — они бесплотно перемещали бутылки, взбивали коктейли и разливали кофе.
— Как тебя звать? — спросил он соседку, не найдя профильного очертания её орлиного носа, поскольку она глядела на инспектора.
— Я девушка и уличных знакомств избегаю, — застеснялась она.
— Тогда буду звать тебя марлевкой.
— На пляже я рядом с собой кладу мужские брюки, чтобы не приставали.
— Коктейль тебе взять?
— Джульетта.
— Ну, а я соответственно Ромео.
— Юморишь?
— Вернее, Роман.
За недолгие годы работы в уголовном розыске Леденцову пришлось сыграть ролей много и разных, но все эти роли были активными — он действовал. Теперь же сидел приманкой, вроде привязанного охотником поросёнка в лесу. Пока им никто не интересовался, кроме Джульетты в марле.
— А бабец твоя, — решил парень в распашонке.
— Хочешь коктейль?
— Таких, как ты, я уважаю, — расцвёл парень, как и его распашонка.
Шум в баре вскипал моментами, когда обрывалась музыка и толпа приливала к стойке. Тогда горячие руки тянулись за бокалами и чашками через плечи сидящих. Леденцов приметил, что его лёгкая «школьница» не со всех берёт деньги. Или он упускал движение её прозрачных пальчиков, или было раньше заплачено…
Шум в баре вскипал моментами, когда обрывалась музыка и толпа приливала к стойке. Тогда горячие руки тянулись за бокалами и чашками через плечи сидящих. Леденцов приметил, что его лёгкая «школьница» не со всех берёт деньги. Или он упускал движение её прозрачных пальчиков, или было раньше заплачено…
— Рома, рок-зонги обожаешь? — загадочно спросила Джульетта.
— Меня с них воротит.
— Почему?
— Они напоминают желудочные зонды.
— В тяжёлом роке сечёшь?
Леденцова вдруг охладила ясная мысль: он неправильно сел, меж людей. К нему не подсесть. Но теперь не переместиться, свободных мест уже нет. Впрочем, он спешит — всего полчаса в баре… Всё-таки инспектор решил переместиться. Оперативная работа требовала движения, как самолёт скорости. Как там… «Он был медлителен, как черепаха, но в нужный момент свирепствовал, как тайфун».
Распашонистого соседа тоже затайфунило:
— Недалеко есть хата с хипповой бабец…
— С кем?
— С хипповым бабцом, говорю. Ты бери свою бабец, то есть свою бабцу, бери пузырь ноль семь…
— А почему та барменша не со всех берёт деньги? — спросил Леденцов как бы непроизвольно.
— Потому что правильный бабец, в долг верит. А эта усатая моржиха задавится.
Леденцову показалось, что обернулся не только он…
По бару шёл развалисто высокий и плотный человек в куртке из чёрной лайки, в тёмных очках, в вельветовых тёмных брюках и белых шевровых сапогах. В тяжёлой руке лебедем висел белый «дипломат». Парень приблизился к стойке. Внезапно полегчавшая барменша-бандерша подскочила к нему. Он лишь вскинул палец. Она сноровисто налила рюмку коньяка, поставила на тарелку и подала, как подают хлеб-соль. Парень пил задумчиво и медленно — барменша стояла, прижав край тарелки к своей неуёмной груди. И тогда Леденцов увидел его лицо…
Ослепительно белое, как высушенная простыня с мороза. Каждая чёрточка казалась выточенной, вычерченной или выбеленной до неестественной контрастности. Таким становится лицо, когда его освещает раскалённый огонь при фотографировании. Было ли оно всегда мертвенно-белым или лампы дневного света ударили в него из-под стойки?
Парень допил коньяк и так же медленно вышел, никого и ничего не замечая.
— Одевается всегда одинаково, — восхищённо сказал распашонистый.
— Кто он? — игриво спросил Леденцов.
— А белый кейс у него с шифром.
— Кто он?
— Весь бабец, то есть все бабцы его.
— Да кто он?
— Я пользуюсь только духами «Диско», — обиделась на невнимание Джульетта.
— Что они… э-э… кто он? — заметался Леденцов меж ними.
— Они пахнут резедой и космосом, — ответили слева.
— Это Сосик, — рыкнули справа, разгорячась коктейлями.
— Кто такой Сосик? — вполголоса спросил инспектор, пытаясь сделать разговор потише.
— Не знаю. Сосик — и всё. Он ребром ладони кирпич перешибает.
— А если даст по голове? — вслух задумался Леденцов.
— Треснет, как яйцо всмятку.
— Смотря какая голова.
— Да хоть какая.
— Не у всех она всмятку.
Инспектор поманил барменшу, чтобы расплатиться. Мысли и догадки неудержимо тянули его отсюда. Как там… «Он запылал, как четыре дьявола».
13
Петельников томился на остановке. Троллейбусов он пропустил без счёту, газету прочёл сплошняком, не упуская ни строчки. И когда вторично принялся за статью об известковании почв, из дома напротив вышла молодая женщина в джинсовом платье, с тёмными раздёрганными волосами и с огромной продуктовой сумкой. Звали её Дарьей Тарасовной Крикливец, а Леденцов именовал атаманшей или бандершей.
Инспектор сложил газету и лениво двинулся следом.
Вчерашним поздним вечером лейтенант доложил о Сосике. Усталый Петельников, занятый мыслями о подростках и о других неотложных делах, слушал рассеянно. Его взгляд сошёл с взволнованных губ Леденцова и опустился на пластмассовый стакан, откуда торчали ручки почти всех мировых образцов — и вставочка была. Но его сознание всё отмело, замкнувшись на блестящем циркуле из нержавейки, бог весть как попавшем в стакан. В этом циркуле каким-то образом сфокусировались и леденцовские слова о баре и Сосике, и его собственные мысли о подростках… В конце концов, Архимед с ванной, Ньютон с яблоком… Петельников схватил этот циркуль, подошёл к карте, воткнул остриё ножки в центр загадочного овала и описал круг, который вместил почти все его лиловые кружочки. Тогда он глянул на остриё — оно стояло рядом с баром. К нему сбегались лиловые кружочки… Выходило, что деньгами интересовались прежде всего ребята, живущие вблизи дискотеки.
И Петельников отринул все другие дела, чувствуя, что диско-бар, Сосик, история с Леденцовым и неустойчивыми подростками чем-то и как-то соприкасаются.
Дарья Крикливец зашла в мясной магазин.
Подумав, инспектор тоже зашёл. Там стояли две тощие очередишки — одна за мясом, вторая — за пельменями. Барменша встала за мясом, Петельников — за пельменями, радуясь идеальному совпадению оперативной работы с удовлетворением хозяйственных нужд. А если по дороге их сварить бы да съесть…
Дарья шла медленно — то ли не спешила, то ли грузное тело не очень слушалось. Это стесняло инспектора, привыкшего ходить скоро.
Леденцов утверждал, что она связана с Сосиком. Петельников решил глянуть на неё сам и проверить впечатление лейтенанта. Да ещё он надеялся на какую-нибудь внезапную идею, какие приходят от ходьбы на свежем воздухе, — вроде вчерашней идеи с циркулем или идеи с ванной у Архимеда и с яблоком у Ньютона… Но похоже, что его «висение на хвосте» бессмысленно — Дарья ходила лишь по магазинам. Ни встреч, ни звонков, ни адресов. И не появлялось идей. Впрочем, купил четыре пачки пельменей.
Барменша исчезла в винном магазине. Он переложил в другую руку газетный пакет и, повременив, вошёл за ней.
Дарья покупала водку. Инспектор удивился — пять бутылок. Зачем ей столько? Не для махинаций же в баре? Там необходимо провести контрольные закупки и ревизию.
Ещё более потяжелевшая барменша поплыла по улице. Инспектор усмехнулся — не помочь ли?
В сущности, твёрдой информации у них не было. Какое совершается преступление? Кто такой Сосик? А кто второй? Они ли избили парня на молу? Они ли угрожали студентке? За что преследовали Леденцова? Какую роль играет эта барменша? Как тут пристёгнуты подростки и пристёгнуты ли?..
Подростки заботили больше всего. Соприкоснувшись с ними вплотную, Петельников неожиданно нашёл в себе странный и щемящий интерес к этим ребятам. Как детство накатило. Там, в шумных дворах, роились ребята-погодки — вроде бы одинаковые, с общими интересами, с похожими характерами, с одними героическими мечтами… До переломного возраста, лет до шестнадцати. Потом вдруг оказывались все разными и пути их расходились. И почти всегда в тех дворах был один парнишка, который делал какой-то зигзаг — или попадал в непотребную компанию, или запивал, или садился…
Не перейти ли ему в инспекцию по делам несовершеннолетних?
Дарья свернула к универмагу.
Инспектор знал несколько путей к этому делу. Опросить — теперь уже целенаправленно — тех ребят, дома которых были обозначены в фиолетовых кружочках карты… Показать Сосика студентке для опознания… Наводнить диско-бар инспекторами и комсомольцами из оперативного отряда…
Но всё это Петельников отверг, как слишком долгое. Он считал, что нераскрываемых преступлений нет. Дело лишь во времени. Но поздно раскрытое преступление — это плохо раскрытое преступление, ибо он знал из своей практики, что половина преступников до их разоблачения успевала совершить ещё по преступлению.
Все пути инспектор отверг и не потому, что боялся спугнуть. Ну, докажут, что Сосик ударил Леденцова… Нужны не верхушки, а корни.
Барменша оказалась в обувном отделе. Ради неё молоденькая продавщица бросила всё и всех — женщины отошли в сторонку.
Преступление надо раскрывать по горячим следам, ещё дымящимся следам. Поэтому вчера они решили пойти на контакты с барменшей-«школьницей». Если бы она согласилась помочь, то успех был бы верный. Сейчас Леденцов разузнавал о ней побольше.
Дарья и продавщица захлёбывались в разговоре. Их смех долетал до инспектора. Видимо, подружки.
Против обувного отдела раскинулась секция разной мелочёвки, где Петельников увидел нужный ему товар — сетку. Он купил её, бесконечно длинную и тощую, как чулок, сшитый из рыболовной снасти. Пачки пельменей, освобождённые от перетёртой газеты и опущенные туда, встали торчком одна на одну и провисли до самого пола.
Барменша и продавщица всё болтали. Подруги…
И тогда та идея, за которой выхаживал инспектор, заслуженно опахнула его. Подруги…
Он повернулся к продавщице, у которой купил сетку.